Однако если в этом вопросе Вересаев был сдержан в отношении Натальи Николаевны, жены поэта, то в отношении вдовы Пушкина, а тем более генеральши Ланской он пересказывает ту же Арапову, в сообщениях которой, по его собственному выражению, «нельзя верить ни одному слову», и заключает: «Все эти данные с большой вероятностью говорят за то, что у Николая завязались с Натальей Николаевной очень нежные отношения, результаты которых пришлось покрыть браком с покладистым Ланским». То, что Вересаев определил как «большую вероятность», под пером некоторых наших современников приобрело несомненность факта, хотя для того не было никаких оснований.

Важным этапом в освещении преддуэльной истории, отношений Натальи Николаевны и Дантеса стала публикация в 1946 году французским писателем российского происхождения Анри Труайя двух писем Дантеса Геккерену начала 1836 года. С тех пор ни одно исследование о последнем годе жизни Пушкина и Натальи Николаевны не обходилось без обращения к этим письмам. Как позднее оказалось, Труайя ввел в обиход лишь фрагменты двух писем, но и их оказалось достаточно для самых разных умозаключений. Содержащиеся в них, хотя и со слов Дантеса, признание Натальи Николаевны в любви к нему и выражение собственных его чувств к ней вызвали различную реакцию. Кто-то высказал мысль, что поскольку имя Натальи Николаевны в письмах прямо не названо, то и речь в них может идти о какой-то другой замужней даме, в которую был влюблен Дантес. Особенно далеко по этому пути пошел С. Б. Ласкин, который даже назвал имя — Идалия Григорьевна Полетика. Кто-то, как И. М. Ободовская и М. А. Дементьев, подверг сомнению время написания писем, полагая, что они были сочинены Дантесом спустя годы «для оправдания потомством». Авторами книг «Вокруг Пушкина» и «После смерти Пушкина» явно руководило желание оправдать Наталью Николаевну, в чем она не нуждалась.

Зато Анна Андреевна Ахматова, чьи работы о Пушкине стали, несомненно, значительным вкладом в изучение всего, что связано с последним этапом жизни Пушкина, отдала дань этим письмам, нисколько не сомневаясь в их подлинности. На основании всего двух посланий Дантеса к Геккерену Ахматова опровергла мнение П. Е. Щеголева, полагавшего, что историю увлечения Дантеса Натальей Николаевной следует вести с осени 1834 года. Проведенный поэтессой, если так можно выразиться, «сердечный анализ» писем Дантеса оказался наиболее проницательным в сравнении со всем, что написано о них. А своим очерком «Александрина» Ахматова расставила «все точки над i» в хитро сплетенной истории связи, якобы существовавшей между сестрой Натальи Николаевны и Пушкиным, написав: «От всего этого за версту пахнет клеветой».

Полная публикация писем Дантеса к Геккерену, осуществленная уже в конце 1990-х годов Сереной Витале, убедила всех, что письма эти подлинные и речь в них идет именно о Наталье Николаевне. К сожалению, самые значительные работы последних десяти — пятнадцати лет не могли охватить корпус этих писем.

В 60-е годы XX века так называемая «тагильская находка» писем семейства Карамзиных 1836–1837 годов привнесла в историю дуэли Пушкина до того неизвестные подробности. Изданные Н. В. Измайловым, эти письма, как никакие другие свидетельства эпохи, позволили по-новому взглянуть на трагедию Пушкина и на место в ней Натальи Николаевны. Но, как оказалось, и эти послания, исходящие из круга самого близкого к Пушкину, и эпистолы его противника, как и все другие свидетельства современников, можно интерпретировать в зависимости от изначальной установки их исследователя.

В поисках истины следует помнить прежде всего слова самого Пушкина, обращенные к Наталье Николаевне перед смертью: «Ты ни в чем не виновата». Жена Пушкина не нуждается в оправдании, ее честь защищена им самим. Она — его «ангел», «Мадонна», «Муза», «царица», «женка», «душка», «бой-баба», мать его детей. Этим все сказано. Но в очередной раз приходится обращаться к тому, что, казалось бы, и без того известно, чтобы представить жизнь Натальи Николаевны. Начинать надо издалека, пройдя путь от альфы до омеги.

И следует вспомнить слова А. А. Ахматовой, предварившие ее статью «Гибель Пушкина», явно не случайно помеченные днем именин Натальи Николаевны:

«Как ни странно, я принадлежу к тем пушкинистам, которые считают, что тема семейной трагедии Пушкина не должна обсуждаться. Сделав ее запретной, мы, несомненно, исполнили бы волю поэта.

И если после всего сказанного я все-таки обратилась к этой теме, то только потому, что по этому поводу написано столько грубой и злой неправды, читатели так охотно верят чему попало и с благодарностью приемлют и змеиное шипение Полетики, и маразматический бред Трубецкого, и сюсюканье Араповой. И раз теперь, благодаря длинному ряду вновь появившихся документов, можно уничтожить эту неправду, мы должны это сделать».

«1812-го Года 27-го Августа в Тамбовской Губернии Селе Кареяне Родилась 5 ^мДочь Натальяв 3 часа утра Крестины 8 ^госентября восприемники Загряжскойи Матушка Ка<терина> Ан<дреевна>:— Имянины ее 26 ^гоАвгуста» [1](подчеркнуто в оригинале. — В. С.).

Так детально отметил в записной книжке появление на свет Натальи Николаевны ее дед Афанасий Николаевич Гончаров. Отметил всё: и дату, и место, и время рождения, и то, что внучка была пятым ребенком, и когда ее крестили, и кто крестил: один из хозяев Кариана Александр Иванович Загряжский и Екатерина Андреевна Гончарова, во втором браке Новосильцева, мать Афанасия Николаевича, то есть дядя и прабабка младенца. Подчеркнуты ее имя и имена восприемников. Особой строчкой отмечен и день именин Натальи, пришедшийся на канун ее рождения. Запись сделана конечно же позднее, ибо Афанасий Николаевич находился в момент появления на свет внучки за тысячи верст от помянутого места — путешествовал по Европе. Лишь в сентябре 1812 года он вернулся в Россию, охваченную войной с Францией. В знаменательный для отечества год родилась Наталья…

Семейство Гончаровых, к которому она принадлежала, берет свое начало от калужского посадского человека, горшечника-гончара, о чем говорит и сама их фамилия. Гончар в мифах многих народов — герой или бог, творящий из глины, как египетское божество плодородия Хнум, людей и даже мироздание. Согласно индийской мифологии сам Брахма в одном из своих воплощений был гончаром. В шумерском же антропологическом мифе бог вод Энки призывает на помощь гончаров-формовщиков, добрых и благородных творцов, в помощь богине-прародительнице Намму, для того чтобы из глины, взятой над бездной, слепить человека и его судьбу. Во всех этих и других типологически сходных мифах народов Старого и Нового Света с их «бродячими сюжетами» о сотворении человека из глины отражаются стадии приготовления и формовки глины в гончарном деле. В Западной Африке и части Средней Азии, где гончарное дело было сугубо женским, горшечница, обладающая сверхъестественными способностями, может выйти замуж только за кузнеца, кующего при помощи огня культовые орудия и предметы. Вместе они выступают в роли жрецов, обеспечивающих плодородие земли. Отличие священных занятий гончара от божественных во всех религиях состоит в том, что гончар не может вдохнуть в свое творение душу. Эти представления древних народов были осмыслены и христианством, закреплены духовной литературой. Так, иеромонах Клементий Зиновьев в виршах петровской поры прописал: