В его речи было нечто большее, чем просто вызов. Само слово «догола» уже способно смутить. Иногда в газетах его даже сокращали, подчеркивая пикантность ситуации.

Бесс скромно покинула комнату, и Гарри полностью разоблачился.

Невозможно сказать, как Гудини поступал в каждом конкретном случае. Видя результат, можно было лишь гадать о методах Гудини и полагаться на уже имеющиеся сведения. В данном случае вполне вероятно, что, использовав ключ, чтобы отомкнуть наручники, и отмычку, чтобы открыть дверь камеры, Гудини спрятал эти предметы где-то неподалеку и только потом вошел в кабинет Роана. Благо закутков и уголков, где можно приклеить пару вещиц кусочком воска, в тюрьме хватало. Взять хотя бы стальной кожух замка камеры. Под него-то Гарри, очевидно, и прикрепил ключи.

Как бы там ни было, одежду Гарри поместили в другую камеру и предложили показать трюк еще раз. Он освободился даже быстрее, чем раньше.

Эта попытка прославиться оказалась на удивление удачной. Фотограф снял Гарри в цепях на фоне запоров. Когда статью напечатали в газете рядом с театральной рекламой, Гудини бросился скупать тираж. Потом они вместе с Бесс вырезали и рассылали заметки театральным импресарио. С трудом выкроив несколько долларов, Гарри дал объявление в одной из нью-йоркских газет, копию которого он поместил на обложке своего альбома с газетными вырезками: «Гудини, непревзойденный король наручников, был абсолютно голым, и его осмотрели три врача. Он освободился от всех наручников, кандалов, смирительных рубашек, «ремней и ящиков».

Тут он малость приврал, но, по сути дела, был способен освободиться от всего перечисленного в объявлении.

В результате этого успеха директор чикагского театра «Хопкинс» позвонил Гарри и предложил ему завидное место на оставшуюся неделю. В театре скончался ведущий актер, и требовалась замена.

Гудини получили вторую возможность выступить в эстрадном представлении, пользующимся шумным успехом. Но накануне Бесс слегла с воспалением легких. Без нее не получится главного трюка, не будет и концовки. Гудини знал, представление будет бледным.

Он не хотел признаться, что отказывается по такой «земной» причине. Он придумал другой повод. «Я не могу играть по воскресеньям без оплаты, подобающей ведущему актеру», — объявил он директору. Но директор согласился. Гонорар ведущего актера — восемьдесят пять долларов в неделю.

Когда Гарри шепнул Бесс, сколько ему заплатят, та подскочила на кровати. «Дай опомниться, Гарри, за такие деньги я встану даже если буду при смерти». Гарри привез ее в театр в дорогом экипаже. Впервые Бесс ехала с таким шиком. Но это было только начало. Чете Гудини предоставили гримерную для ведущих артистов с зеркалом в полный рост. Тут уж Бесс быстро оправилась от болезни. Слава и удача начинали улыбаться им. Да и они никогда в жизни не выступали лучше.

Гарри израсходовал все, что они заработали, на рекламу своего успеха в театральных газетах. Но импресарио по-прежнему не обращали на него внимания. Выступление было слишком мелким по масштабам, публикаций почти не было, и обрести шумный, успех оно могло лишь случайно. Триумфа не получилось.

Стояла холодная зима, озеро замерзло. Гудини вернулись в «Коль и Миддлтон», открытый круглый год, где Хедж обеспечил их работой на пару недель.

Но после успеха в театре «Хопкинс» Гудини испытывал унижение, выступая здесь.

Обычно он приглашал кого-нибудь из зрителей надеть на него наручники и кандалы. На одно из спектаклей дородный детина вышел с парой регулируемых наручников. Гарри с готовностью протянул незнакомцу руки. Сидя в шкафу, он пытался открыть их своим ключом. Ничего не выходило! Замок не поддавался. Гарри взмок, а публика тем временем мало-помалу расходилась.

Наконец он появился, мокрый и растрепанный. Зал был практически пуст, если не считать мускулистого незнакомца, который оказался сержантом полиции Эванстона. Тот задумчиво жевал сигарный окурок. «Лучше не рыпайся, парень, — проскрежетал он. — Это собьет с тебя спесь. Такие наручники вообще не открыть. Ты проиграл!»

