— Я не обязана ей ничем, шериф. Я никогда ее не видела до вчерашнего вечера. — Карли закончила наполнять свой бумажник, застегнула молнию своей сумочки и повернулась лицом к Баку. — Скажите ей, что это ошибка. Скажите ей, что я не ее племянница. Скажите ей правду.

— Какую правду? Твою или мою? Потому что я не думаю, что ей очень понравится моя правда. Я не думаю, что, любя тебя всю жизнь гораздо больше, чем ты заслуживаешь, она будет счастлива узнать, что ты настолько эгоистична, что не могла уделить ей даже несколько минут своего драгоценного времени.

Карли закрыла глаза, крепко зажмурилась, потом потерла их, чтобы снять напряжение. Это был простой жест, но он сделал ее чертовски беззащитной. Это заставило Бака вспомнить, какой больной она выглядела вчера, какой неустойчивой она была, когда впервые проснулась, насколько неважно она себя чувствовала, когда он донес ее до кровати. Это заставило Бака пожалеть ее. Это заставило его почувствовать нечто по отношению к ней.

Затем Карли снова посмотрела на него, и слабость, хрупкость ее исчезли. Она нашла где-то в глубине своей души новые силы.

— Меня не беспокоит, что вы скажете старой женщине, шериф, — сказала Карли холодно. — Я возвращаюсь в гостиницу, чтобы упаковать вещи, и еду домой.

Бак узнал чувство, поднявшееся у него внутри, когда Карли выходила из конторы. Паника. Он провожал ее взглядом, когда она уходила, с таким же паническим страхом, что она может никогда не вернуться назад. И примерно такой же страх, что она вернется. Иногда он догонял ее.

Последний раз он не пошел за ней.

Сегодня он пошел. Она была на полпути к зданию суда, когда он вышел. Бак позвал ее и увидел по движению ее плеч, что она услышала, но не обернулась.

— Лора! — Бак достиг края тротуара в тот момент, когда она сходила с него, и остановился, пытаясь вернуть, в последний раз вернуть ее.

— Карли!

Женщина остановилась на середине пустой улицы и медленно повернулась. Бак сразу же сократил расстояние между ними до одного фута.

— Скажи, тебе ничего здесь не кажется знакомым? Гостиница? Моя контора? Салон? Ты не помнишь?

Словно в изумлении, Карли огляделась вокруг, потом снова посмотрела на него.

— Я никогда не была здесь раньше, — настойчиво сказала она мягким голосом.

— Ты помнишь, где ты жила? Где я жил? Ты помнишь школу? Озеро? Старый кинотеатр?

Она посмотрела на него расширенными глазами, ее лицо побледнело. Карли прошептала что-то, но так тихо, что Бак смог услышать только «р» в конце слова. Потом ее взгляд скользнул налево, вдоль улицы, ведущей на восток. В миле от города дорога исчезала за холмом, возвышающимся над долиной. Она тянулась миль пять от конторы шерифа и заканчивалась тупиком.

Около озера.

Бак сделал шаг назад, потом другой. Женщина, стоящая перед ним, не была Лорой, которую он ненавидел; он больше не презирал ее: она перестала быть женщиной, которая заставляла Бака презирать самого себя.

— Ты помнишь? Да? — Бак говорил почти так же тихо, как и она, не уверенный, что он хотел бы услышать эти слова, сказанные громко. — Ты помнишь озеро?

На глазах у Карли стояли слезы, но не слезы радости или облегчения, а слезы страдания и ужасной печали.

— Озеро, — повторила она. — В конце этой дороги. Где ты…

Она не смогла заставить себя закончить фразу, поэтому Бак сделал это за нее в самых простых терминах, которые смог найти:

— Где ты и я занимались любовью.

Вздрогнув, Карли повернулась и чуть было не ступила под колеса проходившей мимо машины. Сигнал остановил ее, Карли резко отпрянула, потом снова повернулась лицом к Баку.

— Может быть, я была здесь раньше… Может быть, я останавливалась здесь во время путешествия. — В ее голосе слышалось отчаяние, близкое к истерике. Она не хотела верить этому, и Бак не винил ее.

— С подобной внешностью? Ты думаешь, что могла бы появиться в городе, и никто не заметил бы тебя? Ты думаешь, я бы не заметил тебя?

— Может… может, я видела озеро на карте, я смотрела много карт, когда планировала мое путешествие. Может…

Бак покачал головой, призывая ее к молчанию.

— Его нет ни на одной карте. Оно даже не такое большое, чтобы называться озером. Лора, — Бак потянулся к ней, но она попятилась от него.

— Не называй меня так! Мое имя — Карли, черт возьми, я знаю это твердо!

— Может быть… Послушай меня, — потребовал он, когда она отшатнулась. — Может быть, это только двойное совпадение. Возможно, ты не Лора. Может быть, ты действительно Карли Джонсон — без семьи, без истории, без прошлого. Но разве тебе безразлично — ведь если ты родом отсюда, то здесь живут твои близкие? Тебе не хочется восстановить утраченные воспоминания? Когда ты вернешься в Сиэтл, эти вопросы не будут тебя беспокоить?

Когда она ответила, ее голос звучал слабо и устало. Она думала об этом тоже.

— Я могу жить с вопросами, шериф. У меня миллионы вопросов с тех пор, как я очнулась в больнице.

Она повернулась и оказалась прямо перед витриной из зеркального стекла с надписью наверху «Парикмахерская Леноры». Бак увидел, как она задрожала, потом увидел женщину внутри парикмахерской: одну с мокрыми волосами, двух — в бигудях, саму Ленору, следящих за ними с горячим интересом. Обычно Лора просто расцветала от такого внимания. Сейчас она двинулась в сторону, чтобы они не могли увидеть ее, и устало прислонилась к гранитной стене.

— У меня есть еще несколько дней отпуска, — сказала она уныло. — Я планировала покрасить свою квартиру. — Карли помолчала минуту, затем посмотрела так, что, казалось, ее взгляд отражал глубины ее души. — Я останусь на несколько дней.

Тени прошлого.

Ему следовало позволить ей уехать, думал Бак, входя в свою спальню. Ему следовало проводить ее в гостиницу, проследить, чтобы она села в машину и уехала, а потом броситься на колени и возблагодарить Бога за то, что снова отослал ее, за свое вторичное спасение.

Но нет, он для этого был слишком глуп. Вместо того чтобы оберечь себя, защититься, Бак убедил ее остаться. Должно быть, он сошел с ума. Если он снова попадет под ее чары, она, несомненно, разрушит его личность. Глупо рассчитывать на то, что ему еще раз удастся спастись. И то, что она изменилась, стала нежнее, мягче, человечнее, не защитит его. Это только делает ее более опасной.

Нет, он просто сумасшедший! Бросив свою шляпу на кровать, он отстегнул кобуру, потом расстегнул узкий кожаный пояс. Бак был в этой форме почти тридцать часов и чувствовал себя грязным, немытым. Хотя была большая вероятность, что это чувство возникло скорее из-за отношения к женщине внизу, в холле, чем из-за мятой одежды и одного дня без душа. От ее присутствия у него могло возникнуть подобное чувство.

Бак снял рубашку, ботинки, носки и начал стягивать брюки, но потом остановился, чтобы прикрыть и запереть дверь: он не мог позволить ей войти без приглашения прямо в ванную в то время, когда он был под душем.

Бак закрыл глаза и подставил голову под горячие струи. Впервые за это время, оставшись наедине с собой, он громко выразил накопившиеся у него проклятья:

— Черт возьми ее за то, что она вернулась! Черт ее побери за то, что она ничего не помнит! Будь она проклята за то, что изменилась!

Не следует принимать ее историю на веру целиком, это Бак прекрасно понимал. Он хотел получить доказательства, что она не лжет, доказательства более серьезные, чем ее шрам на лбу. Во-первых, решил шериф, он позвонит доктору Фредериксу и спросит о Лориных записях у дантиста. Однако Бак не слишком надеялся, что это ему поможет: дантист несколько лет назад отказался от практики, многие записи были потеряны или переданы в архив, последнее, впрочем, обнадежило Бака.

Затем следовало взять отпечатки ее пальцев. Может быть, Карли Джонсон где-то разыскивается; после этого он поговорит с доктором Томасом и узнает побольше о травмах головы и амнезии.

Потом ему придется поговорить с Морин.