— Библию любви. — скромно отвечал Зовша.

— Мишуге, — шептались евреи.

Он писал и при восходе. И ночью — каморка его в те далекие годы, когда некуда было приткнуться, была очень популярна, а ключик от неё был предметом мечты всего взморья. Он переходил из рук в руки, как подарок судьбы. Потому что подкадрить чувиху было раз плюнуть, но найти хату, куда бы с ней пойти — это была проблема проблем.

Не успевал «министр» появиться на пляже — к нему сразу кто‑нибудь нёсся, сломя голову.

— Зовша, — говорил Рафик, — понимаешь…

— Понимаю, — отвечал Зовша и доставал ключ, — до двух тридцати! В полтретьего придёт Зяма. «Рислинг» под кроватью.

— Мишка, — неслось с дюн…

Министр доставал ключ:

— С 6–ти до 7–и. «Рислинг» под кроватью.

— Министр!.. доносилось из моря.

— В шесть утра! — отвечал Мишка, и ключ летел в море, — «Рислинг» под кроватью.

Иногда Зовша отказывал.

— Прости, — говорил он, — всё забито! Сократил даже время пребывания, — и добавлял: — Год активного солнца!

Каморка эксплуатировалась круглосуточно. Днём ещё куда ни шло — «министр» мог пойти на море, в кафе. Хуже было ночью — он болтался от «Лидо» до станции, от моря до реки Лиелупе, по темному лесу, по вымершей Турайдас, в обнимку со своей голубой тетрадочкой и, пока другие занимались любовью, создавал свою «Библию любви».

Потом он шёл ко мне. Где‑то в два часа раздавался осторожный стук:

— Не помешаю, — спрашивал он, — я вижу, что стол свободен.

И он ложился на стол, накрываясь китайским макинтошем…

Другой дядька мой в те годы снимал дачу на Рижском взморье и они с тётей, вместо того, чтоб отдохнуть в кругу своей семьи, в тени сосен и хвои, приглашали к себе родню со всей страны. Комната была маленькая, и родня спала на полу, на столе, под столом, валетом в кровати и на надувных матрацах под окном на улице, если дача была на первом этаже.

Когда утром вставали — Зовшу снимали, на стол клали клеёнку и накрывали завтрак — лук со сметаной, молочные сосиски, компот из рибарбара.

— Михель, — говорил дядька, — когда женимся? Тебе уж, вроде, за сорок.

— 38, — уточнял Зовша.

— Пора, брат, пора, — говорил дядька, — всё равно пора.

Зовша раскрывал «Библию»:

— Бледнокожий еврей Северного моря, — читал он, — не должен жениться раньше 38!»

— Варт, — говорил дядя, — варт а вайленке, в прошлом году, кажется, было 37?

— Вкралась ошибка, — объяснял Зовша, — 38!

Ошибка у «министра» вкрадывалась в этот пункт ежегодно.

Я его знал 15 лет — и этот пункт уже существовал и тогда — и «бледнолицый еврей» и «северное море». Но цифра была — «24». Потом она превратилась в «25», в «26». И так дошла до «38».

— Пора тебя снимать с «министра любви», — смеялся дядька…

На мясокомбинате к трехметровой каморке Зовши давали два ключа, и это было прекрасно, поскольку друзья часто уходили из хаты не только с девушками, но и с ключом. В таких случаях второй ключ был спасением.

Однажды, то ли из‑за того, что «министр» был в вечном изгнании, то ли оттого, что в тот день он написал немало сентенций и был чрезмерно усталым — он отдал оба ключа на один и тот же час.

Один — Рафику, лучшей фигуре взморья, саксофонисту и трубачу, второй — профессору Новодворцеву, светиле из Москвы, с которым Зовша познакомится только в этом сезоне.

Рафик брал ключ с 48–го года, Новодворцев — впервые. Он стеснялся, краснел, что‑то бормотал об урологической операции, которую он, единственный в Союзе, делал в один приём, сообщил об избрании его почётным урологом Оксфордского университета, и, наконец, попросил ключ.

— «Рислинг» под кроватью, — только и сказал «министр».

В десять минут второго ночи в убогой каморке Зовши появился почётный уролог с женой Рафика — Лузанной. Они познакомились три дня назад на дюне в Дзинтари. Когда у Лузанны схватило люмбаго. И профессор её выпрямил за 5 минут. Но за эти пять минут он потерял голову. У Лузанны её, видимо, не было никогда — она была чрезвычайно падка на всё столичное — профессоров, журналистов, актёров…

Профессор очень долго извинялся за «свою» каморку, говорил, что в этом году вернулся очень поздно с конгресса в Атланте и всё уже было сдано, заикался, краснел, что‑то красочно рассказывал про почки и затем погасил свет.