Этот случай не прошел незамеченным. В Чикагской «Джорнал» от 13 января 1899 года инцидент был подробно описан. Заголовок гласил: «Нечестная игра. Иллюзионист Гудини заявляет, что сержант Уолдон сыграл с ним злую шутку». В статье говорилось: «Чародей оков», выступающий сейчас в «Карл-стрит Мюзеум», столкнулся с неразрешимой задачей и не смог снять сломанные наручники».

После фиаско Гарри впал в полное отчаяние. Он был убежден, что сцена навсегда закрыта для него, что его карьера погублена, что он — посмешище Чикаго, а, может, и всей страны. Он был склонен, как и потом, преувеличивать свою значимость. Он прокрался в театр, чтобы собрать свои вещи, и был обруган директором за опоздание на две минуты.

— Вы полагаете, что я еще работаю здесь?

— Я не увольнял вас, что вы имеете в виду?

— Я, после вчерашнего провала. Я не думал, что вы захотите, чтобы я выступал…

Хедж расхохотался.

«Не думайте об этом, дружище. Такое может случиться с каждым. Переживете это. Мы должны открываться. Мы не можем задерживать выступление. Быть может, в дальнейшем вы сами станете учить этих парней открывать и закрывать их собственные наручники».

Гарри никогда не могло прийти в голову, что кто-нибудь может сломать наручники: сам он испытывал большое уважение к этому предмету, и то, что их можно намеренно испортить, было выше его понимания. Но Гарри никогда не забывал ошибок. Впредь он не позволял застегивать на себе наручники, не убедившись в их исправности.

То, что его конфуза никто не заметил, тоже обеспокоило Гарри: значит, он был слишком мелкой сошкой в шоу-бизнесе.

«Подожди, Бесс, придет время, и я не буду иметь право терпеть поражение. Я буду настолько известен, что не смогу позволить себе проигрывать». И время это было совсем близко, даже ближе, чем мог предположить Гарри при всей своей пламенной уверенности в себе.

В своих непрестанных поисках путей к прочной славе Гарри подражал человеку, который ему покровительствовал. Это был «искрометный чародей» Орас Голдин. Гудини пытался вместить получасовой номер в прокрустово ложе своего десятиминутного выхода. У Гарри был трюк с иголкой, часами, картами, покрывающимися цветами, а кончался помер тем, что шелковый платок превращался в двух живых голубей. Это был трудный номер, отнимавший у Гарри все силы. Заключительный и главный номер в паре оБесс был детской забавой по сравнению с другими.

Однажды вечером, когда Гудини собирался уходить из музыкального театра Миннеаполиса, к нему приблизился холеный незнакомец, судя по всему важная шишка. Он похвалил Гарри и Бесс и — о чудо! — пригласил их на ужин.

Когда они сели, Гудини, немного освоившись в обществе своего благовоспитанного поклонника, спросил: «Как вы находите номер с шелком и голубями? Неплохой, не правда ли? Никто никогда не догадывался, откуда берутся голуби. Это сводит всех с ума».

«По-моему, вы просто держите их в карманах», — заметил незнакомец.

Гудини рассвирепел, хоть и не желал этого. «Эй, минуточку…» — начал было он, но незнакомец оборвал его: «А что касается вашей игры, то она просто ужасна!»

Король наручников от ярости лишился дара речи.

«Это не значит, что вы не стараетесь, — продолжал любезный незнакомец. — Но в ваших номерах нет последовательности, трюки не вытекают один из. другого. Вы просто устраиваете винегрет. Мне понравились две вещи — приглашение надеть на вас наручники, если найдутся у зрителей, а также номер, который вы делаете в паре с женой. Это очень профессиональная работа. Мне понравилось. Я хотел бы, что бы вы поработали у меня, показывая только эти номера».

«Работать у вас?» — Гудини осознал, что этот холеный незнакомец имеет отношение к цирку. Вся его дерзость испарилась.

«Я… я не уверен, что расслышал ваше имя», — нерешительно проговорил он.

«Естественно, сынок. Я его и не называл. Меня зовут Мартин Бек. Я из цирка «Орфей». Гудини на миг лишились дара речи.