Миколка жалобно посмотрел на Андрея.

— Так ведь Леонида Максимовича надо спросить...

— Я уже взяла разрешение.

Ничего не поделаешь, придется ехать.

— Вот вернусь — обязательно попробуем, — обещает Миколка.

— Возвращайся. А я с Маратом Ниловичем поговорю...

В родной дом вошел будто впервые. Огляделся. Комнатки какие-то крохотные. Будто здесь никогда и не жил. Чужим стал ему дом. А почему — не понять никак.

— Ну, как тебе, Колюшок, ремонт нравится? — спросила мать. В голосе ее звучит гордость за свою инициативу. Так вот почему родной дом стал чужим и неузнаваемым! Не те стены, не тот потолок. И кроме того, исчезла Миколкина мебель; не стало в доме школьника — не стало и его столика, стула, кровати. Некому мастерить, сорить.

— Снимай ботинки, а то наследишь. Убирать теперь некому, бабушка на рождество в деревню уехала.

Миколка потупился. Мать, сама того не подозревая, с первой же минуты испортила его настроение.

Бродил из комнаты в комнату, не находя себе дела.

Вопросы матери настигали его в каждом углу:

— А кормят вас как?

— Хорошо.

— Наедаетесь?

— Конечно...

— И вкусно готовят?

— Есть можно.

— Лучше, чем дома?

Миколка на секунду задумался. Как тут ответить, чтобы и школу не опорочить и не обидеть мать?

— Всякое бывает. Бывает лучше, а бывает и хуже.

Мать вздыхает:

— Где уж там, чтобы в общем котле да лучше готовили! Уж бабушка наша готовить умеет...

Миколка не спорит. Его меньше всего интересует кулинария. Он очень нетребователен к еде.

У матери, видно, все вопросы насчет питания сына были исчерпаны, и она принялась за учебу:

— Нравится тебе в интернате?

— Я ведь там не один. Всем нравится.

— А где лучше учиться, в школе или в интернате?

— Наш интернат тоже школа.

— Как будто я не знаю! Я о другом спрашиваю.

— Там не прогуляешь. Там организованно...

Мать снова вздыхает. Разве она отдала бы своего ребенка чужим людям, если бы у нее был муж как муж?! Где это видано, чтобы у чужих ребенку жилось лучше, чем дома? Ни повеселиться, ни отдохнуть, все занимайся да занимайся...

— Тебя там не обижают?

— Кто меня там будет обижать? — пожал плечами Миколка.

— И не бьют вас?

— Хм! А почему должны бить?

— Но ведь там разные дети. Есть и совсем беспризорные — ни отца, ни матери.

У Миколки перед глазами Каринка. У нее нет папы, у нее мать... Словом, Каринка осталась одна-одинешенька на белом свете. Но значит ли это, что ее кто-то должен бить или обижать? Да Миколка собственными руками голову оторвал бы такому негодяю!

— А уроки готовить вам не мешают?

Эти расспросы начинали надоедать Миколке. К счастью, кто-то позвонил, оказалось, соседка в гости пожаловала.

— А, кого вижу! Колюшок прибыл! Да как же ты вырос, каким красавцем стал, прямо молодой человек, да и все! Ну, как ты живешь, как ученье, какие отметки?

Хорошо, что мать и соседка вскоре переключились на другую тему, сразу забыв про гостя.

Мать, оставив сына в покое, взялась за отца:

— Если бы у нас был отец как у людей, ребенку бы не пришлось по чужим углам мыкаться. Думала, друга себе на всю жизнь выбираю, а оказалось, злейшего врага выбрала. Что это, думаю, наполовину уменьшились переводы! Ломала, ломала голову, писала, писала, на работу вынуждена была устроиться, а он, выходит... Ну не дурак ли, не дубовая ли башка — половину денег на интернат переводит? Будто бы их Колюшке там выдадут, будто бы государство ребенка ни прокормить, ни одеть не сумеет. Что ты сделаешь с таким человеком?!

Муж соседки тоже оказался не лучше, ему также перепало на орехи.

Затем разговор перешел на то, как встретили Новый год.

— Уж такая, такая компания собралась, ну просто до невозможности, все веселые, разлюбезные! До того разгулялись, что и вчера весь день и весь вечер гуляли, еле домой спать добрались. Думала Колюшку домой взять, да куда там... Еле сегодня после работы вырвалась.

