Воцарилось странное молчание. Затем все, один за другим, обернулись к Трессальяну. Не глядя на меня, он медленно развел пальцы, затем сжал их. Через некоторое время он все же поднял на меня глаза, улыбаясь незнакомой блуждающей улыбкой.

— Видите ли, мы знаем это, доктор, — тихо произнес он, — поскольку этим мы занимались и сами.

—  Вы?

Трессальян кивнул.

— Правда, всего лишь несколько раз. И позволю себе заявить, что самое выдающееся дело такого рода у нас еще впереди — если вы нам поможете.

— Но… — Я пытался понять. — Но мне казалось, вы противтаких действий.

— Ну да, против. — Трессальян с трудом развернул свое кресло и подкатил к самому переднему краю купола. Его голос наполнился гневом и отвращением. — Человеческое общество поражено болезнью, доктор. Да, это бестолковое и ограниченное общество заражено информационной чумой. А чем занимаемся мы? — Успокаиваясь, он устремил взгляд в мрачное темнеющее небо. — Если повезет, наша работа станет антибиотиком, который толкнет общество на борьбу с инфекцией. Это при условии, — его черты исказила мука сомнения, — что мы не уморим пациента.

Я хотел было просить Трессальяна пояснить эти странные слова, но вдруг корабельная сирена запела вновь. Слейтон объявил, что мы снижаемся до "крейсерской высоты" — это невинное выражение, которое я скоро выучил, означало не путешествие для развлечения, а полет на высоте нескольких сотен футов над землей, как это было во Флориде, когда я впервые ступил на борт корабля. Все вскочили и сгрудились вокруг Трессальяна. Волнение росло. Я как мог старался не отстать от остальных, но все равно двигался замедленно, так как мне нужно было переварить услышанное. Неужели все это говорилось всерьез? Неужели они все на самом деле верят в манипуляции с распространением в обществе важной информации — да еще и для того, чтобы донести до этого самого общества, до чего в наше время просты — и опасны — подобные обманы? Бред, бессмыслица…

И тогда, все еще трепеща от близости Ларисы, я припомнил кадры убийства президента Форрестер с диска, который дали нам с Максом. Уже год как миру успешно скормили версию этого события, которая даже отдаленно не напоминала правду. А теперь сильнейшая мировая держава собирается применить военную силу на основании содержащихся в ней сведений — сведений, сфабрикованных Трессальяном и его командой, которые сейчас торопятся успеть к началу схватки, чтобы — что? Просто наблюдать за событиями? Вместе с чудо-кораблем принять в них участие? Или управлять событиями, навертев еще больше информационных фальшивок? Почти страшась узнать правду, я молча отвернулся к окну и стал вместе с остальными вглядываться в окружающую нас темноту.

Даже в смятении, я не преминул отметить, что высота нашего полета снова изменилась, хотя на внутреннем давлении это никак не отразилось. Мы снова летели низко над водой, и я с изумлением узнал, что на сей раз это были воды Аравийского моря — и, следовательно, что в стратосфере скорости нашего корабля превосходят скорости любого сверхзвукового самолета. Пока я смотрел на освещенные луной волны, проносящиеся внизу под нами, Лариса повернулась и прошептала мне на ухо:

— Я не то чтобы не согласна с тем, что они говорят, доктор, — уверяю вас, что я разделяю их мнения, — но попробуйте просто забыть о них и насладиться полетом. Неужели какая-нибудь философская дискуссия может заставить биться ваше сердце сильнее, чем этот корабль? Сомневаюсь. Так что в своих раздумьях о том, присоединяться к нам или нет, подумайте и об этом. — Я обернулся к ней. — Вы и я могли бы объехать весь мир, побывать в любом его уголке, и никто нам не помешает, все правила будем устанавливать мы сами. Ну как, вы в игре?

Я снова взглянул в иллюминатор.

— Господи… я бы сказал, что да, — неуверенно ответил я и попытался овладеть собой. — Но все это так… Словом, импульсивность никогда не была мне свойственна.

Она сдержанно улыбнулась мне.

— Знаю.

— И что, это вас не смущает?

Она хмыкнула.

— Смущает, но не слишком. В конце концов, это одно из тех качеств, за которые мы вас выбрали. — Она легко коснулась моей щеки. — Но лишь одноиз них…

Не поворачиваясь, Трессальян громко окликнул нас:

— Сестричка! Прости, что отвлекаю вас — но, может быть, ты объяснишь, какой путь выбрала к цели? К географическойцели, я имею в виду.

