Конопельский повел себя иначе. Сразу же после собрания он подошел к Андрею, заглянул ему в глаза, крепко пожал руку:

— А ты битый жук. Я сперва не разобрал. Ну и чудак ты! Надо было сразу откровенно сказать. Думаешь, мы тебя обидели бы?

Андрей с удивлением посмотрел на Конопельского:

— Ты что? Думаешь — к власти рвусь?

Конопельский замялся:

— Да уж вижу — Курилу выдвинул. Ну ничего, поживем — увидим. А все же свинью ты здоровую мне подложил, с поросятами.

Андрей широко улыбнулся:

— Не будем помнить старое. Мир!

Конопельский еще раз пожал руку Северинову:

— И дружба!

С этого дня в их спальне никто не курил, в карты не играл и не устраивал «бани» спящим. Даже Конопельский и Маслов не жили больше аристократами: никто за них пол не подметал и не мыл, да и ничего за них не делали — сами они трудились, хоть и без всякой охоты.

И все же Миколка чувствовал, что Конопельский с Масловым затаили на них злобу, что они внимательно следят за каждым их шагом, готовые в любую минуту подстеречь и взять реванш за свое поражение.

Миколку и Андрея все считали хорошими друзьями. Причиной тому было не собрание. И это лучше всех понимал Курило. Андрей старался дружить и относиться ко всем в спальне и в классе — и к мальчикам и к девочкам — одинаково. С Миколкой его тесно связывала школьная мастерская, в которой они всегда с увлечением что-нибудь мастерили даже в неурочное время, а кроме мастерской — самодеятельность. Курило охотно участвовал в школьном хоре. В интернате он на первых порах даже позабыл, что существует на свете самодеятельность. И вот Андрей Северинов все поставил на место.

Перед Новым годом вся школа напряженно готовилась к празднику. Разучивали новые песни, к балу-маскараду шили костюмы, придумывали позатейливее.

И никто, видимо, не обращал внимания на то, что происходит вне школы. Во всяком случае Миколка эти изменения заметил первый.

Новогодняя елка приковала к себе все внимание, заслонила и покрытое тучами небо, и горизонт в тумане, и почерневшую гору, отгородившую школу-интернат от города.

Плыли низкие серые тучи, сиротливо стоял по соседству лес, черный, невзрачный, притихший. Холод забирался под одежду, руки быстро коченели, школьники подолгу не засматривались на елку — одни прибегали, другие убегали в школу.

Собирался бежать с неприветливого двора и Миколка. Тем более что у него нынче было немало дел. Сегодня он жил, охваченный какими-то тревожными, противоречивыми настроениями. Все время ждал: вот-вот явится мама. Скучал по ней, ему хотелось, чтобы она приехала хоть на часок, хоть бы только взглянуть на нее... А потом пусть уезжает домой, не мешает готовиться к концерту. Но что если она приедет не на короткое время и скажет ему: ну-ка давай собирайся домой, там будешь встречать Новый год? Ведь многих родители уже взяли...

И Миколка решил просить маму встретить с ним Новый год в школе, посмотреть их концерт, а потом и домой можно съездить.

Направляясь в школу, он снова вспомнил про возможный приезд матери и невольно бросил взгляд в сторону города. Глянул и в изумлении остановился. На пустынном холме, там, где раньше только ветер свистел да шумела сухая трава, вырос лес. Он даже вроде покачивался в осеннем тумане, выглядел каким-то сказочным: казалось, будто росли в нем журавли деревенских колодцев, точь-в-точь такие, как он видел в бабушкином селе. Приглядевшись внимательнее, Миколка понял, что это строительные краны взобрались на косогор, перешагнули его и направились прямо к их школе. Некоторые стоят неподвижно, как аисты на одной ноге, другие двигаются, суетятся, хлопочут, работают. Под ними виднеются стены новых построек. С какой-то непостижимой не то радостью, не то тревогой смотрел Миколка на этот новый ландшафт. Радостно было оттого, что город двигается сюда, к его острову. И в то же время немного обидно... Он уже успел полюбить свою школу, мысленно сравнивал ее с островом, сроднился с этим островом, и вот — на тебе — остров сливался с материком! С материком...