У соседки тоже собиралась «разлюбезная компания», тоже было очень весело, тоже разгулялись на всю ночь и день, только к вечеру разошлись.

Миколке хоть уши затыкай — все одно и то же, одно и то же...

Снова звонок. Фред. Миколка сдержанно поздоровался, хотя прежней ненависти уже не было. Просто смотрел на него, как на человека низшего сорта, с которым, однако, нужно быть осторожным, не класть пальца в рот.

— Отпустили?

Спрашивает, будто Миколка из далекой ссылки вернулся, будто он в школе-интернате отбывал наказание. Миколка не считал нужным отвечать на такой глупый вопрос. Он раздумывал о другом — бывают же на свете такие нахальные люди: подставят ножку, наделают гадостей, а потом с бессовестными глазами к тебе же в гости прутся. Другой на месте Фреда стыдился бы ему на глаза показаться, а этому хоть бы что, пришел, да еще и подмаргивает:

— Смотаем?

— Куда?

В голосе у Миколки слышится зимний холодок.

— Можно в кино. Я, брат, знаю — в одном месте такой мировой фильм прокручивают, закачаешься! Американский! До шестнадцати лет вход воспрещен. А хочешь — давай во Дворец спорта, там у меня один дяденька есть знакомый, в дверях стоит, безо всяких пропустит.

Миколка был не против фильма, не против Дворца. Но только не с Фредом.

— Нет, я дома побуду.

— Зажим самокритики? Я от своей запросто сматываюсь. «Иду в библиотеку», «Иду на тренировку», «Иду на репетицию» — верит. С ними, брат, иначе нельзя, отсталый народ. Хочешь, я закину за тебя слово.

— Не надо. Хочу побыть дома.

Фред понимающе прищурил глаз. От этого прищуривания у Миколки невольно сжались кулаки.

— Ну, как хочешь. Я пошел. Может, встречу... Знаешь, я недавно познакомился... из музыкальной школы. Такие, брат, бабочки, — закачаешься. Одна на виолончели пиликает, другая — дочка профессора. На именины приглашали. Ты до какого, до десятого?

— Как в каждой школе.

— Жаль, жаль... Именины пятнадцатого. Приударили бы вместе. Ты представляешь — дочь профессора!..

Миколка смотрел в пол, краснел и угрожающе посапывал.

— Ну, я пошел. Завтра загляну... Кстати, наша Маричка такие, брат, реформы, такие новшества завела... Школу в образцовые хочет вывести, собрания каждый день, все накачивает, все воспитывает, воспитывает... Только слушай. Ну, будь здоров. Акклиматизируйся. Адью!

Фред скрылся за дверью. В комнате сразу посветлело, стало просторнее. Вспомнился Конопельский. Свести бы их с Фредом, вот была бы пара — два сапога на одну ногу. Фред, наверное, почувствовал настроение Курилы и больше к нему не показывался.

Встретились на другой день случайно, на улице. Поздоровавшись, Фред поспешил сообщить о Кесаре.

— Ах да, я вчера позабыл тебе рассказать про Кира. Понимаешь?.. Вылетел, брат, из школы, как пробка. А за что, думаешь? Нет, нет, не за то. За то, думаешь, Маричка его исключила бы? Захотел бы — учился, парень он с головой, все время в отличниках числился бы. Отец у него — раз! — и помер. Приехал с курорта, а там, видно, его залечили: как лег спать, так больше и не проснулся. А Кесарь — вот чудило — взял да на курсы крановщиков подался, вертит теперь стрелу в небе... Кончилась коту масленица...

— Так ведь он в вечерней школе учится.

— День краном ворочай, а вечер в школе потей... Ни кино, ни других развлечений.

Миколка со всей откровенностью посмотрел на Фреда. В его взгляде были и осуждение, и ненависть. Фред заметил это и сразу же заспешил:

— Ну, я побежал. У меня тренировка. Будь здоров! Заходи.

И юркнул за угол дома. У Миколки стало легче на душе.

Мать была на работе, а он сидел дома. Читал, бродил по комнатам, от нечего делать перелистывал альбомы. А в мыслях то и дело возвращался к своему интернату.

Наверное, Андрей договорился с учителем, уже замерил окна в доме и теперь стоит у станка, строгает. И, может, вспоминает его, Миколку, может, ему помощь нужна. Одному тяжело оконную раму смастерить, такую, чтобы ее в новый дом поставили, а вот вдвоем... вдвоем они обязательно сделали бы!