Номи не захотела и слышать о моей помощи с посудой, поэтому, выйдя из-за стола, мы отправились наверх. Ряд узких ступеней, ведущих к мансарде, находился в задней части дома, рядом с нашей спальней. Гленн шел впереди меня, легко насвистывая. Вдруг он остановился, обернулся и привлек меня к себе.

Я бросилась к нему в объятия со всей своей новоиспеченной решимостью, сияя, как новенький пенни. В этот момент я твердо знала, что должна делать, и не сомневалась, что смогу помочь Гленну вновь обрести уверенность в себе.

Я чувствовала, что его обуревают противоречивые чувства — стремление как можно скорее начать работу и страх возможной неудачи. В этой ситуации мне следовало беспрекословно подчиняться ему и в то же время незаметно вести его за собой. Я представляла себя в роли штурмана корабля, которым был сейчас наш брак и, разумеется, в роли великодушной, самоотверженной помощницы капитана. От сознания такой ответственности у меня даже начала слегка кружиться голова.

Огромное помещение мансарды с высоким остроконечным потолком тянулось над всем домом. Не удовольствовавшись слуховыми окнами со всех четырех сторон крыши, Колтон Чандлер приказал прорезать в ней специальные люки, так что дневной свет при любой погоде поступал в студию. Тем не менее, и здесь имелись темные углы, так что Гленн сразу же зажег электрические лампы. За исключением нескольких толстых ковриков, разбросанных там и сям, весь пол мансарды был покрыт виниловой плиткой, которую легко было содержать в чистоте.

— Во время работы Колтон предпочитает отвлекаться как можно меньше, — сказал Гленн. — Вся передняя часть мансарды принадлежит ему. Когда он дома и нуждается в одиночестве, мы устанавливаем ширмы, отгораживая каждому его отсек. Мы с Глендой делим центр мансарды. Она ведь тоже серьезно занимается живописью. Это — ее место, а вот это — мое.

Сейчас ширмы стояли у одной из стен, и рабочие места близнецов не были разделены. Я с интересом осмотрелась. Справа находились мольберт, рабочий стол, перепачканный краской, грязные шпатели и множество кистей в специальных стаканах. С другой стороны было очень мало признаков работы. Крепкий деревянный стол выглядел слишком чистым, мольберт был отодвинут к стене, вращающийся столик пустовал. Здесь не было видно ни кистей, ни красок, ни резцов, но зато весь узкий простенок между окнами заполняли ящики.

Гленн подошел к ним и начал доставать оттуда долото, молоточки, разного рода резцы. Все это было необходимо ему для работы. Я стояла, наблюдая, как он раскладывает их на столе, внимательно изучая каждый инструмент. Он весь как будто сиял, страстно желая приступить к работе, от которой так многого ожидал. С легким трепетом в душе я ждала его указаний.

Тем временем мои мысли вновь вернулись к его сестре. В этой пока незнакомой мне женщине крылись ответы на многие мучившие меня вопросы. Кроме того, если я собиралась стать ее подругой и союзницей, то должна была постараться побольше узнать о ней.

Большинство ее работ стояли возле стены. Часть из них была уже окантована, другие, видимо, ждали своей очереди. Судя по количеству полотен, Гленда Чандлер была невероятно плодовита в своем творчестве.

— Твоя сестра не будет возражать, если я посмотрю ее работы? — осторожно спросила я у Гленна.

Он едва взглянул в мою сторону.

— Делай, что хочешь. Какая разница, будет она возражать или нет?

Расценив этот странный ответ как разрешение, я подошла к окну и, наугад вытащив одну из картин, повернула ее к свету.

Она сразу же захватила мое внимание, точно так же, как та, которую я видела в нью-йоркской галерее Гленна. Уже знакомый мне псевдо-примитивный стиль сочетался с техникой, достойной первоклассного мастера.

Гленда Чандлер изобразила на картине озеро Серых камней в зимний сезон. Жуткая ночная сцена освещалась только отблесками сплошного снежного ковра, покрывающего озеро, и туманной дымкой, поднимающейся к дальнему холму позади низких черных елей. Это были не высокие голубые ели — величественные деревья, чей облик всегда напоминал о Рождестве, — а какие-то нескладные, худосочные, уродливые карлики. Но, как бы то ни было, все это служило лишь фоном для драматической сцены, развернувшейся на одном из берегов озера.

