В восемь часов зазвонил будильник. В Нью-Йорке занимался снежный январский день, солнце только-только вставало, а в Калифорнии в это время было пять часов утра. Аллегра со стоном перевернулась с боку на бок, на какое-то время забыв о том, где она. А потом вдруг вспомнила, что утром у нее назначена встреча. Писатель был гораздо старше ее и очень настороженно относился ко всему, имеющему хоть какое-то отношение к кино. Однако его агент считал, что на данном этапе фильм пойдет только на пользу, тем более что популярность писателя в последнее время стала снижаться. Аллегра затем и прилетела в Ныо-Йорк, чтобы по просьбе агента убедить писателя доверить ей заняться этим вопросом. Сам агент был почти так же знаменит, как писатель, чьи интересы он представлял, и то, что он пригласил Аллегру в Нью-Йорк, было своего рода признанием ее профессиональных заслуг. Предстоящее дело могло стать для нее важным шагом на пути к полноправному партнерству в юридической фирме. Но сейчас, в шестом часу утра по калифорнийскому времени, перспектива встречи со сколь угодно важным клиентом очень мало вдохновляла Аллегру. В кровати было тепло и уютно, а за окном — снежно и холодно, и она бы с удовольствием не вылезала из-под одеяла до полудня.

Пока Аллегра лежала в кровати и уговаривала себя встать, принесли завтрак и свежие выпуски «Нью-Йорк таймс» и «Уолл-стрит джорнэл». Она выпила кофе, съела овсяную кашу и горячий круассан с джемом, попутно просматривая газеты, и постепенно предстоящий рабочий день стал представляться ей почти в радужном свете. Литературное агентство, в которое она собиралась, находилось на Мэдисон-авеню, а адвокатская контора, где у нее были назначены встречи на более позднее время сегодня же, — на Уолл-стрит. На пространстве между этими улицами находилось не меньше тысячи магазинов и магазинчиков, по крайней мере столько же, если не больше, художественных галерей и великое множество интереснейших людей. Иногда от одного только пребывания в Нью-Йорке голова шла кругом — столько всего интересного происходило в этом городе: концерты, драматические спектакли, музыкальные шоу, самые разные выставки… По сравнению с Нью-Йорком Лос-Анджелес казался глубокой провинцией.

Готовясь к утренней встрече, назначенной на десять часов, Аллегра надела черный костюм, сапоги и теплое пальто. Она приехала на такси, но даже за то короткое время, которое потребовалось, чтобы дойти от машины до подъезда, неся в одной руке портфель с бумагами, в другой — сумочку, успела пожалеть, что не надела шляпу. Уши замерзли, кожу на лице покалывало от холода.

Лифт вознес ее на верхний этаж, целиком занимаемый агентством. С первого взгляда становилось ясно, что агентство процветает. На стенах была представлена внушительная коллекция работ Шагала, Дюфи и Пикассо — несколько пастелей, одно полотно маслом и серия карандашных рисунков. В центре холла красовалась небольшая скульптура Родена.

Аллегру незамедлительно проводили в кабинет главы агентства, невысокого плотного господина по имени Андреас Вейсман. В речи Вейсмана чувствовался едва заметный немецкий акцент.

— Мисс Стейнберг? — Он подал Аллегре руку, с интересом разглядывая адвоката, о котором слышал много лестных отзывов. Светлые волосы Аллегры, ее утонченная англосаксонская внешность не могли не привлечь его внимание, он нашел ее очень красивой.

Некоторое время Аллегра и Вейсман беседовали вдвоем, около часа дня наконец прибыл их клиент. Писателю было, по-видимому, за восемьдесят, но он сохранил остроту ума, которой могли бы позавидовать и сорокалетние. Джейсон Хэйвертон оказался живым, остроумным, очень проницательным и даже сейчас, на девятом десятке, очень привлекательным мужчиной. Аллегра догадывалась, что в свое время он был очень хорош собой. Примерно около часа они разговаривали о киноиндустрии, и только потом Джейсон Хэйвертон осторожно поинтересовался, не приходится ли Аллегра, случайно, родственницей Саймону Стейнбергу. Когда она призналась, что это ее отец, Хэйвертон обрадовался и с воодушевлением заговорил о фильмах Саймона.

