Новому королю без всякого труда удалось добиться признания и объединить вокруг себя принцев, крупных вассалов, все существующие органы власти. Ни в каких кругах не проявилось ни малейшей оппозиции. Мятежный сын, в глазах многих — недостойный, организатор многочисленных заговоров, заподозренный даже в попытках отравления, без видимых затруднений сменил на троне отца, которому так часто и так долго противостоял. Те, кто его знать не знали и верно служили Карлу VII, нарочито примкнули к нему, стремясь сохранить свои должности. Только наиболее скомпрометированные, знавшие, что нелюбимы, ударились в бега: Пьер де Брезе покинул королевство, Антуан де Шабанн отправился в Нормандию, где менял убежище за убежищем, преследуемый королевскими агентами, которые искали его повсюду, обещая награду тем, кто выдаст его с головой, и грозя казнью тем, кто станет его укрывать.

Всего через три недели после смерти короля Карла, еще даже не показавшись в Париже или другом крупном городе, Людовик был коронован в Реймсе архиепископом Жаном Ювеналом дез Юрсеном. В его многочисленной свите было большинство знатных вельмож королевства. После церемонии он отправился в бенедиктинский монастырь Сен-Тьерри-о-Мон-д'Ор, где принимал верных ему людей, уже раздавая кое-какие должности и милости. Затем он отправился в Сен-Дени, на могилу отца. Если верить Тома Базену, явно лучше информированному по этому пункту, чем по другим, легат папы Пия II Франческо Коппини зачитал над усыпальницей покойного короля акт о разрешении от грехов, подразумевающий, что Карл был осужден Церковью. В акте упоминалось о Прагматической санкции, торжественно изданной в Бурже в 1438 году, которая утверждала права короля перед Римом и вольности французской Церкви. Людовик был рядом и не помешал ему.

Несколько дней он охотился в окрестных лесах, пока его церемониймейстеры подготавливали вступление в Париж, которое должно было стать триумфальным, с большим кортежем, наподобие шествий начала века (Карл VI в 1410 году, Генрих VI Английский в 1431 году, Карл VII в 1437 году). 30 августа он вступил в город: «Все улицы были затянуты коврами, во многих местах в Париже были устроены большие костюмированные представления, воспроизводящие известные сцены из истории». На праздник стеклись такие толпы народа, что было негде разместиться. Зеваки залезали даже на крыши и водостоки. Горожане за большие деньги сдавали места у окон своих домов. На следующий день король принес присягу на крыльце собора Парижской Богоматери, перед епископом Гильомом Шартье и Жаном Кёром, архиепископом Буржским.

Все вельможи были здесь: герцог Бурбонский, графы д'Э, де Невер, д'Арманьяк, де Вандом. Герцог Бургундский Филипп Добрый и его сын Карл, граф де Шароле, составляли со своими родственниками, советниками и приближенными большую половину кортежа. Во главе их свиты выступали Жан де Круа, главный дворецкий Франции, с пятью лошадьми, и его дети, каждый с тремя богато убранными лошадьми; затем Жан Лотарингский, Антуан и Филипп Брабантские, Жан де Рети, дворецкий герцога, Иоанн Люксембургский, Антуан Бургундский — Великий Бастард. В одной из реляций о празднестве они перечислены все по очереди, со своими именами и званьями, с подробными указаниями относительно роскошных одежд, количества пажей и лошадей, — в целом, ровно пятьдесят четыре человека, а еще «23 прочих дворян, оруженосцев и рыцарей, одинаково одетых в черный, голубой и белый цвета, коих было бы слишком долго перечислять для моего бедного ума и разумения». Свита герцога была под стать свите короля: «восемь лошадей со сбруей, изукрашенной золотом столь богато, что и оценить нельзя», и еще восемь для его сына Карла. Далее следовали сто двадцать лучников в легких латах.