Яркое пламя стремительно поднималось ввысь, разбрасывая искры и отражаясь на снегу бледным желтым отблеском. Его жадные красные и оранжевые языки лизали длинное строение, охваченное огнем. Гленда изобразила пожар в гостинице «Серые камни», смакуя всевозможные ужасные детали.

На берегу перед домом суматошно бегали крошечные фигурки, выплескивая ведра воды во всепожирающий костер. Пожарная машина из города только что прибыла, и крошечный пожарник, спрыгнув с грузовика, начал разматывать рукав, но было совершенно ясно, что здание не спасти. В одном из окон, куда подбирались коварные языки пламени, была изображена женщина в белом платье. Она стояла, протянув руки и заливаясь слезами, за стеклянной рамой, которую, видимо, не смогла открыть. Темноволосый мужчина в безмолвном отчаянии смотрел на нее снизу. Комнату позади женщины заливал красный цвет, и не было никаких сомнений в том, что ей не спастись. Ужас этой сцены был передан с редкостным реализмом.

По-видимому, у меня вырвалось какое-то восклицание, потому что Гленн оставил свои резцы и подошел взглянуть на картину, которую я разглядывала. Он взял раму из моих рук и, не отрывая от нее глаз, поставил на мольберт, где освещение было лучше.

— Какая прекрасная работа! Я еще не видел ее. С каждым годом Гленда пишет все лучше!

Он говорил с таким искренним восхищением, что я с удивлением посмотрела на него.

— Но она ужасна! — воскликнула я. — Неважно, насколько хорошо она выполнена — эта картина просто чудовищна!

— Ерунда! Художник имеет право выбирать любую тему. Ты думаешь, подобная сцена не может произойти в действительности? — В его словах содержалась отповедь дилетанту, не разбирающемуся в искусстве, и в то же время звучала гордость профессионала. — Я разделяю чувства, которые Гленда вложила в эту картину, потому что и сам нередко испытываю такие же. Тебе трудно это понять, моя невинная малышка! Она выразила свое отношение к этой отвратительной гостинице в конце озера и к людям, которые разрушают Серые камни. Женщина в окне — это, разумеется, Пандора. Она несет ответственность за все происходящее. А мужчина внизу, который понимает, что не может ее спасти — Трент Макинтайр. Это прекрасная картина, поверь. Она отражает наше с Глендой отношение к семье Макинтайр.

Близнецы идентичны, вспомнились мне слова Наоми, и я с ужасом посмотрела на мужа. Увидев выражение моего лица, он расхохотался, но я быстро отвернулась и бросилась по направлению к лестнице, пытаясь сбежать, как в тот вечер в художественной галерее Нью-Йорка. Все мои намерения стать такой, как он хочет, улетучились.

Но Гленн догнал меня, обнял и прижал к себе.

— Моя бедная испуганная девочка! Тебе кажется, что ты попала в змеиное гнездо. Но не все так плохо. Для Гленды работа — это своеобразная терапия. Рисуя такие картины, она выплескивает всю свою враждебность, и таким образом избавляется от потребности сжечь Пандору живьем, потому что уже сделала это на холсте. Кстати, если бы у этой женщины в окне была хоть крупица разума, она разбила бы стекло и спрыгнула на землю. Здание гостиницы совсем не такое высокое.

Я отвернулась, потому что была не в состоянии посмотреть ему в лицо.

— А ты тоже можешь писать такие картины?

— Я вообще не могу писать. Но если ты хочешь знать, могу ли я создать нечто подобное в камне, то я отвечу тебе «нет». Мы с Глендой одинаково относимся ко всему, что связано с озером, но по-разному решаем для себя эту проблему. Если бы я захотел предпринять что-то против Макинтайров, то выбрал бы более действенное средство.

Мне не хотелось думать о Макинтайрах. Я хотела забросить Трента в такие глубины памяти, откуда его было бы не так просто извлечь. Я прижалась лицом к щеке Гленна, чтобы не видеть блеск в его глазах, вызванный восхищением работой сестры.