Наконец, когда было установлено, что и вещи исчезли, пришли к выводу, что Курило действительно убежал из школы. Конопельский от удовольствия потирал руки. Маслов возмущался:

— Ишь какой барбос, тишком, тишком и смотал удочки!

— Да он ничего лучшего и придумать не мог, — крикнул в ответ Конопельский.

Зюзин и Трояцкий не понимали, почему бегство Курилы рассматривается как положительное явление.

— А потому, что если б он остался в школе, то кто знает, что говорил бы на совете, а так — факт налицо: удрал, мистер, не пожелал разделить позор с Севрюжкой.

С каким-то особым удовольствием сообщил Конопельский Лукии Авдеевне про побег Миколки из школы. А та сразу к директору. Была бы зацепка — не поднимать вопроса о спальне восьмиклассников на школьном совете. А то — кто знает, чем это обсуждение может кончиться... Леонид Максимович, как мы видели, не захотел отменять заседания.

И вот оно началось. В пионерской комнате собрались старосты классов, спален, председатели разных школьных комиссий. Народ все серьезный, вдумчивый. Здесь не услышишь смешков да шуток. Нет, лучше уж на обсуждение школьного совета, да еще по персональному делу, не попадать. Виновному спуску не дадут, невиновного не обидят. Да вот попробуй разберись тут в таком деле, как заявление Северинова...

— Северинов, расскажи, что творится в вашей спальне, — обратился к Андрею председатель совета, девятиклассник, у которого уже пробился черный пушок под носом.

Конопельский с тревогой глянул на председателя. Что-то уж больно подозрительно прозвучал его голос, было похоже на то, что он верил заявлению Северинова.

На заседание явилась вся спальня восьмиклассников. Кое-кто, может, и не хотел идти, но пришлось. Маслов настрого предупредил каждого: «Сопатку отделаю, если кто сболтнет что...» Сидели отдельно, воробьиной стайкой. Позади всех развалился Маслов, ревниво следя за своими подопечными. Трояцкий все время вертелся, видимо хотел поговорить с соседом, но побаивался. Зюзин втихомолку рисовал карикатуру на Андрея, едкую и обидную... Северинов у него выходил похожим, но был неестественно кряжист, широколиц и с большим, будто лопата, языком.

Северинов неторопливо вышел на середину комнаты, обвел взглядом членов совета и остановился на учителях, собравшихся в одном углу. Обычно на заседаниях школьного совета присутствовал только директор, а из воспитателей — лишь те, кого непосредственно касалось дело, а на этот раз почему-то пришло много учителей. Все выжидательно и с любопытством смотрели на Северинова. И только одна Лукия Авдеевна все о чем-то шептала на ухо Марине Ивановне, бросая явно недружелюбные взгляды на Андрея. Посмотрев на Леонида Максимовича, Андрей начал говорить:

— Я знаю, многие считают меня ябедой, но я не буду на это обращать внимания. Мелкое ябедничество — гадость, здесь же идет речь об общем нашем деле. У нас в спальне сложилась такая обстановка, что жить дальше невозможно.

Андрей рассказал, что творится в их спальне после отбоя, когда все должны спать, о том, что все запуганы Конопельским и Масловым...

— Тебя-то не запугали! — с издевкой выкрикнул Конопельский.

— Болтает языком... — буркнул Маслов.

— Прошу не мешать, — деловито постучал карандашом по столу председатель.

Присутствовавшие что-то не очень верили тому, что поведал Андрей. Видимо, Конопельский многим уже успел изложить дело по-своему.

— Ты лучше расскажи, как вы с Курилой в чужой сад залезли! — перебил Северинова Трояцкий.

— Как простыню разорвали, — дополнил Зюзин.

— Да что там слушать его! — решительно выкрикнул Маслов.

Андрей терпеливо выслушал все это и продолжал:

— Спросите Курилу, он все знает, спросите других...

— Курило твой, что Эней, — пятки нам показал.

— Сбежал твой Курилка!..

— Учуял, что паленым пахнет.

Андрей на миг растерялся. Затем, успокоившись, снова пошел в наступление:

— Вот до чего довели парня...

— С больной головы на здоровую валишь? — нагло выкрикнул Конопельский.

