— Как какую? Театральную… Я ж на сцене с девяти лет… Я ж мальчиком пришел в театр, из беспризорников, сразу после войны…

Сокол с опаской взглянул на прищуренные глаза Дзержинского и его подручных. Ему показалось, что именно в эту минуту «железный Феликс» отдает распоряжение о его ликвидации…

— Я играл «сына полка», юного разведчика, сирот, — понесло Бориса. — Спал прямо в зале. На полу. Почти не ел. Вы знаете, тогда был голод… Вернее, не голод, а просто нехватало продуктов. Немножко… Однажды так подвело живот, что во время спектакля я начал есть бутафорский батон. И поломал зубы. Не все… Некоторые… Вот, видите…

С перепуга «мавр» открыл рот и пошел на майора. — Я не дантист, — вежливо заметил майор, — и потом — вроде зубы все на месте.

— Выросли новые, — объяснил Борис, — я же тогда был еще мальчишкой…

— И к тому же, — продолжил Борщ, — я, как вы заметили, знаю всю вашу биографию… Если вы помните, я ваш поклонник.

Он ухмыльнулся.

— Если вы наш поклонник, — резонно спросила Ирина, — почему ж вы нас заставляете играть диссидентов — врагов народа? Почему бы нам не сыграть его друзей?

— Послушайте, — мягко произнес майор, — я обожаю театр, вы это уже, очевидно, заметили, но жизнь я люблю больше. Бумажным страстям я предпочитаю подлинные, и бутафорскому батону, о который мой любимый актер сломал свои молочные зубы, я предпочту горячий и хрустящий…

— Так их тогда не было, — в смятении вставил Борис.

— Я люблю, — продолжал «дож», — когда смеются не по указанию режиссера, а потому, что умирают от смеха, и мне нравится море, а не синие простыни, которые колышут два ассистента, и негры по рождению, и не намазанные ваксой, и чтоб волоы седели от страха, а не от перекиси водорода. Театру я предпочитаю жизнь. И роли ваши вы должны будете играть не на сцене, а в жизни!

Борис с некоторым ужасом смотрел на майора. Ирина уронила платочек.

— Это еще зачем? — спросила она.

— Милая моя, — взмолился Борщ, — неужто не ясно? Вы производите впечатление очень сообразительных людей… Чтобы посадить вас в тюрьму! Зачем же еще?…

Бориса качнуло. Он почему‑то явственно себе представил, как летят его зубы, и не от бутафорского батона, а от кулака надзирателя.

— Его в тюрьму?! — вскричала Ирина, указывая на Бориса.

— Не волнуйтесь, — успокоил Борщ, — вас тоже.

Он нагнулся, поднял платочек и галантно подал его Ирине.

— Разве вы об этом не догадались еще в машине? — удивился майор.

— Догадались, — призналась Ирина, — но мы бы хотели знать: за что? Хотя, — она печально улыбнулась, — вы можете посадить и просто так. У вас это прекрасно получается. Простите мой глупый вопрос.

Майор был искренне возмущен.

— Запомните, — строго произнес он, — эти времена канули в лету!

— Тогда за что же? — спросил несколько оправившийся Борис.

— Вы меня удивляете, — произнес Борщ. — От вас я этого не ожидал… Как это — за что?! Да за то, мои дорогие, что вы — диссиденты! Просто, как дважды два!

— Теперь все ясно, — «мавр» вытер пот со лба, — вы хотите из нас сделать диссидентов, чтобы посадить в тюрьму, а посадите в тюрьму за то, что мы — диссиденты.

— Что ж вы делали вид, что ничего не понимаете? — обрадовался майор.

— И сколько лет мы будем сидеть? — спросила Ирина. — Я надеюсь, что это уже известно?

«Все‑таки мы живем в замечательной стране, — подумал майор. — Никто не возмущается, не спорит, не дискутирует. В тюрьму — так в тюрьму, на каторгу — и туда все готовы. Каких удивительных людей мы сумели создать!»

Он с нежностью посмотрел на Бориса и Ирину.

— Не волнуйтесь, — мягко сказал он, — вы выйдете очень быстро… Ведь вам надо ехать на Запад. Вернее, мы вас туда вышлем…

Соколы окончательно одурели. Но кто знает, какие светлые перспективы могут неожиданно открыться перед простыми советскими людьми?..

— Зачем? — тихо спросил Борис.

