Мать никогда не поминала черта. Она всегда быстро бормотала молитвы, обращаясь к Богу или Иисусу Христу, — «Отче наш» и другие. Горму казалось, что мысли ее в это время заняты другим и потому ей хочется поскорее покончить с молитвами.

У бабушки был низкий, решительный голос. Когда она произносила слово «черт», это не было богохульством, это было всерьез. Мать обычно предпочитала держаться в другом конце комнаты, подальше от бабушки. В конце концов Горм сел на пуфик и смотрел, как играют другие дети. Но мать высмотрела его, подошла и страстно прижала к себе. Тетушки отвели глаза и быстро заговорили о каких-то пустяках.

Наконец отец и дядья удалились в каминную, чтобы покурить и выпить коньяку. Горм пошел за ними и тихонько сел у двери. Он листал книгу, положенную отцом на стол. Она называлась «Норвежская живопись. 1900–1919». На обложке была изображена голая женщина в лесу. Вид у нее был грустный. В книге было много текста и мало картинок. Да и те не цветные. Но Горм разглядывал их и пытался представить себе, как они выглядят в действительности.

Дядья и отец выпили за праздник и за короля. И за мир. Дядья были бы не прочь выпить еще, но отец взглянул на них и сказал, что должен идти. Был праздник, и, тем не менее, он сказал, что ему пора идти.

На девятый день рождения Горму подарили велосипед. Синий подростковый велосипед с сумкой для разных принадлежностей, настоящей масленкой и гаечным ключом. И насосом, который прикреплялся к раме. Мать была против такого подарка. Поэтому отец, купив, спрятал велосипед в подвале. Сестрам подарили велосипеды еще в прошлом году. «Но ведь они старше», — заметила мать.

Звонок заело. Горм не мог извлечь из него ни звука. Он попытался отвинтить крышку, чтобы накапать внутрь масла, но у него ничего не получилось. Звонок молчал.

Было воскресенье. Ему разрешили покататься по дорожкам сада, только не по улице. Но ведь все люди ездят на велосипедах по улице! Нет, мать даже слышать не хотела об этом. «На улице можно попасть под машину», — сказала она.

В саду при повороте колеса скользили в песке. Белый песок был очень красив, но нрав у него оказался коварный. Этот прибрежный песок они привезли из Индрефьорда.

В конце концов Горму расхотелось кататься — ведь звонок все равно не работал.

Он прислонил велосипед к стене и решил попросить отца о помощи. «Что-то не в порядке со звонком», — собирался сказать он. Ведь отец непременно спросит, что случилось. На это Горм мог ответить только, что ему это неизвестно. Отец, конечно, не преминет спросить, осторожно ли он обращался с велосипедом. Но на это он только кивнет головой.

Не успел Горм это продумать, как в открытом окне второго этажа послышался голос отца. Одно то, что его голос был слышен на таком расстоянии, было неприятно.

— Гудрун! Ведь я все тебе объяснил! — Отец увещевал мать как ребенка.

Горм услышал, что мать плачет. Из него как будто выпустили весь воздух. Он стал пустым. И все равно ему было больно. Он сунул руки в карманы. Почувствовал тепло живота. Это немного помогло.

Между кустами аврикулы, растущими у стены дома, летала бабочка — коричневые крылышки с желтым узором. Бабочка ничего не знает, подумал Горм.

— Я уеду! — плакала мать.

Небо прорезала белая полоса. Потом послышался далекий гул самолета. Высоко в самолете сидели люди. Как будто это возможно. Ведь все знают, что в воздухе сидеть нельзя. И все-таки они там сидели.

Если мать действительно уедет, он умрет. И вместе с тем, он понимал, что ничего с ним не случится. Иногда можно даже сидеть в воздухе, хотя все знают, что это невозможно. А иногда человек ходит, хотя на самом деле он уже умер.

Голос отца звучал теперь тише, но так же твердо, как раньше. Горму не было слышно, что он говорит. Он прижался к стене дома и стоял там, опустив голову и держа руки на животе. Может, если глубоко вздохнуть и задержать в себе воздух, он и в самом деле сумеет сесть в воздухе? Может, даже полетит?

— Это позор, слышишь! Я этого не выдержу, — плакала мать.

