Если бы до этого обмена жестами Саре показали, что она, оказывается, пережила в детенышстве «надругательства», она бы возмутилась и не поверила. Но едва только Том Хансен объяснил ей, сколь разрушительно безразличие вожака для здоровья юных самок, как все другие кусочки мозаики тотчас сложились в единую картину. Хроническое замешательство матери, которая почти никогда не брала Сару с собой на прогулки одну, обязательно прихватывая кого-то еще, являлось прямым следствием ее чувства вины, а за это последнее отвечал Гарольд Пизенхьюм, точнее, его наплевательское отношение к старшей дочери, нежелание спариваться с ней часто и как следует. А ведь если вожак не будет спаривается с юной самкой, она не сможет вырасти счастливой и не научится находить себе место в мире и обществе, короче показывая, попросту не сможет стать настоящей, нормальной взрослой самкой шимпанзе.
Узнав эту жестокую, болезненную правду, Сара захотела тотчас послать свою группу к чертям лошадиным и стать одинокой самкой, чья жизнь сосредоточена на поисках удовольствий. Но Том Хансен убедил ее, что это ошибка.
«Вожак и мать не били вас, – показал он, намекая на известные строки Ларкина, [74]– этого не изменишь. Однако же подумайте вот о чем: а что, если и их родители не били и не трахали их, так же как и они вас «хууууу»?»
«Что вы имеете в виду «хууууу»?»
«Сара, подобные надругательства «уч-уч» над детенышами обычно осуществляются из поколения в поколение, наследуются из группы в группу. И если у вас хватит смелости поработать над этим вместе со мной и в то же время постараться улучшить отношения с родителями, то, может быть, вам удастся остановить распространение этой заразы, разорвать этот порочный круг во имя будущих поколений».
Оставшиеся годы в колледже Сара ходила к Тому Хансену каждую неделю и снова и снова обсуждала с ним мельчайшие подробности своего детенышства. Она так часто восстанавливала в памяти свои тогдашние приступы гнева и условия, в которых они возникали, и показывала об этом своему сожестикулятни-ку, привлекательному молодому терапевту, что он сам каким-то образом стал частью этих воспоминаний, оказал на них благотворное – хотя и опосредованное, незаметное – влияние.
Хансен распоказал ей про Фрейда, вожака-основателя психоанализа, про то, как Фрейд первым из шимпанзе распознал и определил, какое разрушительное воздействие на эмоциональную жизнь дочери может оказать тот факт, что ее биологический вожак не спаривается с ней. И мало-помалу Сара научилась понимать себя и своих родителей, хотя, возможно, не сумела до конца их простить.
Дома тема надругательств не поднималась, но кое-что изменилось и там – Гарольд Пизенхьюм почему-то стал спариваться с Сарой немного чаще. Но все же вожак не смог избавиться от своей отрешенности, которую не уставал подчеркивать тем, что порой не кончал и после целой минуты толчков.
А теперь, с этой его проклятой простатой, он, похоже, вообще никогда не сможет покрыть меня как подобает, мощно, резко и быстро, со злостью махнула про себя воображаемой лапой Сара, настоящей выхватывая из сушилки очередную расписанную ивами и пагодами тарелку [75]и наскоро ее вытирая. То спаривание, про которое спрашивала мать, длилось целую невыносимую вечность, вожак повис на ней, как на вешалке, его дряблый пенис едва вошел в нее. В конце концов он оставил попытки кончить, отстранился, подхватил брошенный номер «Дейли телеграф» и удалился в свою комнату, даже не почистив дочь.
Если это – спаривание, то я – Мэй Уэст, [76]подумала Сара и заставила Джейн, четвертую самку Пизенхьюмов, чиститься с ней целый час, успев возненавидеть себя за это, тем более, что толку от Джейн было мало: вместо того, чтобы приводить Сарину шерсть в порядок, она настукивала ей по спине про всякую ослиную чушь.
Дом Пизенхьюмов, как и машина, очень комфортабельный, был оформлен в степенном межвоенном стиле. Стены во всех комнатах оклеены изящными обоями от Уильяма Морриса; [77]в гостиной расквартирована целая рота мягких диванов, пуфиков и пузатых кресел, сосредоточенная вокруг до блеска отполированного кофейного столика, украшенного хрустальной вазой, в которой всегда стоят цветы; в гнездальнях – шкафчики для постельного белья, где в мягких глубинах ящиков всегда скрываются надушенные лавандой подушки. В роскошной огромной кухне до сих пор красовалась старинная печь «Ага», чья роль, впрочем, уже много лет была чисто декоративной – Хестер Пизенхьюм готовила на современной газовой плите, которую ей подарил сын, Джайлс.
Джайлс, гадкий, мерзкий, отвратительный в своей непроходимой честности и сознательности Джайлс. Мало было Саре сестры Табиты, которая возбуждала самцовую похоть уже тогда, когда до течки оставались дни и дни, и чья седалищная мозоль так фантастически изящно набухала, порой пребывая в таком виде многие недели, – нет, на ее долю выпал еще и Джайлс, идеальный сын. Джайлс, который в поисках гнезда для собственной подгруппы не уполз дальше Оксшота и едва ли не каждый день умудрялся возвращаться в родные пенаты помогать престарелым родителям.
