— А вы совсем не похожи на еврея, ну совсем…

— А я и не еврей, — ответил Куницын.

Судак «Орли» застрял в горле невесты.

— А кто же?! — в ужасе спросила она. — Неужели русский?!

— Русский, — ответил полковник, — а в чем дело?!

Невеста протрезвела.

— Зачем же кашу заваривали? — сказала она. — Мне еврей нужен!.. Мне ехать надо, вы понимаете?…

Полковник опять оплачивал обратный билет, на этот раз, правда, значительно дешевле…

Время шло, мы не ехали, невест не было. Невесты стали «дефицитом». Говорили, что латыши платят 40 тысяч за невесту, а один грузин так отдал «Волгу» и дом с баранами. А у нашего полковника, кроме орденов, ничего не было. На что мы могли рассчитывать? К тому же, пока шли поиски, нашего полковника вдруг выпроводили на пенсию. То ли кто-то видел его вместо формы — в талесе, а, может быть, кто-то догадался, что он иногда командует по-древнееврейски, — но однажды его вызвали и предложили пойти на заслуженный отдых. И он согласился.

Ему преподнесли подарок — фотоаппарат «Зенит-Е».

— Будто знают, что вы собираетесь, — сказала мама.

Все евреи везли тогда с собой этот дефицитный аппарат. Он отдал его нам, мы никак не могли его достать.

Мама сопротивлялась, но полковник сказал, что если мама не возьмет, — ноги его больше в нашем доме не будет, а мы уже не представляли жизни без нашего полковника.

Дни шли, невест не было. Мы начали понемногу паковаться, и полковник нам помогал. Он так умело все укладывал и раскладывал, что многие евреи стали просить помочь им, естественно, за деньги. Но мы отвергли все предложения и никому не отдали нашего полковника. Сами пакуйтесь!

Приближалось время отъезда. Никто не знал, что делать.

И вдруг мы нашли невесту! Рядом! На улице Рубинштейна! Наверное, нам помог Бог! Красавица, чернобровая, с лучистым взглядом и с тонкими чертами…

— Нераспустившийся цветок, — говорила мама.

Цветку, правда, было 64, и никто не мог понять, почему он так недолго не распускался.

— Почва плохая, — утверждала мама, — почва, на израильской она расцветет…

Звали невесту Хая-Рэйзел, но фамилия!!! Говорят, что из-за своей фамилии она и не вышла замуж. А менять ее она не хотела. Она была гордая, наша невеста…

Мы срочно вызвали полковника по телефону. Была суббота. Едва полковник съел запеканку с яйцами, как мы решили ему все выложить.

— Нашли, — радостно сказали мы, — слава Богу! Хая-Рэйзел!

Полковник несколько растерялся.

— Я просил одну, — скромно сказал он.

— Это одна, — уточнила мама, — у нее только имя двойное… Так сказать, еврейка в квадрате. Умница, красавица, нераспустившийся цветок, но…

— Что «но»? — спросил полковник. — Русская?!

— Вы с ума сошли — Хая-Рэйзел! — сказала мама.

— Так что — сто четыре года?..

— Смеетесь, — сказала мама, — всего семь лет на пенсии.

— Так в чем же дело? — недоумевал полковник.

— Фамилия! — сказала мама.

— Какая фамилия? — спросил полковник.

— Я не могу, — отрезала мама, — пусть они говорят.

Она кивнула в нашу сторону. Папа попереминался с ноги на ногу, почесал щеку, наконец, набрал воздуха и сказал:

— Шмок! Шмок у нее фамилия… Вас не смущает?

— Ничуть, — сказал полковник, — Шмок так Шмок! А в чем дело?

К счастью, полковник еще плохо знал еврейский язык, а переводить фамилию на русский мы на всякий случай не стали…

Мало ли…

Встреча была назначена в Летнем саду, у пруда. Мы сидели под дубом на скамейке и наблюдали. Молодожены гуляли. Сначала вокруг пруда, потом по центральным аллеям, затем свернули в боковую и скрылись. Мы ждали полковника, как и договорились, под дубом через час, по он не появился и через два и вообще не появился — молодожены исчезли из парка в неизвестном направлении…

Мы очень волновались, несколько дней полковник у нас не появлялся. Мы не знали, что и подумать. Наконец он пришел. Лицо его горело. Это был молодой лейтенант.

— Я женюсь, — радостно сказал он.

— Мы знаем, — ответили мы.

— Да нет, — сказал полковник, — я женюсь по-настоящему. Это чудо, наша Хая-Рэйзел.