Андрей испытующе посмотрел на Валентина и улыбнулся одними глазами:

— Не понимаю, что ты за человек, Конопельский. Вот здесь, перед всем коллективом, ты как будто порядочный, активный, будто честнее тебя во всей школе никого нет. А что ты на деле вытворяешь...

— Что же это я вытворяю? — насмешливо бросил Конопельский. — А ну, расскажи, расскажи, послушаем.

— А еще образцовая спальня. Стыдились бы говорить!

Тут уж Лукия Авдеевна не выдержала, возмутилась:

— Какая дерзость! Вы, Северинов, без году неделя как в школе и уже смеете бросать тень на весь коллектив...

— Да какой там коллектив, Лукия Авдеевна! Они вас обманывают, они совсем не такие, как вы думаете.

Маслов больно толкнул под бок Баранчука:

— Кричи, Баран.

Баранчук неуверенно запищал:

— Позор! Не слушайте этого кляузника!

Маслов щипнул за руку Хичкина.

— Хи! Чего щиплешься?

— Кричи!

Хичкин так сморщился, будто у него заболели сразу все зубы.

— А что кричать-то?

Тогда поднялся Маслов:

— Дайте я скажу!

Ему дали слово.

— Да что там провокаторов всяких слушать. Вы лучше спросите любого из нашей спальни, увидите, что они скажут. Вот тут хотят высказаться... И Хнычкин хочет... и Хичкин...

— В вашей спальне учеников собачьими кличками поназывали.

Конопельский с ненавистью глядел на Андрея:

— Говори, язык без костей. Если уж он на Лукию Авдеевну наговор возводит, то чего еще ждать...

Лукия Авдеевна только теперь, видно, опомнилась, или к ней дар речи вернулся.

— Я протестую! — задыхаясь, кричала она. — Я двенадцать лет учительствую, я второй год воспитательницей работаю, но мне никто в глаза не говорил таких гадостей. Я честно работаю... Я воспитываю!.. В нашей спальне образцовый порядок. А вот попала одна паршивая овца... Мало с Курилой мороки имели... я вас предупреждала, Леонид Максимович, о поведении Курилы... Вот и получилось теперь... самый настоящий побег. А тут эта новая история. Нет, я так не могу работать!.. Если всякий, кому только вздумается, будет подрывать мой авторитет перед воспитанниками... Я прошу, Леонид Максимович, сделать выводы, я дальше не могу так...

Леонид Максимович, будто не слыша ничего этого, что-то спокойно записывал в свою тетрадь, просматривал какие-то бумаги. Не реагировал он и на полуистерические выкрики Лукии Авдеевны.

Затем началось обсуждение.

Первым вскочил Конопельский:

— Андрей Северинов обвинил меня и всю спальню в тяжких грехах, в таких, что даже не верится. Никаких доказательств у Северинова нет. Курили в спальне? Да, курили. А кто? Курило да еще Баранчук. Курило исчез, испугавшись обсуждения. Баранчук не отпирался. Да, он курил, но курил один, потихоньку. Правда, его еще поддерживал Курило. В карты играли? А кто видел? Никто не видел. Ни Хичкин, ни Хнычкин, ни Баранчук и никто другой. Один Северинов видел... Но это, быть может, ему приснилось, и он сон выдает за действительность. Прозвищами учеников наделяют? Ну и что ж? Всем дают прозвища. Разве кто-нибудь жаловался? Пусть жалуются, кому прозвище не по нраву. Всем, значит, нравится, одному Северинову не по вкусу. Уроки не делают, задания домашние списывают? Ну, это уж дело учителей и воспитателей, а не Северинова. Авторитетик дешевый хочет себе заработать, к своим рукам всех прибрать. Не выйдет, мист... товарищ Северинов, уж где-где, а в нашей спальне, где существует образцовый порядок, вот даже и Лукия Авдеевна подтвердит — не выйдет!

С Конопельским были согласны чуть ли не все члены школьного совета. Они осуждающе посматривали на Андрея: и откуда, мол, взялся такой умник? Еще не успел познакомиться со всеми, а ему уже порядки не понравились, начал под членов школьного совета подкапываться.

Однако не все осуждали Андрея. Карина смотрела на него сочувственно, верила, как говорится, Северинову на слово, потому что хорошо знала повадки Конопельского.