— Что значит — зачем? — непонимающе проговорил майор. — За бомбочкой!

— Какой бомбочкой?!

И тут майор поднялся, бросил взгляд на «железного «Феликса, и Борису показалось, что тот одобрительно кивнул ему. Стало ясно, что «дож» будет произносить речь. И, действительно, голосом диктора, зачитывающего заявление ТАСС, он начал:

— Империалистические круги Франции и Израиля заняты разработкой новой, ужасной бомбы. Она падает — и все, что вы видите вокруг — заводы, фабрики, дома и даже театры — все остается…

— Так у нас уже, по — моему, такая есть, — сказала Ирина. — Нейтронная?..

— Если бы… — перебил Борщ. — Все люди тоже остаются…

Соколы переглянулись.

— Простите, — начал Борис, — я не понял… Вы что, хотели бы, чтобы всех людей уничтожили?.. Но, насколько я знаю, политика нашей любимой партии и правительства…

— Оставьте партию и правительство в покое, — попросил майор, — и не мешайте им бороться за мир во всем мире!

— Боже упаси! — сказал Борис. — Пусть борются… Мне просто кажется, что империалистические круги придумывают очень удобную бомбочку. Если все остается… Зачем им мешать? В чем тут дело?

— В голове! — сурово ответил майор, — в голове все меняется.

«Может, она уже упала, — испуганно подумал Борис, — и потрогал голову. — Последний час с ней происходит что‑то странное…»

— В зависимости от капсулы, — продолжал Борщ, — так сказать, начинки, меняется ваша идеология. Теперь вы представляете, что это за бомба?

— Идеологическая? — тихо спросила Ирина.

— Если хотите! Это идеологическое оружие, которое пострашнее бактереологического! Бомба разрывается — и вы вдруг становитесь социал — демократом, черным полковником, троцкистом, оппортунистом, христианским демократом или сионистом! Вы представляете — наш могучий Советский Союз становится сионистской державой, где заправляют пейсатые! Наш Верховный Совет превращается в крикливый Кнессет, красная звезда — в желтую звезду Давида, златоглавые церкви — в синагоги, и, наконец, мы все начинаем картавить!

Было бы некоторым преувеличением сказать, что возможные последствия взрыва бомбы заставили Бориса и Ирину дрожать от внезапно охватившего их ужаса. Не то, чтобы они захотели стать ни с того, ни с сего евреями, нет, но им вдруг показалось, что в этом есть что‑то заманчивое. Окружавшие их евреи были людьми интеллигентными, яркими, своеобразными. И кто знал — может, бомбочка была именно тем путем, по которому следовало идти?… Но вот то, что они начнут картавить — было ужасно. Это их пугало.

— Нет, так дело не пойдет — картавить! — сказал Борис. — Как же это так?.. Мы ж играть должны. У нас положительный герой не картавит. Нам с Ириной только и остается, что Ленина играть. На сей раз картавого. Нет, нет, мы ж на сцену не сможем выйти…

— Вот именно, — поддержал Борщ, — даже играть не сможете! Поэтому я вам и предлагаю стать диссидентами и отправиться в тюрьму. А потом выехать за бомбочкой. Теперь все ясно?

— Кроме одного, — сказал Борис. — Какова связь между диссидентами и бомбочкой?

— Прямая, — объяснил майор. — Только диссидент и никто больше может ее выкрасть. Кого еще они там обожают? За кого так борются и горланят? Кого встречают с распростертыми объятиями?! Они будут молить о вас — и они вас получат!

Майор расхохотался.

— И вы выкрадете бомбочку, и мы зарядим ее, чем надо, и тогда уже будет не Эрэц Исраэль, а Израильская Советсая Социалистическая Республика, и не будет Сенатов, а только Советы.

Соколы сидели, потрясенные. Возможно, им было жаль Израиль, которому была уготована участь стать шестнадцатой республикой…

— Вам выпали гениальные роли, — продолжал Борщ, — вы войдете не только в историю театра, но и в мировую историю… Скоро, скоро Запад начнет молить о вас!

Глаза майора мечтательно горели. Борис был растерян. Его совершенно не тянуло входить в мировую историю. Он никогда не мечтал о славе Александра Македонского, Наполеона, или, на крайний случай, генералиссимуса Суворова.

— Скажите, — робко спросил он, — а нельзя ли, чтобы Запад молил о ком‑нибудь другом?