И в этот момент понимаю, что ни на каком я не на плацу, что сижу дома у Витька, за его компом, а мой мобильник, жужжа, ползает, готовый свалиться со стола.

Россия, недалекое будущее. Наталья

Я буквально вывалилась из игры. Мобильник все жужжал и жужжал; я взяла его в руки, не в силах сообразить, что надо делать дальше.

– Натах, я тут кое-что нарыл, – слегка приглушенным голосом сообщил Сильвестр.

Я виновато оглянулась на Витька, но его в комнате не оказалось. Деликатный.

Неужели к Сильвестру придется ехать прямо сейчас? Мне бы так хотелось доиграть… И вообще – теперь-то я и так много чего знала и об игре, и о Викторе. Ну, не много, конечно, но вряд ли Сильвестр сможет мне сейчас рассказать больше. С другой стороны, не очень-то удобно получается, я сама просила его раздобыть информацию, а теперь ехать не хочу.

– Мне сейчас к тебе заехать?

– Нет, не сегодня. Я пока занят, – почти прошептал в трубку парень, – но я с тобой на днях свяжусь. Сможешь подъехать?

– Ну, конечно, смогу.

– Только смотри, может так получиться, что тебе нужно будет приехать срочно, – предупредил он.

– Что-то случилось? Это… связано с…

– Ничего не говори, – быстро сказал хакер. – Нет, это никак не связано с твоим поручением. Я, видишь ли, занимаюсь не только твоим э… делом. Прости, не могу больше говорить. Жди звонка.

И, прежде чем я успела что-либо ответить, в трубке раздались короткие гудки.

Советский Союз, Одесса, 19 сентября сорок первого года. Наталья

– Товарищи танкисты!

Я снова стояла в строю вместе с другими. Кажется, попала в тот же самый момент, из которого «вылетела» благодаря телефонному звонку Сильвестра… Почему снова выбрала именно это сражение? Потому ли, что хотела доиграть то, что уже начала? Или потому что тянуло, тянуло именно в этот день?

Нет, не тот: место другое. Тогда – полигон завода имени Январского восстания, сейчас… эх, не так важно, где мы сейчас – бой-то, который выбрала, проходил под селом Дальник. Но день – день не тот! Не тот, что в прошлый раз! Если мы были на полигоне – стало быть, это происходило за несколько дней до сражения… Почему? Что-то пошло не так? Или, наоборот – именно так, и я должна пережить не только сам бой, но и… так сказать, всю его предысторию?

– …»Передайте просьбу Ставки Верховного Главнокомандования бойцам и командирам, защищающим Одессу, – продержаться 6–7 дней, в течение которых они получат подмогу в виде авиации и вооруженного пополнения»…

Я должна пережить не только конкретное сражение… Почему – должна? Кому – должна? Что со мной вообще, черт их всех подери, происходит?!

Нет, сейчас надо не думать об этом. Я разберусь, когда… вернусь. Почему – вернусь? Что за странное слово пришло мне в голову?! Куда я могу вернуться – я сижу около компьютера, и на голове у меня не черный кожаный ребристый шлемофон на байковой синей подкладке, а металлический обруч с датчиками. А все это – просто удачная имитация. Нет, не имитация, а… Блин, не знаю я, что это такое! В прошлый раз я была в бою на самом деле, и сейчас… Сейчас тоже все по-настоящему! И бой будет настоящий! А вот погибну в нем или выживу – кто знает…

Меня реально тянуло в бой. Стоящих рядом со мной людей – тоже, но совсем по-другому. Ах, как бы я хотела оказаться именно на их месте! Да, я на месте одного из них, но это совсем, совсем не то. Меня тянуло в бой… как наркомана тянет к «дури», как кота – к валерьянке… Дурацкое, кстати, сравнение: для кота валерьянка – тот же наркотик. Ладно, не важно. В моей тяге присутствовало что-то… нездоровое, что ли, тогда как стоящие рядом со мной готовы умереть, защищая Родину, свою землю, стремясь не допустить врага в любимый город… Я бы хотела оказаться не рядом с ними, а стать, по-настоящему стать одной из них…

Я не боялась погибнуть в бою, потому что знала: погибнув здесь – очнусь там, в мягком кресле около светящегося монитора, очнусь, сниму шлем-обруч и пойду чай пить. А эти люди – они тоже не боятся, хотя они-то могут погибнуть по-настоящему! Нет, не могут – погибнут! А не боятся, потому что главное для них – не пропустить врага дальше… Пафос? Ничего подобного! Когда именно так и чувствуешь, это не пафос. Правда не может быть пафосом…

– …оправиться.