Миколка улыбнулся собственным мыслям.

Из школы выбежала Карина. В одном платье с белым воротничком, без платка.

— Миколка! — позвала она.

Это была единственная на свете девчонка, не вызывавшая у него раздражения. Он хотя до сих пор и не разговаривал с ней, делая вид, что не замечает ее соседства, но в то же время переживал бы, если б она вздумала пересесть от него на другое место.

Он слышал, что она зовет, но не откликнулся.

— Миколка! — громче крикнула Карина. — Скорей к телефону, тебя мама зовет.

У Миколки радостно дрогнуло сердце, и он, забыв обо всем, побежал в школу.

Телефон — в канцелярии школы. Его установили совсем недавно. Тогда же, когда началось массовое строительство и проложили шоссейку к самой школе. По сторонам шоссе и росли новые здания.

Но ни Миколка, ни кто-либо другой из школьников об этом не знали — всем казалось, что связисты сделали это специально для них, чтобы они не были отрезаны от всего мира, — уложили кабель и поставили на маленький столик черный звенящий ящичек. Посмотреть телефон приходили все — даже те, кто ниоткуда не ждал звонка, да и сам не собирался ни с кем разговаривать. Миколке тоже не снилось, что его позовут к телефону.

Звонили часто Леониду Максимовичу, но ведь он директор. А тут — подумать только! — Микола Курило, пожалуйте к телефону. Уж не пошутил ли кто над Миколкой? Да нет, может, кто другой и пошутил бы, а Каринка ведь не такая, она серьезная. И к тому же, сегодня дежурная по школе.

Карина действительно не шутила. Она шагала рядом с Миколкой и рассказывала:

— Сижу в канцелярии, дежурю, одна: секретарша домой убежала, Новый год ведь, а у Леонида Максимовича дел тьма! А тут — динь-динь! Я трубку схватила — алло, алло, кто говорит? А в трубке: «Это мама Курилы. Позовите его, пожалуйста, мне с ним необходимо поговорить». Ну я и бросилась тебя разыскивать, а тебя нигде нет. Потом уж в окно увидела...

Миколка ускорил шаги. Он боялся, что маме надоест ждать и она положит трубку. Волновался — может, папа приехал или письмо прислал.

Карина еле поспевала за ним.

— А у тебя, видно, мама хорошая, ласковая, — вздохнув, сказала она.

Миколка обеими руками схватил телефонную трубку, поднес к уху и смущенно посмотрел на Карину: провода гудели, но больше ничего не было слышно.

— Ничего нет, — сказал он.

Карина испуганно стрельнула глазами, выхватила у него из рук трубку. И сразу положила ее на рычаг.

— Разъединили, — виновато сказала она.

Они стояли у телефона и ждали. А телефон молчал. Молчал минуту, другую, потом вдруг весело залился звонком, словно обрадовался, что научился звонить.

Миколка схватил трубку:

— Алло! Кто? Это ты, мама? Здравствуй, мама!..

У него живой радостью засветились глаза, лицо зарделось румянцем, ямочки на щеках дрожали. Карина не сводила с Миколки глаз. И тоже вся вспыхнула счастьем, будто это звонили не Миколке, а ей.

Мамин голос был едва слышен, но Миколка понял все, что она ему говорила. И у него сразу понизилось настроение.

— Колюшок, сынуля, ты меня сегодня не жди, Новый год встречай без меня, потому что меня, видишь ли, пригласили... Отказывалась, но ничего не вышло, так что ты не скучай... Не будешь скучать?

— Нн-е-ет...

— Кстати, как у тебя успехи? Табель уже выдали?

— Выдали.

— Хорошо, хорошо, я, может, завтра к тебе загляну, распишусь.

Миколка молчал. Какая разница — распишется или не распишется. Здесь не школа. Не все родители расписываются в табелях. У многих вообще нет родителей.

В трубке уныло гудели провода, виновато звучал голос мамы:

— Ну, ладно, ты не беспокойся, все хорошо... все хорошо... бабушка уехала в деревню. Дождь у вас тоже идет? И у нас хлещет. Ах, чуть не забыла, поздравляю тебя с наступающим Новым годом...