Гулкие звуки разрывов – и приказ по колонне: «Всем стоять».

Ничего нет хуже такого вот вынужденного бездействия, когда стоишь, не понимая, почему, не ведая, что там, впереди, делается, но понимая, что что-то происходит и происходит без твоего участия.

– Что там такое? – спросил Игорь.

Семеныч только беспокойно завозился на своем месте, но ничего не сказал.

Что там? Эх, хотела бы я сама знать, что там.

Новости стали известны только спустя двадцать минут, и новости самые неутешительные. Головной дозор нашей колонны – три «тридцатьчетверки», – были уничтожены огнем трех «тигров», занявших высотку на подступах к деревне.

– Суки, б…ди! – маленький майор бегал туда-сюда около командирского танка. Его я не знала.

– Выставили прямо на окраине! Суки! Как влепили! Я чуть лучших ребят не потерял!

– Прыгают твои ребята, как зайцы, – неодобрительно заметил полковой особист, неприятный на вид мужик лет сорока с бритым черепом. Его недолюбливали, но уважали: труса он никогда не праздновал и награды свои носил заслуженно: медаль «За отвагу» и «За оборону Ленинграда». Плюс шрам, который делил его лысый череп на две почти равные части. О нем мало что знали – что, в общем-то, было нормально. И ещё… о нем почти не трындели, что более странно. Но, в целом, мужик он неплохой.

– Ну, прыгают! Ну и что? – огрызнулся майор. – Ты попробуй, высиди, когда он начинает вертикально стволом водить. Это ж хана! Что, лучше, чтоб горели хлопцы?

Это и вправду хана. «Тридцатьчетверке» – обычной, не восемьдесят пятой, – против «тигра» один на один не выстоять. Семидесятишестимиллиметровочка может пробить броню «тигра» только с расстояния метров в пятьсот, а он тебя – с полутора километров. Понятное дело, что ребята выпрыгивали, и это совсем не трусость: какой смысл глупо погибнуть? Как говаривал не помню уж кто, героизм – это не погибнуть геройски, а заставить погибнуть врага. Правда, за точность цитаты не поручусь, но по смыслу – именно так.

Майоры, подполковники и полковники долго спорили, махали руками и в результате ни к какому решению не пришли.

Я эту историю знала. Знала, чем она должна окончиться: командир бригады, полковник Фомичев, приказал двум «валентайнам» подобраться под прикрытием кустарника поближе к «тиграм», потому что кустарник был недостаточно высоким и скрыть тридцатьчетверки не мог, а маленькие «валентинчики» как раз имели шанс подобраться незамеченными.

Только сейчас Фомичев почему-то молчал, не принимая никакого решения. А время между тем шло.

– Товарищ полковник!

Мне тут вообще не полагалось находиться. Не в том смысле, что – мне, геймерше Наташке, а командиру танка лейтенанту Приходько. Никто меня сюда не звал. Но… не могла я вот так просто стоять и смотреть.

– Товарищ полковник, разрешите обратиться! Лейтенант Приходько…

– Ты что, лейтенант, совсем охренел?! – взвился вдруг маленький майор. – Считаешь себя умнее всех?! Какого ты тут вообще торчишь?! Под трибунал захотел?! Подслушиваешь, сучонок?!

Он орал и брызгал слюной, и еще неизвестно, до чего бы он доорался, как вдруг лысый особист остановил его едва заметным жестом.

– Погоди, майор. – Он досадливо поморщился, как будто от майорских криков у него начали болеть зубы. – Под трибунал – это мы всегда успеем. Вдруг парень и в самом деле может что-то дельное предложить?

Потом – легкий кивок в мою сторону:

– Ну, говори, лейтенант.

– Там кусты… – вот блин, откуда мне – в смысле, Косте Приходько, – знать, что там кусты? Если допрашивать начнут, мне что, ссылаться на прочитанные мемуары, словно герои фильма «Мы из будущего»?

Но все молчат, никто не задает никаких вопросов, никто не пытается перебить, и я продолжаю:

– Там кусты. Низковатые – «тридцатьчетверки» видны будут. А «Валентайны» – нет. Мы можем подобраться к фрицам поближе, и…

Особист пристально смотрит на меня, и взгляд его непонятен, потому и пугает. В воздухе зависает пауза.

