— Это тебе было бы с ней тяжело, — сурово ответила Люська, — поскольку ты принимаешь ее закидоны всерьез. А я переживать не намерена. Лети к своему вампиру, а то на тебе лица нет.
И Тамара полетела. Опасения не оправдались — Леонид встретил ее радостной улыбкой. От недавней депрессии не осталось следа.
— Работал? — догадалась Тамара.
— Ты навела меня на хорошую мысль, — удовлетворенно кивнул Леонид. — Я понял, что могу обыграть этих халтурщиков на их собственном поле. Талант художника не в выборе технических средств и даже не в выборе темы, а в ее трактовке, понимаешь? Я буду делать то же, что они, но у них получится пошлость, а у меня шедевр. Я убедился, что это так.
Тамара, засмеявшись, протянула руку, взяла наугад одну из пробных фотографий, вгляделась — и сердце замерло.
Катюшу, послужившую моделью, Тамара нередко встречала в компании коллег Леонида. Хорошенькая, славно куколка, в свои двадцать лет она выглядела на пятнадцать, что придавало ей особую пикантность. Этакая невинно-порочная Лолита, чарующая зрелых Гумбертов. Она училась в театральном и подрабатывала, позируя художникам — чем меньше одежды, тем выше цена.
В данном случае одежда отсутствовала вовсе. Катюша сидела в кресле, сложив подносиком чуть припухлые детские ладошки. На подносике, словно пара спелых плодов, лежали небольшие, но очень аппетитные груди. Катюша склонила голову с видом довольным и лукавым, словно размышляя, сколько же запросить с покупателя, чтобы ни в коем случае не продешевить. Карандашом Леонид записал название — пару английских слов, которые мы так часто встречаем в окнах выставленных на продажу домах — "for sale".
Тамара сомнамбулически брала фотографию за фотографией. Катюша, Катюша и снова Катюша. Позы трудно было назвать непристойными (самым вызывающим оказался первый снимок), но сочетание обнаженного тела и… так и хотелось сказать — обнаженного выражения лица заставляло всматриваться все внимательней. Тамара силилась отвернуться — и не могла.
— Я хочу сделать серию, — оживленно прокомментировал Леонид. — Надо подумать, в каком порядке их расположить, чтобы лучше прослеживалась идея.
— Идея, — повторила Тамара.
— Ну, конечно. Я еще не сошел с ума, чтобы посылать это в какой-нибудь «Плейбой». "Неволин скатился к примитивной эротике" — нет, спасибо. Я не для того попал в мировую фотоэлиту, чтобы загубить себе репутацию ради денег, даже больших. В солидных журналах и в жюри конкурсов сидят снобы, Тамара, они больше всего боятся показаться вульгарными, а я не хочу быть подвергнутым остракизму. Да и вообще, неужели я стал бы городить огород только для того, чтоб доказать, что обнаженное женское тело возбуждает мужчину? Это известно и без меня.
— Да, — тихо подтвердила Тамара.
— А теперь смотри, — в упоении продолжил Леонид. — Вот с этой я начну… потом эта, эта и эта. А закончу этим. Мне хотелось бы сделать так, чтобы к концу мужчина думал уже не о женщине, а о себе. Пускай ему будет больно, но он узнает правду.
Тамара видела, в каком порядке Леонид пытается расположить снимки. Чем дальше, тем яснее в них проступал присущий творчеству Леонида сарказм, а Катюша из невинного существа постепенно превращалась в расчетливую самку, знающую, как добиться своего от любого мужчины. И тут с непреложной очевидностью пронзила мысль — Леонид не смог бы сделать такие фотографии, не захотев своей модели. Нет, хуже — не получив ее. Тамара слишком хорошо знала его, чтобы сомневаться.
— Она твоя любовница, Леонид.
— Тамарочка, ну, нельзя быть такой ревнивой! Если я снимаю девочку обнаженной, это еще не значит, что…
— Вот эти сделаны до, а эти после, — прервала его Тамара. — Я вижу, Леонид.
Он вздохнул.
— Ты сама отказалась мне позировать, Тамара.
— Вот так? — Тамара с ненавистью глянула на Катюшу, сосредоточенно облизывающую язычком блестящие губки.
— Ну, что ты, — изумился Леонид. — Тебе это совершенно бы не подошло. Тебя надо снимать… — он задумался. — Снимать так, будто ты об этом не знаешь. Витаешь в облаках, как обычно, и не замечаешь наших грешных взглядов. Это получилось бы здорово…
— Ты… ты еще можешь об этом говорить! — почти закричала Тамара. — После того, что ты сделал вчера!
