— О'кей. Так как мы говорили о снеге, я прочитаю свое собственное сочинение, которое называется «Снегопад».

Прочистив горло, он выпрямился, напомнив ей ученика в английской школе.

— «Снегопад» Томаса Эдвина Петерса. «Деревья, как бы четко очерченные углем. Вдруг показавшийся живописным полуразрушенный дом. Столбы ограды, принаряженные к вечеру в белые бархатные шляпки», — взглянув на Хелен, он продолжил: — «Белые хрустящие простыни, жаждущие, чтобы их измяли страстные любовники».

Она судорожно глотнула воздух.

— Я так и знала, — пробормотала она. — Я уже было начала верить в вашу искренность, а вы опять за свое.

— Да, вы должны были догадаться. Я сказал, что я поэт, а не мраморная статуя. Вас не должно оскорблять то, что я иногда буду шутить. — Внезапно в его глазах вспыхнуло возбуждение. — Есть во мне хотя бы что-нибудь похожее на сумасшествие, Хелен?

Она осторожно отступила.

— О чем вы говорите?

— Я вовсе не предлагаю вам помочь мне ограбить банк или… или полететь в Занзибар, черт возьми, — произнес он слегка раздраженно. — Но хотя бы раз в жизни вы можете совершить что-нибудь, ни о чем не задумываясь.

— Что, например? — его взгляд пугал ее. Это был безумный дикий взгляд.

— Я приглашаю вас на прогулку под луной на моем верном коне.

— Коне? У вас не ло… — внезапно прервав разговор, она попятилась к стене. — Вы имеете в виду ваш мотоцикл?

Увидев ее изумление, он рассмеялся.

— Никто не увидит вас, прекрасная Хелен. Все в доме уже спят. Даже птицы уснули. Никто и не узнает, что на несколько минут вы забыли о том, что являетесь пристойной вдовой Галлахер. — Он наклонился ближе, уперев руку в стену над ее головой, заманивая своей близостью. Когда он продолжил, его голос звучал тихо и убедительно. — Есть в вас сегодня что-то неистовое, Хелен. Нет, не отрицайте этого, — произнес он, заметив ее протест. — Это видно по вашим глазам. Разрешите мне показать вам, что значит быть по-настоящему свободным, ну хотя бы на чуть-чуть.

Его близость сводила ее с ума, вызывая в ней незнакомые до этого ощущения. Казалось, кровь закипала от страсти, а волосы на затылке поднимались от возбуждения. Он так впился в нее своими темными глазами, что она не могла отвернуться, да и не хотела отворачиваться. Если бы в этот момент он попросил ее полететь с ним в Занзибар, она бы полетела.

Хелен чувствовала, как его возбуждение переходит к ней, сводя ее с ума.

Глубоко заглянув в его глаза, она прошептала:

— Да, я поеду, — и облегченно рассмеялась. — Да-да, я поеду.

Том не мог поверить своим ушам. Он был уверен, что она откажется. Ее согласие ошеломило его, как будто этот ответ означал большее, гораздо большее, чем прогулку под луной. Ему хотелось схватить ее и сжимать до тех пор, пока она не задохнется. Но он боялся, что она передумает.

— Прекрасно, — его голос звучал резко, когда он еще раз повторил. — Прекрасно!

Внезапно замолчав, он внимательно посмотрел на нее. Стоя с распущенными волосами, свободно спадающими ей на плечи, она казалась еще более беззащитной. Он старался не смотреть на ее тело, зная, какая за этим последует реакция. Но он уже не мог себя контролировать. Его взгляд скользил по ее молочно-белым плечам, опускаясь к ее груди.

Если бы она была полностью обнажена, то была бы еще прекрасней, но это не возбуждало бы его сильнее. Ее упругие круглые груди, видневшиеся в вырезе сорочки, как бы сливались с белым сатином. Соски отчетливо проступали под тканью. Это еще больше возбуждало его.

Интересно, как она себя поведет, если он коснется ртом этих тугих сосков, если он раздразнит их языком через мягкую ткань сорочки? Что она почувствует, когда он прикоснется к ней? Что она скажет, когда увидит влажное пятно, оставленное его ртом?

Том плотно закрыл глаза, пытаясь вернуть себе хладнокровие. Кашлянув, он нехотя повернулся и пошел.

Она нервно рассмеялась.

— Не почитаете… не почитаете ли вы мне еще что-нибудь из своих сочинений?

И если ее смех прозвучал беспокойно, то его — просто безумно.

— Нет, — хрипло произнес он. В его голосе слышалось сожаление. — Я думаю, что мне лучше уйти, а то я опять что-нибудь натворю.