В общем, король Франции явно оказался под покровительством, возможно даже под присмотром герцога Бургундского — принца крови, который не в столь давнем прошлом показал себя очень амбициозным и вызвал много волнений. Кроме Филиппа Бургундского, ни один вельможа в королевстве не посмел явиться в таком великолепии и не дерзнул привести с собой вооруженные войска. Теперь уже каждый знал, что, получив известие о смерти Карла VII, Людовик «начал приготовления вместе с герцогом Филиппом... со всеми его благородными баронами, рыцарями и оруженосцами». Он поскакал в Реймс «с большой силой», то есть, по словам бургундских хронистов, в сопровождении четырех тысяч всадников, которых он отослал обратно только после коронации, убедившись в том, что его хорошо приняли вельможи и народ. Первым его королевским распоряжением было подписанное 2 августа в Авене, что в Брабанте, оправдательное письмо в пользу Жана дю Боса, бальи Касселя во Фландрии, осужденного Парижским парламентом за убийство; Людовик ясно указал, что делает это «как по нашему особому благоволению, полномочию и королевской власти», так и по просьбе «нашего дражайшего и любимейшего дядюшки герцога Бургундского». По сути, это было простое подтверждение помилования, уже предоставленного им в ноябре 1459 года. Король исполнял обещания дофина. После коронации Филипп посвятил его в рыцари в присутствии многочисленных вассалов и советников, по большей части бунгундцев.

Кроме того — вполне обоснованная предосторожность, — Людовик поостерегся первым вступать в Париж. Он не желал там появляться, не узнав прежде о настроениях в городе, и выслал вперед герцога. Карл де Шароле, а затем Филипп Добрый первыми встретили восторженный прием, за два дня до короля: «На улицах и у окон домов толпилось такое количество господ, дам и девиц, что едва ли можно было их всех сосчитать». Пришла делегация от Университета, и один из магистров произнес длинную речь. Герцог не стал жить в особняке Сен-Поль, предоставленном ему королем, а поселился, как некогда его отец Иоанн Бесстрашный во время больших волнений в Париже, в своем отеле Артуа, неподалеку от рынка.

Короля принимали не так тепло. Церковники были представлены достойно: сто семьдесят доминиканцев, почти столько же францисканцев, семьдесят восемь кармелитов, шестьдесят девять августинцев... Но только шесть приходов со своими священниками и никого от Университета. Многозначительное отсутствие, которое было замечено и вызвало удивление. Магистры оправдывались традицией, по правде сказать, не очень твердой, согласно которой они должны поджидать короля на крыльце собора Богоматери; иные говорили, что не хотели смешиваться с безумствующей толпой, напуганные криками и ржанием лошадей. Эти доводы никого не ввели в заблуждение, и уж тем более не Людовика XI, который, перед собором, сославшись, в свою очередь, на шум и крики, отказался выслушать до конца речь одного из ученых докторов. Судя по всему, Университет оставался верен своим пробургундским пристрастиям.

Однако Людовик очень скоро занялся привлечением на свою сторону парижан — городских нотаблей и высших государственных чиновников. Он покинул королевский дворец на острове Сите и поселился в отеле Турнель, рядом с крепостью Сент-Антуан. На следующий день он отправился ужинать со своими придворными дворянами к Гильому де Корби, советнику Парламента, который той же ночью был назначен первым председателем парламента Дофине. На этом ужине присутствовали «несколько девиц и честных горожанок», и в последующие дни король «устраивал почестен пир» в разных местах Парижа. Умный политик, он этим ограничился. Он не мог надеяться на то, что весь город падет к его ногам за кое-какие милости, и не чувствовал себя там в безопасности, по меньшей мере безраздельным владыкой. Париж оставался неконтролируемым, непредсказуемым и даже опасным. 25 сентября король поселился в Туре — гораздо более спокойном городе, и оставался там до середины января. Именно в Туре и близлежащих замках — Амбуазе, Шиноне, Лоше — он действительно взял в руки бразды правления, держал совет, свободный от всякого подчинения, и твердой рукой и с упорством, в котором ему не отказывает ни один современник, вел насыщенную дипломатическую деятельность.