— Но, Тамара… я же сто раз тебе объяснял, и мне казалось, ты поняла. Это ерунда, случайность. Ты ведь прощала меня раньше.
— Раньше я не знала, с кем, и мне было легче, — в отчаянии произнесла Тамара. — Ты говорил, тебе все равно, та или другая, тебе была важна просто женщина. Но сейчас это не так. По этим фотографиям все видно, Леонид. Ты нестерпимо ее хотел… знал, какая она, и хотел именно ее и именно нестерпимо. А вот здесь у нее взгляд удовлетворенной собственницы… она получила все. Ты предал меня ради нее, я знаю. Ты можешь, глядя мне в глаза, сказать "нет"?
Леонид, вздрогнув, произнес куда-то в сторону:
— Ты почти неделю не ночевала дома.
— Я не могу больше, Леонид. Все. У меня нет больше сил. Нам не надо было жить вместе, мы слишком разные. Я ухожу.
— Это нервы, Тамарочка. Я понимаю, тебе тяжело. Не спишь ночами из-за матери, да еще я некстати дурю. Успокойся, родная, приди в себя.
Леонид нежно обнял Тамару, но она представила собственную постель, где совсем недавно лежала другая, и с отвращением вырвалась. Пусть это нервы, но остаться было невозможно…
— Тебе нужны деньги, — выслушав подругу, вдруг заявила Люська. Тамара, ожидавшая фразы: "Разве я тебя не предупреждала?" — удивленно вскинула брови, а Люська деловито продолжила: — Причем деньги нужны быстро. Что-то я одолжу, но много, к сожалению, не получится. Коля у меня под пятой, но с его прижимистостью даже я не могу справиться. Мы сейчас копим на новую спальню, и этот куркуль каждое воскресенье с восторгом пересчитывает купюры. Я зажилю часть денег, которые он дает на хозяйство, но тебе в нынешнем положении будет недостаточно. Да, еще вариант! Куплю себе что-нибудь в секонд-хэнде, а Коле скажу, что купила в бутике. Он поругается, но деньги отстегнет.
— Люська, почему ты такая хорошая? — спросила Тамара.
— Это ты на меня плохо действуешь, с остальными я нормальная, — бодро объяснила Люська. — Короче, хочешь не хочешь, а все время сидеть с Надеждой Дмитриевной ты теперь не сможешь, тебе надо зарабатывать. В частности, на ту же сиделку. Какое-то время с Надеждой Дмитриевной посижу я, но слишком долго испытывать Колино терпение не стоит. У него, конечно, не тот темперамент, что у твоего вампира, но оставлять мужика без присмотра все равно, что бросать где попало зонтик. Может, и не стащат, только лучше не рисковать. Ты согласна?
Тамара неуверенно кивнула, не совсем понимая, на какой из вопросов следует отвечать. Люська тут же открыла записную книжку и принялась обзванивать знакомых.
— Вот, — радостно сообщила, наконец, она. — Завтра начинается международная конференция, посвященная помощи бездомным, а послезавтра они открывают какой-то дурацкий международный центр. Короче, приезжают французы, а переводчиком устроители заранее не озаботились. Сами виноваты — я содрала с них втрое, за срочность. Но ты должна выглядеть соответственно. Чем богаче выглядишь, тем больше готовы платить. Вот это платье и эти туфли. Все-таки вкус у Леонида безупречный, что есть, то есть.
— Это делал молодой, но очень известный мастер, Федор Ларин, — с печалью вспомнила Тамара. — Леонид любит фотографировать его модели.
— Перестань вспоминать Леонида, у тебя теперь новая жизнь.
Тамара честно старалась выполнить благой совет и в иные минуты действительно не вспоминала. На открытии международного центра помощи бездомным некий Андрей Семенович Петров пригласил ее в качестве переводчицы с финского. Удивительно кстати — если б так пошло дальше, скоро можно было бы нанять сиделку и перестать эксплуатировать бедную Люську (Тамаре всегда было неудобно взваливать собственные проблемы на чужие плечи). Но, несмотря на удачное начало, душа болела непрерывно, и непрерывно хотелось плакать. Плакать было нельзя — Люське более, чем достаточно одного больного на шее, чтобы сажать еще второго. Самой действенной психотерапией для Тамары всегда была музыка. Вечером в филармонии прозвучит Классическая симфония Прокофьева, и если даже после нее на сердце не станет легче, то не поможет уже ничто. Когда Андрей Семенович захотел пойти вместе с Тамарой, она удивилась, но предпочла не забивать голову поступками постороннего человека.