– Верно, хлопец, – быстро говорит вдруг Фомичев. – Дело говоришь. Слушай приказ: берешь еще один танк, подбираетесь поближе – словом, чего это я тебе твою же идею пересказываю? Выполнять!

– Есть! – Я козыряю, кажется, лихо, а может, и нет. Мне слегка не по себе. Это что же получается – если бы не я, эти «тигры» не были бы атакованы нашими «Валентайнами»? Ну, хорошо, так произошло в этой ветке истории. А на самом деле?

Но раздумывать некогда. Надо выполнять приказ. Я козыряю еще раз и бегу, на ходу решая, кого же еще взять на выполнение задания. Соседова, что ли? Эта идея мне не очень нравится, как, собственно, и сам Соседов, но память выкидывает очередной финт, и я не могу вспомнить ни фамилий других командиров танков, ни того, что они собой представляют как люди и танкисты.

Ладно, возьму Соседова, он, вообще-то, нормальный мужик – только прижимистый слегка, потому и Семеныча моего хотел перехватить.

На объяснение задачи уходит пять минут, и – вперед!

«Валентайн», по счастью, машина тихая – мы не едем, мы почти крадемся под прикрытием кустов. Семеныч сосредоточен – ну, прямо-таки ювелир, а не мехвод.

Игорь шевелит пухлыми детскими губами – не то молится, не то проговаривает что-то про себя.

Едем исключительно долго, а часы, мои командирские часы, просто стоят. Но в момент, когда меня посещает эта мысль, стрелка вдруг перескакивает на одно деление. Часы идут, просто на самом деле прошло всего несколько минут.

Немецкие танки почти рядом – до них всего метров четыреста, а может, и того меньше. Лупить надо в бок – лобовую броню его хрен пробьешь.

– Надо ближе.

– Куда ближе, командир?!

У Игоря серое лицо. Я впервые вижу его таким – это не страх даже, это ужас.

– Надо ближе, Игорек, надо. А то толку от нашей стрелянины никакого не будет.

И в самом деле, при расстоянии в триста метров вероятность того, что мы можем с ними расправится, куда больше. А нам уже все равно, что триста метров, что четыреста, если они по нам вмажут, то без преувеличения – мокрого места не останется. Только сухое.

Семеныч сосредоточенно молчит, лишь губы шевелятся. Присмотревшись, я понимаю, что он молится. Он, коммунист, бригадир… Впрочем, я бы сейчас тоже помолилась, если бы знала хоть одну молитву. Сейчас мне по-настоящему страшно – впервые за все время, что я играю. Хотя, может, мне так только кажется?

– Стоп!

Соседовский танк тоже останавливается. Мы не переговаривались – соблюдаем молчание в эфире. Он просто делает все так, как я.

Беззащитными «тигры» не выглядят. Мне страшно – не оттого, что я сейчас погибну (в конце концов, к этому я уже привыкла), а оттого, что если мы не справимся, то… то никакой Проскурово-Черновицкой наступательной операции не будет. То есть будет, конечно, но – совсем не такая, как… Словом, я запуталась окончательно, и в этот момент Семеныч со странно просветлевшим лицом повернулся ко мне и сказал:

– Командир… сынок… Ты… того, не дрейфь. Все будет хорошо.

«Сынком» он называет меня впервые – это я знаю. Впервые – и от этого мне становится еще более страшно.

– Заряжай…

– Огонь!

– Огонь!

Первый загорелся сразу – дымно, чадно, жирным каким-то пламенем. Я уже готова полоснуть по выскакивающим немцам из пулемета, но никто так и не появился. Решили мужественно сгореть вместе со своим танком? Или попросту сразу погибли?

Странно. Когда пересказываешь – пускай даже мысленно, самой себе, – бой, получается достаточно долго. На самом же деле, в бою проходят считанные мгновения. Вот и сейчас – я успела подумать, пушка наша успела громыхнуть еще раз, к ней присоединился звук соседовской пушки, второй танк тоже загорелся. А на самом-то деле между попаданием в первый и во второй танки прошло, хорошо, если секунд сорок. Да меньше, наверное! Не стояли же они и не ждали, эти проклятущие бегемотообразные «тигры», пока мы будем их расстреливать.

Третий медленно повел дулом вправо-влево, потом снова вправо, но почему-то все медлил, и похоже это было на замедленную съемку.