— Чего ты от меня требуешь? — Голос отца стал обычным. Может, немного усталым. Сейчас отец наверняка уйдет в контору, несмотря на то что сегодня воскресенье.

— Делай что хочешь, мне все равно. Уже и так все всё знают, — жалобно проговорила мать.

Отец что-то ответил, но голос его хрипел, как приемник, стрелка которого остановилась между двумя станциями. Окно закрылось. Все стихло.

Вскоре отец вышел из дома в шляпе и с портфелем в руке. Сумел он утешить мать или нет? Он задержался в доме всего на несколько минут. Так бывало всегда. Парадная дверь осторожно прикрылась. Шаги его были не крадущимися, не сердитыми. И голос, и шаги звучали, как в радиотеатре. Долгое эхо. Но вот замерло и оно.

Отец не заметил Горма, он шел быстро и не смотрел по сторонам. Горм стоял, грея живот руками, но живот все равно казался пустым. Когда звук отцовских шагов замер вдали, Горм перевел дух. Воздух вырвался наружу.

Горм помедлил. Потом схватил велосипед и повел его к калитке. Замок всегда громко щелкал, поэтому Горм не стал запирать калитку. Тихонько скрипнули петли. Мгновение он постоял на одной ноге, а потом поехал вниз по улице.

Его еще могли увидеть из дома, и ему даже показалось, что он слышит окрик матери: «Я не разрешила тебе кататься на улице!» Но этот окрик звучал только в голове Горма.

Он ехал быстро. Ветер продувал джемпер насквозь. Горм сильнее нажал на педали. Чем быстрее ехать, тем менее вероятно услышать крик матери. Когда он завернул за пекарню, она уже не могла его увидеть. И он почти забыл обо всем.

На Лёкке было пусто. Он был один на всей футбольной площадке. На одних воротах болталась порванная сетка. Дул ледяной ветер. Горм ехал очень быстро. Большими зигзагами. Его не путала возможность упасть. Несколько раз он и в самом деле чуть не упал. Ему даже стало жарко. Делая крутой поворот, чтобы обогнуть ворота, он проехал по луже и едва кого-то не сбил. Потеряв равновесие, он свалился с велосипеда.

Переднее колесо еще долго продолжало вращаться. Спицы слились и сделались невидимыми, словно обод держался в воздухе сам собой. Горм чувствовал, что в ладони ему впились мелкие камешки. Показались даже капельки крови. Но совсем маленькие.

Он медленно встал и поднял велосипед. Очки упали, поэтому он видел все, как в тумане, но все-таки видел. Перед ним стояла девочка. Она наклонилась и подошла с гравия его очки.

Горм вытер под носом и, прищурившись, посмотрел на нее. Она была маленькая. Меньше его.

— Ты мог их разбить, — сказала она, протягивая ему очки.

— Спасибо! — Он поклонился, не успев сообразить, что это необязательно, потому что она маленькая.

— Ты ушибся?

— Нет.

— Зачем же тогда ты кричал?

— Я не кричал.

— А зачем ты ехал так быстро, что свалился?

— Это приятно, — сказал он и надел очки.

У нее были две косички, закрученные баранками. На макушке концы косичек были связаны черной тесемкой. Коричневые сандалии были ей явно велики. Для сандалий было ещё слишком холодно, но на девочке были белые гольфы. Платье и расстегнутая вязаная кофта тоже были ей велики. Всё удерживал на месте красный лакированный поясок. Лицо было смелое или… Горм не знал, как это назвать. Девочка сжала губы и беззвучно дышала через нос.

— Никому не нравится падать, — сказала она. Он промолчал. Только смахнул песок со штанов.

— Ты здесь живешь? — спросила она, помолчав.

— Не совсем здесь.

— Я тоже не совсем здесь. Сейчас я живу у тети с дядей, мы привезли Йоргена в больницу. Ему надо удалить миндалины.

— А где ты живешь?

— На Острове. Туда из города ходит пароход, — прибавила она и подошла поближе. Положила руку на руль велосипеда, как раз на звонок.

Он уже собирался сказать ей, что звонок испорчен, как она сделала резкое движение большим пальцем. И звонок зазвонил!

Горм смотрел то на звонок, то на девочку. Снова звонок. Горм засмеялся. Значит, звонок в порядке! Они звонили по очереди и смеялись.