Попав, наконец, внутрь, Дориан бросился к стенному шкафу, рывком открыл его дверь и замолотил по кнопкам видеомагнитофонов, извлекая кассеты. Первая, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая, седьмая, восьмая… Одной нет. Одной. Нет. Одной кассеты нет!

Сойдя вниз, Дориан поднял с бюро трубку и заговорил небрежным тоном пожилого, богатого чревоугодника, предлагающего гостям попробовать марочный портвейн, недавно полученный им от поставщика вин. Гмм, да, хорошо, Алан, я тут поразмыслил, думаю, мне стоит вступить в ваш видео-клуб. Какова членская плата?

— Все та же. Пятнадцать кусков. Подержанными банкнотами.

— Мне потребуется около часа, чтобы получить наличные — время ленча, в банке будет полно народу.

— Годится, приятель, — почему бы нам не встретиться, ну, скажем, в два? Перед станцией подземки «Эрлз-Корт» было бы в самый раз.

— Ладно, меня это устраивает.

— Но только чтобы ты был один.

— Естественно. Пока.

А вот яодин не буду, подумал Кемпбелл, кладя трубку и оглядываясь в поисках плаща. Он посмотрел на часы. Кемпбелл нанял здоровенного черного сутенера по кличке «Ржавый», полученной за его на кельтский манер засчесанные назад волосы. Надо будет позвонить ему по пути на станцию — лучше убраться из квартиры как можно скорее; Кемпбелл никак не мог припомнить, известен ли Дориану его адрес. Впрочем, если и известен, машин на улицах в эти часы навалом; Дориан не сможет добраться сюда быстрее, чем за двадцать минут.

Двигался Кемпбелл медленно. Он был изможден, страдал запущенной периферийной невропатией — пальцы почти не чувствовали вещей, которые он брал в руки. Приходилось подносить их к глазам, чтобы увериться в том, что это они. У него ушло десять минут на то, чтобы напялить плащ, наполнить карманы лекарствами, найти ключи и доплестись до двери своей комнатушки. Дориан же добрался до нее с Глочестер-роуд за семь. Он предвидел, что может случиться нечто подобное, и потому обзавелся гоночным велосипедом.

— Уходишь? — держа Кемпбелла за горло, Дориан прижал его к дверному косяку и обыскал. — А где же кассета?

— Она не здесь — я собирался дать тебе ключ от сейфа в банке.

— Херня. Она здесь — ты слишком глуп, старина, чтобы спрятать ее где-то еще. — Дориан в два шага пересек выкрашенную в цвет мочи комнатушку и ударил по кнопке видеомагнитофона, стоявшего под грудой заплесневелых журнальчиков на не заслуживающем своего названия кофейном столике. — Шарах! — сказал он.

— А, да, ну ладно. И все же, зачем так грубо, Дориан? Я все равно собирался отдать ее тебе.

— Не перди, как, по моим сведениям, выражаются в подобных случаях твои друзья-антиподы.

— Но ты ведь дашь мне немного денег, правда?

— Нет, — Дориан шагнул к двери. Кемпбелл упал на колени и, трогательно имитируя спортивную прыть своих земляков, попытался остановить его. — Отцепись, ты, вонючий калека, — Дориан даже не повысил голоса. В том, как он двумя пальцами сжал подбородок Кемпбелла, присутствовали спокойствие и уверенность, позволявшие предположить, что ему довелось воспользоваться услугами личного тренера-убийцы. В другой руке Дориана появился шнурок с петлей на конце; петля соскользнула по голове жертвы, узел плавно затянулся. Кемпбелл был очень слаб. Он хрипел, пускал изо рта пену, но почти и не отбивался.

Дориан спустил его штаны до колен. Привязал другой конец шнура к ступне жертвы, подтянув ее к ягодицам. Извлек из кармана пропитанную амилнитратом половинку апельсина и забил ее в пенный рот Кемпбелла. А затем, подтвердив точность уоттоновской шуточки, затолкал труп в шкаф, шаткий, со сдвижными дверьми, снабженными прозрачными пластмассовыми ручками. В углу его Дориан увидел черный пластиковый мешок, наполненный полистироловыми червячками, которые используют для упаковки хрупких вещей. Придерживая мешок за скользкий край, Дориан высыпал горку червячков на истертый до ниток ковер. Из одних он соорудил несколько кривых линий, из других сложил несколько свистящих слов. «Нарцисс» был его любимым. Он подумал, не оставить ли полистиролового «Нарцисса» в виде подписи под этим произведением изобразительного искусства, но решил, что не стоит, и просто взвалил мешок поверх сложенного гармошкой трупа.

