Долгое время картина приписывалась Джованни Санти по тонкости письма и почти фламандской точности деталей. Но проведённые в последние годы исследования отвергли это предположение. Отец Рафаэля был интересным, ищущим художником, усвоившим бесценный урок, который преподнёс ему и всей итальянской живописи Пьеро делла Франческа. С ним он впервые познакомился в 1469 году, когда прославленный умбрийский мастер прибыл в Урбино для написания упомянутого диптиха правителя герцогства с супругой и большого алтарного образа «Причастие апостолов». По просьбе заказчика, а им было всесильное монашеское братство Тела Господня, уже достигший признания Джованни Санти согласился всячески помогать приезжей знаменитости. Он не гнушался оказывать великому мастеру даже мелкие услуги, считая для себя большой честью растирать краски и подавать чистые кисти самому Пьеро делла Франческа. По непонятным причинам мастер прервал вскоре работу над заказом и картину дописывал работавший в Урбино фламандец Джусто ди Гант. Джованни Санти сохранил дружбу с Пьеро делла Франческа, которому он многим был обязан, до конца жизни.

Санти сумел вобрать в себя многое из того, чего достигло к тому времени итальянское изобразительное искусство. Но особо следует отметить его дружбу с более молодым собратом по искусству Перуджино, который покинул своего наставника Верроккьо, повздорив с ним, и по рекомендации урбинского друга оказался в мастерской Пьеро делла Франческа. Санти высоко ценил искусство Перуджино за его любовь к природе и людям Умбрии, этого удивительного островка в верхнем течении древнего Тибра, так непохожего на все другие итальянские земли.

Величайшая заслуга отца в том, что он угадал, раскрыл и развил в сыне уже в самом раннем возрасте его гениальные задатки. Благодаря ему отрок Рафаэль прошёл нелёгкую школу познания азов мастерства. Обычно на обучение этому уходило по крайней мере лет десять-двенадцать. Если бы после Санти осталась лишь одна картина «Святое собеседование» в заштатном городке Монтефьорентино близ Пезаро с профильным портретом заказчика в рыцарском облачении, как и на упомянутом двойном портрете кисти Пьеро делла Франческа, или трепетная «Мадонна с Младенцем и двумя ангелами» в ГМИИ имени Пушкина, попавшая туда из собрания графа Шувалова, то этого было бы вполне достаточно, чтобы считать его мастером, заслуживающим специального рассмотрения. Однако самое главное, Санти подарил миру Рафаэля, сумев взрастить в сыне гения благодаря своим недюжинным способностям терпеливого и мудрого наставника. В этом его величайшая заслуга.

К сожалению, мнение о нём Вазари как посредственном художнике возобладало и закрепилось надолго. С его оценкой был согласен такой авторитетный знаток итальянской живописи, как Стендаль, который, возможно, и не видел работ Санти. Впрочем, их не видели многие авторы, писавшие о Рафаэле. Если бы Санти не был отцом Рафаэля, его имя не сохранилось бы в истории, а это было бы несправедливо. Следует признать, насколько можно сегодня судить по весьма подпорченной временем удивительной фреске «Мадонна с Младенцем», что сын превзошёл отца как по певучести ритма линий, так и по чётко выверенной композиции и мягкому гармоничному распределению света.

Вернувшись в сентябре с моря, Бернардина выразила явное недовольство, что за время её отсутствия в доме появилось непонятно чьё изображение, и тут же закатила истерику.

— Что, вам мало места в мастерской марать стены?! — раскричалась она. — Немедленно сбить эту мазню!

Но в лице новой домоправительницы Перпетуи и двух её крепких служанок она встретила такой мощный отпор, что была вынуждена уступить поле битвы, ретироваться от греха подальше и отправилась к своим родителям. Покидая дом, Бернардина в сердцах заявила, что ноги её здесь больше не будет!