— Что я вам говорила, — сказала мама, — это нераспустившийся цветок.

— А мехае, — пропел полковник.

Записывались они в районном загсе. Папа с мамой были свидетелями. Секретарь сначала поставила Мендельсона, а потом поздравила их от имени РСФСР и себя лично. После этого наш полковник заявил, что хочет перейти на фамилию жены.

Секретарша онемела.

Она отказывалась верить, что майор артиллерии, Бог войны — станет Шмоком.

Тем не менее, в окружении нашей семьи из загса вышли Шмок Хая-Рэйзел Рувимовна и Шмок Иван Христофорович.

Свадьба была малочисленной, но веселой.

Обнявшись за плечи, мы танцевали «Хава Нагилу», и фуражка нашего полковника взлетала высоко вверх…

…Утром папа пошел в ОВИР, относить военный билет.

— Ну, нашли? — спросил референт.

— Нашел, — сказал папа и протянул референту два билета…

Тут бы и кончился навсегда наш отъезд, но, слава Богу, референт накануне выпил. Он всегда выпивал накануне и привык, что у него двоится. Поэтому он принял оба билета за один и спрятал их в стол…

Мама была готова убить папу, но надо было ехать…

До самого отъезда мы дрожали при одной мысли, что референт вдруг протрезвеет и все обнаружит… Но он, видимо, так и не протрезвел. В аэропорту среди близких был наш полковник с молодой женой. Они плакали, будто на старинной еврейской свадьбе.

Почему говорят, что военные не плачут?..

…Вот уже год мы живем в Нью-Йорке, в Форест-Хиллсе, может быть, референт уже протрезвел и обнаружил два билета — но нам сейчас как-то все равно.

Иван Христофорович Шмок с супругой живут в Холоне, под Тель-Авивом… Он занимается гражданской обороной. Все зовут его «полковник». Он часто переписывается с папой на иврите.

В нашем городе было триста сорок три общественных туалета. Так утверждал мой друг-философ Гоша.

— Можешь не искать, — говорил он, — ты нигде не найдешь этой цифры. Во всех справочниках указано количество дворцов, каналов, мосте, но кому они все нужны, когда припрет?!

Гошу припирало каждые сорок минут.

— Зимний дворец построил Растрелли, Медного всадника — Фальконе… Пустые слова! Чем они мне помогут в трудную минуту?

Гоша назубок знал все туалеты великого города. Он знал их на Васильевском и Петроградской, в Гавани и в Лесном, и даже в новых районах, где о них не знали даже новоселы. Он знал все туалеты райкомов и горкомов и даже штаба революции — Смольного.

Когда его припирало, он брал Смольный приступом, сметая охрану на своем пути, и стремительно врывался в сортир первого секретаря — тот самый сортир, которым в тревожные октябрьские дни пользовался вождь мирового пролетариата. Правда, охрана Гошу и не останавливала.

— Этот никого не убьет, — говорила она, — поссыт — и уйдет…

Гоша обладал одним чрезвычайно редким качеством — у него был невероятный нюх на туалеты. Он мог приехать в незнакомый город, и тянуть носом воздух — и ноги сами вели его в ближайший сортир.

— Если бы у меня был такой нюх на деньги, — вздыхал Гоша, — я бы давно стал миллионером…

Однажды мы прибыли в Бухару на конференцию по Иммануилу Канту — и Гошу, как всегда, приперло.

Он потянул носом воздух и удивился — туалета поблизости не было. Почему-то в этом городе все куда-то торопились. Возможно, всех очень интересовал Кант.

Гоша остановил пробегавшего мимо узбека.

— Простите, — начал он, — у вас есть…

— Ничего у нас нет, — бросил тот на ходу, — кроме тюбетеек!

Гошу припирало.

Он увидел одного пожилого еврея и цепко схватил его за руку.

— Стойте, — скомандовал Гоша, — где тут общественный туалет?

— Вы слишком много хотите, молодой человек, — сказал еврей, — тут и личных-то почти нет.

— Ерунда, — бросил Гоша и втянул носом воздух, глубоко, обеими ноздрями. Секунду он колебался, повернулся на север, затем на юг — и понесся. Я еле поспевал за ним. Он сворачивал с улицы на улицу, поднимался, спускался, оббегал парки, перепрыгивал через канавы, наконец влетел под арку дома, пролетел весь двор, пролетел закуток, выскочил во второй двор, тремя проходными оказался в четвертом, и там, в самом конце, у свалки, на зеленой двери, почти сорванной с петель, мелом было выведено: «Песуар».