Дориан Грей выскочил из человечьего муравейника так же быстро, как заскочил в него, выглядя, будто некий посыльный — в особенности потому, что на голове его сидел грибовидный шлем завзятого велосипедиста, дополненный черными нейлоновыми поножами, флуоресцентной курткой и перчатками с резиновыми наростами поверх костяшек. Он не думал, что наряды недоумков станут слишком усердствовать в поисках предполагаемого убийцы. Недавно в такой же позе обнаружили члена парламента, а недоумки всегда испытывали великое удовольствие, сталкиваясь с подобными имитациями. Имитация преступления требует имитации полицейской работы, а что может быть легче ее? Если они разживутся описанием человека, покидавшего квартирку Кемпбелла, и вызовут его на допрос, что они смогут установить? Дориан Грей, разъезжающий на велосипеде? Мысль не просто нелепая — абсурдная.

Вернувшись к себе, и запершись в комнате, полной дорогостоящего минимализма (избыток отсутствия всегда обходится недешево), Дориан устроил для себя специальный просмотр. За три года, пошедших со времени последней их встречи, «Нарциссы» немного прибавили в весе. Они выглядели прокаленными вирусом до того, что погрубевшие эпидермисы их походили на желтоватую кожу мумий.

Но если Дорианы слегка раздались, то и живости в них поубавилось. Теперь они двигались истомленно, застывая в череде стилизованных поз. Глаза их остекленели от безразличия, растленные рты изгибались в садистских гримасах. «Нарциссы» 1991 года были страстными марионетками, эти — расчетливыми убийцами.

Живой Дориан вздохнул, поднялся из замаранного Бэзом кресла и, обойдя все мониторы по очереди, приласкал своих разнузданных зомби. То был групповой секс десяти Дорианов. Треки на лентах изнашивались, изображения тоже. Вверху и внизу экранов появились игольчатые россыпи статики. Возможно, впрочем, полагал Дориан, что сама порча носителя изображения помогает емустановиться все более жизнеспособным, все в большей мере чувствовать себя в мире как дома. Он потянулся, снова вздохнул и с силой выпустил воздух из легких. Он никогда не простужался, не знал головной боли, никогда не испытывал ни малейшего физического неудобства, не считая тех, что вызываются тривиальным трением о вещественный мир. Сила словно гудела в нем, как гудит электричество в линии высокого напряжения. Надо бы выйти сегодня на люди, решил Дориан, и как следует повеселиться.

— В большинство ночей, — Гэвин завершал свой рассказ, — с ним можно было столкнуться в жутковатом китайском логове на Лаймхаус-Козвэй, Дориан приходил туда с каким-нибудь молодым геем, которого подцепил в одном из клубов. В поисках добычи он захаживал и в «Эктап [74]», и на собрания «Нации геев». Ему было все равно, накачался ли тот или иной птенчик Эксти или идеологии. Вам знакомо это китайское логово, Генри?

— Мне знакомы его окрестности. Не могу сказать, чтобы я давал себе когда-либо труд заглянуть вовнутрь.

— Я заглядывал, — пискнул Фертик, чье морщинистое лицо отделилось, наконец, от морщинистой скатерти — образы Дориана (и образы его образов) все еще кружились в голове бедняги. — Я виделтам Дориана. Ему нравилось приводить с собой гетеров и вгонять их в жуткую краску. По-моему, это было подло. Мы сегодня туда не поедем?

— Не вижу смысла, — Уоттон закурил «Салливанз Экспорт» и держал теперь большой белый дирижабль сигареты наотлет, как если б тот был глупой бомбой, нацелившейся на его замкнутый рот. — В конце концов, в нашей компании нет никого настолько добропорядочного и прямоходящего, чтобы его можно было использовать как материал для «оригами». Взять хоть вас, Фергюс, вы же всю жизнь проходили кривыми путями, не так ли?