Наконец-то воцарилось долгожданное спокойствие, и домочадцы воспрянули духом. Но посрамлённая воительница, утратившая бразды правления, не собиралась сдаваться. По наущению своего отца она подала новый иск. Дело в том, что Джованни Санти, по-видимому, не доверяя до конца брату священнику, на что у него были неведомые нам причины, в самый последний момент, когда нотариус у него спросил, кого он назначает своим душеприказчиком, неожиданно назвал имя нового тестя Пьетро ди Парте, предприимчивого и оборотистого человека. А тому не терпелось отсудить у несмышлёныша-подростка Рафаэля и его дяди дона Бартоломео в пользу овдовевшей дочери и внучки Елизаветы хотя бы смежную половину дома Санти и часть загородных земельных угодий, стоимость которых за прошедшие годы значительно возросла. Для этих целей он нанял одного из лучших адвокатов в округе Пильяпоко с необычной для служителя Фемиды фамилией, означающей дословно «мало берущий». Как ни странно, эта фамилия до сих пор бытует в тех краях среди адвокатов и медиков.

Рафаэлю пришлось оставить все дела и 19 декабря 1497 года вновь предстать перед судом. Его угнетала эта тяжба, и в душе он корил дядю за неоправданное упрямство и скаредность. Споры из-за наследства между сторонами продолжались несмотря на призывы судьи прийти к полюбовному согласию. 3 июня 1499 года неуступчивый дядя с племянником опять были вызваны в суд, который потребовал от ответчика неукоснительного соблюдения всех условий завещания во избежание применения строгих санкций. Несмотря даже на вмешательство викария, дон Бартоломео никак не хотел допустить, чтобы родительское гнездо было разорено. Кроме всего прочего, он медлил с выплатой вдове брата денежной компенсации, соответствовавшей её приданому, хотя это было чётко оговорено в завещании, равно как и с выделением суммы, причитавшейся её дочери. Взамен он потребовал, чтобы сторона истца в лице Пьетро ди Парте и его дочери Бернардины Санти отказалась от всяких притязаний на часть дома по улице Контрада дель Монте и на загородные земельные угодья. Не помогло закрыть дело в пользу ответчика даже вмешательство друга дома гонфалоньера Пьерантонио Вити. Судебная инстанция согласно римскому праву не подчинялась исполнительной власти и строго блюла свою независимость, ставя превыше всего закон, перед которым все равны.

Последнее заседание суда привело к тому, что ответчик и истец окончательно перессорились, и о каком-либо согласии сторон не могло быть и речи, хотя, кроме викария, призывы к примирению исходили и из дворца. Однажды Бернардина повстречала на улице шедшего по своим делам повзрослевшего красавца пасынка.

— Ты возмужал, Рафаэль. Небось девушки глаз с тебя не сводят, — затеяла она игривый разговор. — Прошу тебя, подумай о своей сестричке Елизавете. Ведь она, как и ты, сирота.

— А сколько ей лет? — поинтересовался он.

— Да почти пять. Зашёл бы хоть разок взглянуть на неё. Как-никак, а родная кровинушка. Не забывай, она дочь твоего покойного отца.

Прощаясь, она задержала на миг его руку в своей, заглянув ему в глаза.

— Не будь жестокосердным, как твой упрямый дядя, он поступает не по-христиански.

От неё сильно пахло модными тогда духами «Пармская фиалка», и она никак не походила на «безутешную вдову», какой на суде старался её представить адвокат Пильяпоко. Да и одета она была явно не по-вдовьи — в цветастое платье с широким декольте и без рукавов. Во всём её облике было что-то кричащее, вызывающее и вульгарное. «Не понимаю, — недоумевал Рафаэль, — чем же она могла прельстить бедного отца?» Но её слова подействовали на него, и ему захотелось повидать сестричку.

О случайной встрече с мачехой он рассказал дяде и сразу же пожалел об этом. Услышав имя Бернардины, дон Бартоломео разволновался и чуть не перешёл на крик, доказывая, что ни о каком разделе имущества или уступках не может быть и речи. Он считал, что из-за ошибки, допущенной покойным братом, этот дом, стены которого хранят память рода Санти, не должен доставаться каким-то выскочкам Ди Парте, людям без роду без племени, привыкшим зариться на чужое.

— Пойми, Рафаэль, — горячился дядя, — этим людям протяни только палец, и они отхватят всю руку! Умирая, твой отец допустил непростительную оплошность. Даже не посоветовавшись со мной, он доверился кляузным людям, из чего и разгорелся весь этот сыр-бор. Разве я не прав?