-Хочешь, чтобы я тебе почитал? Не вопрос...

И веду его за ручку к дивану. Смотрю, как он ловко взбирается на него, и уточняю:

-Что, опять про принцессу, которую украл злой дракон?

Хард делает нетерпеливый жест, мол, "что за глупые вопросы, папа?". Я улыбаюсь ему, и беру в руки нашу дежурную сказку. Чем она ему так нравится, почему он так внимательно ее всегда слушает? Мой сын пальчиками делает в воздухе хватательное движение "дай мне", и я передаю ему книжку, присаживаясь рядом с ним.

Первая картинка изображает ярмарочную площадь, заполненную смеющимися людьми, торговцами и скоморохами.

Я начинаю рассказывать по памяти известную мне до последней запятой сказку: "В некотором царстве, в некотором государстве..." Хард прикладывает к моим губам свой пальчик, и я замолкаю.

Пока он листает страницы, я беру с тумбочки игрушечного мишку, которого Бэмби сшила еще до рождения нашего малыша...

-Рэд, посмотри, какой он смешнючий получился. Ну, посмотри, тебе что, не нравится?

-Очень красивый.

-Нет, любимый, очень красивый - это ты, а он - просто смешной симпатяга...

Мой сыночек кладет мне на руку свою малюсенькую ладошку, и я отключаюсь от своих воспоминаний:

-Что, мой хороший? Хочешь, чтобы я продолжил рассказывать сказку?

Хард отрицательно качает головой, откладывает книжку со своих колен на диван, и протягивает ко мне свои маленькие ручонки. Я подхватываю его, и прижимаю к себе... Его пальчики гладят мне волосы, его щечка прижата к моей, и мне так приятно ощущать его маленькое тельце в своих руках, что хочется продлить эти мгновения до бесконечности. Даже моя боль-хозяйка превращается из острой в ноющую.

-Сыночек, сыночек мой любимый. Мне так плохо без твоей мамы, я так виноват перед твоей мамой. Мне надо было каждый день говорить ей о том, как сильно я ее люблю, как я безумно ее люблю.

Рэд, нашел, кому изливать свою душу... Семимесячному сыну? Он же еще - совсем кроха, и ничего не понимает...

Хард копошится в моих руках, высвобождаясь из моих объятий: "Папа"... Мне послышалось? Он сказал "папа"? Я отодвигаюсь от него:

-Ты что-то сказал?

Его недетский взгляд уже давно перестал выводить меня из равновесия. Сын немного хмурит бровки и говорит:

-Папа.

Стоп, а дети в таком возрасте разговаривают? Надо с кем-то посоветоваться по этому вопросу. Мой малыш до сегодняшнего дня вообще не произносил ни одного членораздельного слога, да он же даже не гулил, как другие младенцы, к большому огорчению Бэмби.

Пока я, в замешательстве, перебираю тех, с кем смогу поделиться своими опасениями по поводу нормальности этого "папа", мой сын показывает мне пальчиком на какую-то картинку. Я немного меняю положение своего тела, чтобы рассмотреть ее. На ней изображена принцесса, рыдающая в пещере дракона.

Мой сыночек отрывает от картинки свой взгляд, и я вижу скопившиеся в его глазках слезки.

-Хард, ты чего, малыш? Ты что, плачешь?

Это настолько же ненормально для него, как и его "папа". Мой сын никогда не плачет, никогда не капризничает. Если ему что-нибудь нужно, или его что-нибудь беспокоит, он терпеливо показывает это до тех пор, пока его не поймут.

Хард тычет пальчиком в принцессу и спрашивает:

-Папа спасет?

Я в панике подбегаю к оставленной Никитой сумке, нахожу в ней детские салфетки, возвращаюсь к дивану и вытираю мокрые от слез щечки сына.

-Маленький мой, если тебя так расстраивает эта сказка, то мы больше не будем ее читать.

Хард тихо всхлипывает и повторяет свой вопрос:

-Папа спасет?

Я только сейчас понимаю, что дважды произнесенное моим мальчиком "спасет" имеет абсолютно правильное фонетическое звучание.

-Так, племянник, а нас ты в свою игру принимаешь?

Вилен, как всегда, посылает свой голос впереди своего тела.

Я не оборачиваюсь на шум шагов вошедших в комнату парней. Продолжаю утирать непрекращающиеся слезы Харда. Никита появляется возле дивана раньше Вилена:

-Племяш, ты чего?

Я, не скрывая шок в голосе, пытаюсь объяснить:

-Он смотрел картинки, потом сказал "папа", потом сказал: "папа спасет?", и заплакал. Ники, Вил, это нормально? Ники, это его первые слова?

-По ходу - да.

-Ребята, представляете, его первое слово - "папа". Это же здорово, правда? Хард, сынок, а теперь скажи "мама", ну, пожалуйста, не плачь и скажи "мама".

Всхлипы моего сына перерастают в громкие рыдания. Я не успеваю сообразить, что вызвало в нем этот приступ истерики, как Никита уже подхватывает его на руки, убаюкивает и говорит:

-Все, Хард, успокойся, все. Поехали домой, нам пора домой.

И тут мы слышим сквозь его рыдания, следующую порцию его слов:

-Бабушка спасет? Дедушка спасет?

Хард смотрит своими заплаканными глазенками на каждого из нас по очереди:

-Ники спасет? Вил спасет?

Никита уезжает с моим сыном, а я еще долго сижу на полу, привыкая к постепенно растягивающимся единицам времени...

Мою грудь сжимают тиски тупой боли, мое горло привычно сведено судорогой, мои легкие все время работают на износ, требуя необходимое им количество воздуха, а мой мозг способен только на одну мысль - мысль о БЭМБИ.

Мне хочется дать возможность моему телу и голове отдохнуть от ощущения постоянного внутреннего пламени, но я не знаю, как это сделать.

Не знаю чем забыться, не знаю, в чем забыться, но знаю точно, что ни с кем забыться не смогу до конца своих дней (плавали - знаем).

Я люблю, люблю, люблю...

Девочка моя, будь счастлива, только будь счастлива... ради себя... ради нашего сына....

Как же больно!!! Ох-х, почему же так больно - ведь я уже должен был свыкнуться с этой болью...

Почему же она все еще острая, как бритва? Когда она, наконец, притупится?

Мне кажется, или в комнате кто-то есть? Поднимаю голову с прижатых к моей груди колен, и пытаюсь оторвать свою задницу от ковра.