Лариса, помедлив с ответом, бросила на меня еще один изучающий взгляд.

— Валяешь дурака, братец? Мы снизимся к югу от Карачи, затем по долине Инда поднимемся на север. Радарам мы не по зубам, а река — это мертвая зона после ядерных ударов Кашмирской войны, так что никто нас не увидит. Потом на тридцать пятой параллели повернем к западу, пока не упремся в Гиндукуш; затем — на север, к долине Амударьи. Нужный нам лагерь разбит вдоль афганской границы с Таджикистаном. Мы прибудем сразу после восхода солнца, как назначено. К тому времени аппаратура будет готова.

— Отлично. — Как только на горизонте слабо показалась темная прибрежная полоса, Трессальян отвернулся от прозрачного проема и остановил взгляд на мне. — Тогда, доктор, задавайте ваши последние вопросы.

— Вопросы… — протянул я, пытаясь сосредоточиться. — Да, вопросы у меня есть. Но сейчас я хочу знать только одно, — я нарочно подошел и наклонился, чтобы заглянуть ему в лицо. — О каком вранье, вроде истории об убийстве Форрестер, я еще не знаю? Какую ложь я держу за правду?

— Вы имеете в виду, — ответил Трессальян, — информацию, делающую ваши представления о реальности абсолютно ненадежными?… Ее заведомо больше, чем вы подозреваете, доктор. И, вероятно, больше, чем вы сможете поверить…

Глава 16

Как описать то, что последовало дальше? Как объяснить, что из скептического (хоть и очарованного) наблюдателя абсурдных (если не безумных) прожектов Малкольма Трессальяна я стал их рьяным участником? В этом сыграло роль многое, и не в последнюю очередь та саднящая рана, которую нанесло мне убийство друга, произошедшее на моих глазах, — а также то, что с начала событий мне ни разу не удалось нормально выспаться.

Но мое мгновенное духовное преображение, нельзя оправдать одним лишь нервным и физическим истощением. Каскад интеллектуальных, зрительных и физических раздражителей, что обрушился на меня в те предутренние часы, обратил бы в истовую веру любую из закоренелых в скепсисе душ. Все это я говорю вовсе не в оправдание своих поступков, — мои слова скорее свидетельство всему слышанному, виденному и пережитому с тех пор, как мы приблизились к побережью Пакистана и вторглись вглубь континента.

Слова Ларисы оказались правдой: долина некогда прекрасной и щедрой реки Инд, колыбель одной из величайших и таинственнейших цивилизаций древности, в ходе идущей и поныне индийско-пакистанской войны за Кашмир обратилась в радиоактивную пустыню. Но утверждения моей прекрасной спутницы о необитаемости долины было, строго говоря, не вполне верным. Мчась над руслом реки, чьи берега были густо усеяны разлагающимися телами и белеющими скелетами, мы несколько раз видели группы местных жителей — вероятно, самых несчастных и жалких людей планеты. Фермеры и крестьяне с безнадежно искалеченными телами и безнадежно искалеченными жизнями — следствие непримиримого национализма и религиозного фанатизма обеих сторон, как врагов, так и их собственных соплеменников. В свете луны, хромая и подволакивая ноги, эти немощные призраки спускались с холмов к реке, чтобы наполнить ведра ее отравленной водой и затем вскипятить ее в бессмысленной попытке обезвредить атомный яд. Тогда они смогут протянуть несколько дней или недель, обреченные на расплату за прегрешения своей нации, отвергнутые теми, кто выжил, словно радиоактивные прокаженные.

Все мы были угнетены увиденным. Даже мое неуемное любопытство к новым товарищам исчезло без следа. Но хуже всех пришлось Малкольму. Всем известно, что зарождение в Индии на рубеже столетий новой, особо воинственной кровожадной волны национализма совпало в этой стране с ростом экономического и социального доминирования информационных и сетевых технологий. От Ларисы я узнал поздней, что Малкольм всегда считал своего отца и подобных ему людей лично ответственными за то, что созданные ими системы могли применяться — и применялись — для умножения лжи и ненависти в обществах, подобных индийскому. Применялись эти системы бездумно, беспорядочно и бессмысленно, точно так же, как на рынки проталкивались обычные потребительские товары.