Никто из братьев Старостиных не мог сказать точно, в какой момент в их жизнь вошел футбол. В 1910-м уже проходили чемпионаты Москвы, городская сборная принимала соперников из Санкт-Петербурга, но тогда это вряд ли еще могло увлечь мальчишек. Возможно, отсчет стоит вести от Олимпиады 1912 года, на которой сборная страны потерпела столь оглушительное поражение, что даже не интересовавшийся футболом дядя Митя отозвался на кухне репликой: «Осрамили Россию, голоштанники!» Но, скорее всего, увлечение началось не раньше 1913-го, с поступлением Николая в коммерческое училище, где игра в мяч уже была популярна. Сам он склонен был говорить даже о 1914-м.
И в детской закипели регулярные схватки между «сборными Москвы и Петрограда». «Питерцами» пришлось стать Александру и Андрею, силы которых были относительно равны. А вот у «москвичей» тактика строилась по-иному: маленький Петр охранял ворота, а все атаки вел исключительно Николай, который по совместительству брал на себя роль судьи. Летом гоняли мяч и во дворе, и на проезжей части Пресненского Вала, следя лишь за тем, чтобы круглый снаряд не угодил под колесо ломовой телеги. Шар из грубой резины оставлял на ногах синяки, с тряпичным было полегче, но травмоопасным было само покрытие. Николай однажды упал бедром на кирпич, повредил сустав и угодил на несколько месяцев в Софийскую больницу. Со временем двое старших начали пропадать на Ходынском поле, где с утра до вечера соперничали так называемые «дикие» команды. Андрею, а уж тем более Петру по малолетству оставалось лишь подавать мячи из-за ворот.
Играли босиком, потому как разбитые ботинки сулили лишнюю встречу все с тем же отцовским арапником. Николай и Александр, экономя по гривеннику на школьных завтраках, накопили червонец на две пары бутс. Строго говоря, этой суммы не хватало, надо было доплатить еще рубль сорок, однако хозяин магазина вошел в положение ребят и сделал скидку. А его слова: «Может, из вас не только футболисты, а и люди выйдут» — оказались пророческими.
Как часто бывает в семьях, у Старостиных появлялись только им одним понятные выражения. Например, нарицательным стало слово «джинал». Первоначально оно означало кличку кобеля, никак не желавшего постигать правила охоты вообще и поведения в обществе других собак в частности. С согласия хозяина пса Петр Иванович прекратил с ним работать, а слово осталось в ходу, когда речь шла о чем-то недостойном.
Другое словечко ввел в обиход дядя Митя. Ораву племянников он именовал емким охотничьим термином — «облава». И ведь действительно получилось метко. С одной стороны, детям свойственно постоянно шуметь, как и загонщикам, вытесняющим волка на нужный участок леса. А с другой — ребята постоянно оказывали в домашних делах посильную помощь, пусть их роль была и не главной, как у «массовки» при облаве.
Дядя Митя в разговоре с Андреем использовал фамилию его крестного — Грибов. Как правило, упоминание носило негативный оттенок, то есть использовалось тогда, когда старший родственник был чем-то недоволен. А своего брата Дмитрий Иванович звал забавным производным: Петрункевич.
Разумеется, что-то придумывали и сами дети. Уже в пору увлечения футболом, когда младшие Старостины стремились иметь накачанные бедра, Андрей очень переживал из-за своей худобы. С точки зрения физиологии, все происходило закономерно, но разве мог мальчишка знать такие нюансы? А Петр подкалывал брата, обращаясь к нему не иначе как Тонконогий или просто Нога. Надо полагать, шутить над Николаем или Александром младший не посмел бы, а вот разница в три года вполне позволяла ему нарушение субординации.
Возникали прозвища и со стороны. Когда Николай пошел в Грузинское начальное училище, одноклассники окрестили его производной от фамилии — Старуха. По мере того как братья достигали школьного возраста, кличка автоматически переходила и на них.
Интересно, что едва ли не все, в том числе и родственники, знавшие Александра взрослым, уверяли, что его уменьшительное имя было Шура. А вот Андрей, описывая детские годы, то и дело называл его Саней.