Гы, вот тебе и пафос.

Оправиться, пожалуй, было бы неплохо, только где тут уборная?

Блин, вот дура! Какая, на фиг, уборная?! Я прям как иностранный турист, который просился в туалет, а когда его высадили около леса, вернулся спустя двадцать минут и сообщил, что «тут ноу тоилет». Хорошо бы хоть кусты какие-нибудь найти, чтобы присесть.

– Леха, ты чего?

Ага, стало быть, меня зовут Леха. Уже что-то. Ах, да, в прошлый раз меня тоже звали Леха. Интересно, я попала в того же самого… персонажа?

Вот же напасть! Какая же я все-таки дура! Мне бы задуматься не о том, тот ли это Леха или просто тезка, а о том, что Леха – это я! Стало быть, я – мужик. Стало быть, чтобы э… пописать, мне совершенно не нужно присаживаться за кустик. То есть присаживаться вообще не нужно, потому как мужчины делают «это» стоя.

Пришла паника. Конечно, я хорошо представляла себе, как мужчины это делают, но представлять – это одно, а попытаться сделать – это совсем другое…

Даже штаны от смущения расстегнуть удалось не сразу. Но когда удалось… Дальше-то что? Доставать… это? Нет, я, конечно, это уже видела, но, скажем так, при совсем других обстоятельствах…

Какой он все-таки странный на ощупь… По крайней мере воспринимается совсем не так, как э… Ну, да, тогда это был не мой… Ё-моё, это что – и в самом деле мой член?! Ну, от осознания того, что – мой, справиться с ним легче не стало.

– Леха, ты чего пялишься? Чужого хрена не видал никогда?

Все ржут; я краснею. Ну, видала. Чужие-то как раз видала, пускай и не много. А вот свой… Я была уверена, что самый главный шок у меня случится, когда начнется бой, когда рядом будут рваться снаряды, когда танк начнет гореть. А оказывается… Интересно, матерное слово, обозначающее э… человека нетрадиционной сексуальной ориентации, возникло благодаря безграмотности Хрущева. А сейчас – в моем настоящем «сейчас», – этому что, нет никакого определения? Должно быть… Но если я сейчас начну спрашивать, ребята точно решат, что это я о себе… С другой стороны – какая разница? Все равно я просто ощущаю себя мужчиной, потому, что в войну женщин-танкистов не было. Ну, может, и были, но поскольку я этого не знаю, то для меня все равно, что и не было. Но все-таки очень не хочется, чтобы обо мне думали… так.

Осторожно кошусь направо – все-таки интересно, как это… должно происходить. Надеюсь, что на это больше не обратят внимания…

«Сосед» встряхивает и застегивает штаны. Я повторяю действие. Что ж так резко-то! Чуть не оторвала! Руки все в каплях. Неприятно. Руки хорошо было бы помыть, но, кажется, сейчас всем не до того. А может, они, ну, то есть, настоящие мужики, умудряются это сделать не забрызгавшись? От чрезвычайно мудрого размышления меня отвлекает очередная команда.

Мы пошли в атаку – шесть десятков пускай и бронированных, но тракторов. Ужасно грохочущих, воющих включенными сиренами и «грозно сверкающих очами», как сформулировал лейтенант «Кролик» – танки шли с зажженными фарами.

Мы шли в атаку без артподготовки, вообще безо всякой артиллерийской поддержки, но «гордые потомки древних римлян» – уж не знаю, обделались они или нет, – бежали как зайцы.

Господи, если бы кто-то попросил описать это сражение, пожалуй, у меня не достало бы слов. Цельная картинка никак не складывалась, сознание выхватывало какие-то отдельные куски, словно прожектор выхватывает из окружающей темени куски пейзажа.

Жуткий грохот – совсем не похожий на тот, с каким обычно идут танки. Не грохот даже, а громыхание. Правда, я видела и слышала их только в кино да на параде, но звук… звук, скорее, говорил о том, что едет что-то очень тяжелое и очень старое, готовое развалиться. Пожалуй, с таким звуком могло бы передвигаться войско конных рыцарей в полном доспехе – лязг, громыхание – несогласованное, разболтанное, но вместе с тем грозное.