Писатель и его агент пригласили Аллегру на ленч в «Ла Гренуй». Только там, да и то не сразу зашел разговор о деле. Джейсон Хэйвертон признался, что и раньше не желал, чтобы по его книгам снимали фильмы, и сейчас всеми силами старался избежать сделки. Ему казалось, что в его возрасте продать роман киностудии— все равно что торговать своими убеждениями. Но с другой стороны, в последнее время он стал писать меньше, чем раньше, его читатели старели, и агент убеждал его, что снять фильм по книге — идеальный способ расширить читательскую аудиторию и привлечь более молодых читателей.

— А знаете, я согласна с вашим агентом, — сказала Аллегра, улыбнувшись сначала Хэйвертону, потом Вейсману. — И по-моему, ваши опасения напрасны; может, вам еще понравится работать с киностудией, — продолжала она.

Аллегра вкратце изложила возможные способы, позволяющие избежать всевозможных стрессов, сопряженных со съемкой фильма, и сделать весь процесс более приятным для писателя. Аргументы Аллегры, да и она сама, произвели на писателя благоприятное впечатление. Он убедился, что это умная женщина и опытный адвокат. К тому времени, когда принесли шоколадное суфле, они успели стать почти друзьями. Хэйвертон пожалел, что не мог встретить ее лет на пятьдесят раньше. Он признался, что был женат четыре раза и решил, что на пятую жену у него уже не хватит сил.

— С женами хлопот не оберешься, — сказал он с насмешливым огоньком в глазах.

Аллегра рассмеялась, ей было нетрудно понять, почему он когда-то пользовался у женщин таким успехом. Даже в преклонном возрасте он оставался невероятно привлекательным. В молодости Хэйвертон жил в Париже, и его первая жена была француженкой. Вторая и третья, как поняла Аллегра, были англичанками, а четвертая — американкой. Эта последняя и сама была известной писательницей, десять лет назад она умерла, и с тех пор, хотя у Хэйвертона за это время было несколько женщин, больше ни одной не удалось затащить его к алтарю.

— Знаете, дорогая моя, они отнимают ужасно много сил. Жены — как породистые скаковые лошади, они изящны, на них приятно посмотреть, но они нуждаются в уходе и к тому же страшно дорого обходятся. Правда, они доставляют и массу удовольствия, не спорю. — Хэйвертон улыбнулся, и Аллегра поймала себя на мысли, что тает под его взглядом. У нее даже возникло желание обнять его и прижаться к нему. Но Аллегра легко допускала, что если она так и сделает, он набросится на нее, как кот на мышку, которая стала слишком доверчивой и забыла об осторожности. Джейсон Хэйвертон явно не домашний котик, даже в свои восемьдесят с хвостиком он все еще лев. И при этом лев очень привлекательный.

Вейсману было забавно наблюдать за тем, как Хэйвертон обхаживает красавицу адвокатшу. Они с Хэйвертоном были хорошими и давними друзьями, и Вейсман вполне разделял мнение друга об Аллегре. Вейсмана, пожалуй, скорее удивило бы, если бы маститый писатель не попытался за ней ухаживать. Однако, пожалуй, она Хэйвертону не по зубам. К тому же, хотя у Аллегры не было кольца на левой руке, из отдельных мелочей, каких-то слов и намеков у Вейсмана сложилось впечатление, что она занята.

— Вы всегда жили в Лос-Анджелесе? — спросил Джейсон, прихлебывая черный кофе из миниатюрной чашечки. В его представлении изысканность, присущая облику Аллегры, ассоциировалась с Европой, в крайнем случае с восточным побережьем Соединенных Штатов. Ответ Аллегры удивил его:

— Да, я прожила в Лос-Анджелесе всю жизнь, за исключением нескольких лет, когда училась в Йельском университете.

— В таком случае у вас, наверное, выдающиеся родители. — Это был комплимент и родителям, и Аллегре, и она улыбнулась. Хэйвертон уже знал, кто ее отец, и, глядя на Аллегру, не мог не признать, что по крайней мере внутренне она на него очень похожа. Такая же искренняя, чуткая, прямая, скупая на слова, но не на чувства.

— Моя мама тоже пишет, — пояснила Аллегра. — В молодости она писала рассказы, а потом много лет — сценарии для телевидения. Она добилась большого успеха, но, мне кажется, до сих пор жалеет, что так и не собралась написать роман.