Без пятнадцати два в той же скважине заскрежетал второй ключ, и в каморку ввалился Рафик с женой Новодворцева Людмилой. Жена профессора была красивее почётного уролога и значительно моложе, а Рафик слыл местным Апполоном, и грех им было не познакомиться в ласковом море, на четвёртой мели.

Рафик не начал со своих обычных историй, он не сообщил, что только что с фестиваля в Сан — Себастьяне, где получил первый приз за вторую мужскую роль, а прямо завалил Людмилу в постель.

Почётный уролог спал — он был уже немолод. Атлетическая фигура Рафика свалилась прямо на него.

Профессор почувствовал, что задыхается.

— Лузанна, это вы? — спросил он.

Лузанна тоже почувствовала, что задыхается — на неё рухнула пышная Людмила.

— Профессор, это вы? — спросила Лузанна, — какой вы страстный!

И она жарко задышала.

— Ой, — закричала Людмила, — здесь кто‑то есть! Подо мной — женщина!

— А подо мной — мужчина! — сказал Рафик.

— Мне кажется, — сказал профессор, — на мне мужчина.

— А мне кажется — на мне женщина, — прошептала Лузанна, — включите свет, профессор.

— Я не могу встать, он тяжёлый.

— Кто это тяжёлый?! — заорал Рафик, — кто это в моей комнате?!

— Профессор, — сказал профессор.

— Что вы делаете подо мной?! — спросил Рафик.

— Позвольте узнать, что вы делаете надо мной? — возразил профессор. — Я — почётный уролог Оксфордского Университета!

— Василий! — завопила Людмила, — это — ты?!

— Нет, — ответил профессор, — это не я.

— Ах, не ты! — завопила Людмила и стала отчаянно бить профессора.

— Что вы делаете?! — кричала Лузанна, — вы лупите меня!

— Лузанна, — тревожно спросил Рафик, — это ты?!

— Нет, — сказала Лузанна, — не я!

— Ах, паскуда! — вскричал Рафик и начал колошматить Лузанну.

— Позвольте, позвольте! — вопил профессор, — ошибка! Вы бьёте меня!

— Тварь! — Рафик продолжал колошматить профессора, — как ты могла переспать с гоем?!

— Извиняюсь, — профессор был возмущён, — что значит — с гоем?!

Я почётный член! Не ожидал в своей комнате таких расистских речей!

— Спать с гоем?! — продолжал вопить Рафик.

— Заткнитесь! — сказала Людмила, — вы можете спать с русской, а мой муж — светило! — не может с какой‑то еврейкой?!

— Что значит с какой‑то?! — Рафик был возмущён, — это моя жена!

— Это ты, Рафик?! — несколько запоздало спросила Лузанна, — это ты, паршивец?!

— Нет, не я, — ответил трубач и саксофонист.

— Ничтожество, привёл гойку! — завопила Лузанна, — меня мама предупреждала — «он волочится за гойками!»

— Тихо, тихо, — вступил профессор, — не будем ругаться! Бренный мир!.. Неужели даже в кровати мы не можем забыть про национальность? Давайте хотя бы в постели будем интернационалистами.

— Заткнись, интернационалист, — попросила Людмила, — в кровати надо быть мужчиной, а не интернационалистом.

— В кровати надо быть женщиной, — заметил профессор.

— На что вы намекаете? — возмутилась Лузанна, — это я не женщина?!

— Оставьте меня в покое, — попросил профессор, — это так, общефилософски. Я — за любовь! Я люблю всех! Я не делю людей — у меня все друзья евреи!

— Получите, профессор, — Рафик хрястнул уролога по шее.

— За что, простите?

— У кого все друзья евреи — тот антисемит! Вы не знали?

— Ах, так. — профессор встал, — мне здесь больше нечего делать! — Пойдёмте, Лузанна!

— Что?! — возмутился Рафик.

— Пардон, Людмила…

Назавтра почётный уролог с супругой покинули балтийские берега…

Весь сезон пляж только и говорил об этой истории.

Рассказывали, что профессор отбил Рафику почки и впервые испробовал на нём новую операцию, которая прошла успешно, за что профессор получил звание почётного уролога Кембриджского университета.