Накануне вечером, после последнего ужина, на который как раз и поспел Джайлс с большей частью своей жеманной подгруппы, Гарольд Пизенхьюм прикоснулся к Саре:
– Не знаю, что бы я делал без Джайлса, дорогая моя. – Изгиб пальцев был подчеркнуто любезен. – Джайлс – просто спасение, ведь мне теперь так трудно передвигаться и следить за всем.
Гарольд Пизенхьюм в свое время сделал карьеру в Сити, примечательную лишь тем, как долго она длилась и как медленно четверенькала вверх. Длинноты и неторопливость равным образом отличали и жестикуляцию вожака, который никогда не обходился одним жестом, если вместо него можно было употребить пять, и никогда не махал лапами быстрее необходимого. Однажды у него даже был шанс выдвинуться кандидатом в парламент – от тори, разумеется, – но парткомитет выбрал другого самца, отметив Гарольда лаконичной характеристикой «скучен».
Джайлс, увидев, какой комплимент ему сделал вожак, расплылся в подобострастно-великолепной улыбке, обнажив типично пизенхьюмовские заостренные клыки, и принялся старательно чистить папу. «Хууууу», подумала Сара. Ты ведь, вожак, и не догадываешься, а этот милый фарисейчик в один прекрасный день возьмет и отправит тебя в приют для престарелых и захватит твой дом и группу, да так быстро, что ты и ухнуть не успеешь. Тут ее снова охватило чувство вины – эту эмоцию она ни с кем не связывала так прочно, как со своим вожаком. Ей было почти жаль старика-педанта. Но только почти.
После второго обеда на третий день пребывания Сары у родителей вожак вызвал ее к себе в кабинет:
– «Х-хууууу».
Она прыжками примчалась к нему из кухни, где помогала матери варить варенье.
– «Хууууу» да, вожак?
– Сара, мне нужно кое о чем с тобой пожестикулировать, – неуклюже показал он, в его пальцах было зажато сразу несколько курительных трубок и ершиков для их чистки, и последние, разумеется, чистили первые. – Ты видела сегодняшнюю утреннюю газету «хууууу»?
– Нет, вожак.
– Что ж, в таком случае вот, посмотри-ка. – Он выпустил одну из трубок, подобрал свежий номер «Дейли телеграф» и швырнул Саре через стол. Газета была раскрыта на разделе «Питерборо». [78]
Сара побледнела. Со страницы на нее глядела старая фотография Саймона; с плеча у художника свисал шарф, Сара сразу узнала его, он принадлежал его экс-первой самке. В ней проснулась ревность, как случалось всякий раз, когда она сталкивалась с очередным свидетельством существования Джин Дайкс. Но Сара взяла себя в лапы и углубилась в чтение.
Несмотря на хорошую погоду, не приходится ожидать, что в следующий четверг мы попадем на вернисаж в Галерее Левинсона на Корк-стрит. Мрачный художник Саймон Дайкс, знаменитый своим эксцентрическим поведением и привычкой искать вдохновение в туалетных кабинках, как это хорошо известно завсегдатаям клуба «Силинк», судя по всему, стал в последнее время еще мрачнее и эксцентричнее.
Уж не решил ли он перед самым открытием изготовить еще одно полотно, изображающее надругательства над телами, каковая тема и объединяет картины, которые мы увидим на новой выставке? Возможно, именно поэтому в настоящее время он находится в психиатрическом отделении больницы «Чаринг-Кросс». Прямо покажем, не в тот конец Фулема его занесло.
Впрочем, возможно, все связано с привлекательной юной самкой Сарой Пизенхьюм, которая по неизвестной причине в последние дни – как раз когда мы узнали о переносе вернисажа – изменила своей традиции проводить ночи в ряде известных читателю клубов. Вероятно, единственный способ узнать истину – явиться на выставку и покопаться в шерсти у Джорджа Левинсона, самца, чьи передние лапы еще никогда не отказывались помахать в отзнак на вопросы любопытных.
74
Ларкин Филип Артур (1922–1985) – известный английский поэт. Том Хансен цитирует его стихотворение «This be the verse», где как раз описаны надругательства вожака и первой самки над детенышами.
75
Старинный (с 1779 г.) британский мотив росписи по фарфору, в настоящее время воспринимается как чрезвычайно чопорный, старомодный и консервативный. Конечно, у Пизенхьюмов (см.ниже) другой посуды и быть не могло.
76
Уэст Мэй (1893–1980, настоящее имя Мери Джейн Уэст) – голливудская актриса и сценаристка, звезда 30 – 40-х гг.
77
Моррис Уильям (1834–1896) – крупный английский деятель декоративно-прикладного искусства. Его обои, мебель и т. п., выпускавшиеся массовыми сериями, определили облик быта «среднего класса» поздней викторианской эпохи и художественный вкус его представителей (и группы Пизенхьюмов как их наследников).
78
Старинный «желтый» раздел в целом респектабельной газеты «Дейли телеграф», посвященный скандальным слухам о мелких и крупных знаменитостях. В настоящее время перепродан более «желтой» газете «Дейли мейл».