Старшего из сыновей Петр Иванович после начальной школы определил в училище иностранных торговых корреспондентов, помещавшееся на Большой Никитской улице. Там готовили специалистов со знанием какого-то языка, однако сам Николай впоследствии в анкетах указывал, что владеет только немецким со словарем. А в графе об образовании писал: «Коммерческое училище братьев Мансфельд. Москва, Никитские ворота, 2. 1913–1918. Финансист». По его стопам родители направили потом Александра, Клавдию и Андрея, однако полный курс обучения им пройти было не суждено.
Начало Первой мировой войны не нарушило размеренный уклад старостинской семьи, а вот в 1917-м все стало меняться. И Февральскую, и Октябрьскую революции Петр Иванович встретил с воодушевлением, которое передавалось и его сыновьям. Единство горожан, организованно шествовавших по центральным улицам Москвы, красные банты и ленточки на демонстрантах, появление народных дружин вместо привычных городовых — всё это создавало атмосферу предвкушения чего-то очень значимого и важного.
А вот Дмитрий Иванович, придерживавшийся монархических воззрений, революцию не принял. Правда, любовь к государю не мешала ему прятать евреев при погромах, но смена государственного строя — это совсем другое. И позднее, когда по Пресненскому Валу шли первомайские колонны, он специально выходил из калитки с метлой, поднимая пыль, и декламировал сатирические стишки:
Никаких последствий его акции протеста не имели, да и людям постепенно становилось не до этого: наступал продовольственный кризис. Старостины уже не могли зарабатывать организацией охот и натаской собак: исчезла клиентура. Во флигеле, где прежде обитали пойнтеры и сеттеры, Иван устроил кустарный цех по производству патоки. Андрей вместе с одной из родственниц пытался торговать этим продуктом, но без успеха: даром что родители отдали его в профильное училище, способностями к коммерции он не выделялся.
Петр Иванович продавал или обменивал на еду ружья, но в городе и это не спасало от голода. Практически вся семья переехала в Погост, в Москве оставались только Николай с Александром. И, как мы уже знаем, они не смогли даже попрощаться с отцом, которого в феврале 1920-го свалил тиф: телеграмма опоздала, да и поезд тащился сутки.
По словам Андрея Лаврова, могила отца братьев Старостиных находится в деревне Слободка, в трех километрах от деревни Перелески (бывшее название Погост), километрах в двадцати от Переславля-Залесского, справа от шоссе, если ехать в Ярославль. Рядом село Вашка, где находится храм Святителя Николая Чудотворца. Петр Иванович покоится в одной могиле с Аграфеной Степановной Позиловой (Сахаровой), согласно ее устному завещанию.
Для младших Старостиных наступили тяжелые времена. Как писал Андрей Петрович, это было время, «когда я за кусок хлеба ходил в пойму косить, изнемогая от усталости и жалящего гнуса… когда пахал, из последних сил стараясь удержать плуг в борозде на должной глубине, когда жал и молотил в одном ряду со взрослыми, когда вставал с восходом и ложился после захода солнца в самый длинный день летней страды…». Детство заканчивалось.
РУКОПОЖАТИЯ С ЛЕНИНЫМ И МАЯКОВСКИМ
Полтора десятилетия, которым посвящена эта глава, были для братьев Старостиных неотрывно связаны с футболом. И все-таки видится целесообразным разбить повествование, выделив спортивные события в отдельный сюжет.
Пресненский Вал покидали по очереди
После кончины Петра Ивановича главой семьи стал Николай, которому только-только исполнилось восемнадцать. К тому времени он уже начал трудовой путь бухгалтером центральных ремонтных мастерских Мосземотдела, располагавшихся на Ходынке. Решено было, что Александра Степановна с двумя младшими детьми — Петром и Верой — пока останутся в Погосте, а четверо станут обустраиваться в Москве. Андрея, приехавшего летом с оказией, старший брат взял под свое крыло — подручным слесаря. Кроме мастерских тот посещал еще и девятилетнюю школу № 18. Александр трудился по соседству, на Петровском огороде: так называлось большое картофельное поле.