Хелен даже не успела открыть рот, чтобы ответить ему, когда он повернулся и пошел к перилам балкона. Она вся задрожала. В эту секунду ей трудно было рассуждать логически.

— Вы что, собираетесь слезать тем же путем? — изумленно произнесла она. — В этом нет необходимости. Вы можете спуститься по лестнице.

Перешагнув через перила, он взглянул на нее через плечо.

— Нет необходимости. — Он негромко рассмеялся, представив, как он идет через ее спальню. — Наоборот, физическая разрядка мне просто необходима сейчас.

Он перевесился через перила и, поймав ее взгляд, позвал:

— Эй, Хелен!

— Да?

— Я не смогу долго устоять перед вами. Оденьте что-нибудь широкое и безобразное.

После этого его голова исчезла из вида. Какое-то мгновение она стояла и смотрела на то место, где он только что стоял. Засмеявшись, она повернулась и побежала в спальню. Не оставив себе и минуты на сомнения, она стянула через голову сорочку и бросила ее на кровать. Затем достала из стенного шкафа белые широкие брюки, но, внезапно передумав, повесила их на вешалку. «Только не белые, — подумала она. — Не сегодня ночью».

Она быстро одела черные брюки и черный свитер. Затем заколола волосы на затылке и тихо рассмеялась, увидев свое отражение в зеркале, так как была похожа на ночного вора-взломщика. «Как раз подходящая компания для него», — подумала она, ухмыляясь, и вышла из спальни.

Хелен тайно прокралась вниз по лестнице. Это еще больше усилило ее ощущения. Она безмолвно смеялась, выбегая из парадной двери, повязывая на ходу голову черным шарфом.

Выступив из темноты, Том поймал ее и завернул за угол, где стоял его мотоцикл.

— Он вам не нужен, — прошептал он, снимая шарф с головы. — И это тоже. — Одну за другой он вытащил все шпильки из ее волос. Запустив пальцы в эту золотую копну, он растрепал ее волосы.

Держа за плечи, он оглядел ее.

— Так лучше, — произнес он. — Гораздо лучше.

Повернувшись он повел ее к мотоциклу.

— Наступает пора приключений.

Подобно орлам, парящим на ветру, они спустились по городским переулкам, оставив за собой тенистые сосны и выехали в открытое поле, залитое лунным светом.

Удивительное ощущение от ее развевающихся по ветру волос явилось для нее как бы символом свободы, которую она ощутила сегодня ночью.

Время казалось потеряло для них всякое значение. Все условности были отброшены. Забыв обо всем, она прижалась щекой к его широкой спине, позволив ему увезти себя, куда он захочет.

Луна низко висела над небольшим озером, куда Том привез ее по пыльной дороге. Когда он выключил зажигание, воцарилась полная тишина. Но постепенно звуки ночи нарушили эту тишину.

Заквакала одинокая лягушка. Одна за другой к ней присоединились другие. Их хриплое пение заполнило ночь.

Взяв Хелен за руку, Том повел ее к небольшому холму, покрытому травой, откуда открывался прекрасный вид на озеро, заросшее кустарником.

Они молчали, потому что это могло нарушить лягушачью симфонию, а еще потому, что слова просто были не нужны.

Они долго сидели, обхватив руками колени и слушали. Затем тихим шепотом Том стал рассказывать ей о своих путешествиях. Его голос сливался с голосом ночи.

— Итак, — сонно прошептала она, — а что было после Северной Дакоты.

— Конечно, Южная Дакота.

Голова Тома лежала у нее на коленях. Сначала, когда он положил туда свою голову, Хелен испугалась. Но постепенно она стала воспринимать это, как частичку потрясающей ночи.

— В Южной Дакоте я встретил Евфрама, — продолжал он.

— Честно? — тихо засмеялась она. — Неужели кто-нибудь еще называет ребенка Евфрамом?

— Мне всегда казалось, что Евфрам никогда не был ребенком. Он был простейшим и скромнейшим чудаком, какого я только встречал, — улыбнулся Том, вспоминая. — Дал мне работу, как он сказал, по доброте душевной, а затем свалил все обязанности на меня. Он хотел выращивать картофель на поле, где девять десятых были камни, а одна десятая — земля. Картофель… — произнес он с отвращением. — Бог не создал Айдахо для картофеля. Но Евфрам непременно хотел посадить картофель, и я гнул спину, таская эти проклятые камни. Сначала он мало разговаривал, без конца что-то бормотал и ругался, не разговаривая со мной. После того, как я прожил там около месяца — это было еще до того, как я купил «Виннебаго» и жил с ним в его дряхлой лачуге, которую он называл домом — старик, наконец-то, признал меня. Каждый вечер после ужина он зажигал свою вонючую сигару и мы разговаривали.