Заландер невольно схватился за конторку прилежного чиновника, но не сказал ни слова.

Нотариус посмотрел на часы:

— Я пойду с вами к председателю суда, покамест как раз еще не поздно, ведь на всякий случай вам надобно выхлопотать судебную конфискацию банковских активов, которые предположительно покроют ваш чек.

— Внизу ждет извозчик, — сказал Заландер.

Они поехали к судье и получили желаемое постановление, однако мало-мальски значительных сумм в банке не оказалось.

Такое вот печальное известие ожидало пробуждения Марии Заландер; когда же алые краски разгорающегося утра на безоблачном небе словно безмятежная греза оживили ее спящее лицо, муж ее снова отложил суд над своим легкомыслием, в коем себя винил, до той поры, когда детей отослали за провизией, а затем и до после завтрака. Не хотелось ему, чтобы жена в первое утро воссоединения стояла у плиты в слезах.

Дети ушли и пришли, жена готовила завтрак, и в кругу семьи это занятие доставляло ей искреннюю радость, а уж дети так веселились, что даже отца взбодрили и печаль его опять ненадолго задремала, хотя на всех колокольнях уже пробило семь. Тут Мартин вспомнил и о подарках, которые в щедром настроении купил в Англии. Он тотчас открыл чемоданы и принялся выкладывать кожаные футляры со стальными приборами, на редкость красивые иллюстрированные книжки, английский текст которых он немедля решил использовать для первоначального обучения через игру, тонкие шали и кружева для жены и девочек и целую кучу всевозможного печенья, которым были заполнены пустоты во всех сундуках и чемоданах.

Все это стало превосходной забавой и подтверждением, что начинается золотой век, а одновременно подтолкнуло хозяйку дома к исполнению обязанностей, приличествующих этакому образу жизни. Она ушла одеваться для необходимого похода по магазинам, а добряк Мартин разом вспомнил о том, что его злополучные трансакции не иначе как уже известны всему городу; ведь не только друг Вигхарт вчера вечером прогулялся по кофейням, со всем сочувствием сообщая эту новость, но ввиду открытия конкурсного производства и у чиновников не было причин умалчивать о столь необычных прецедентах. Он никак не мог допустить, чтобы эти слухи настигли жену, как говорится, посреди улицы. Поспешно сунул детям одну из книжек и горсть английского печенья и предложил устроиться на воздухе под платаном, что сразу же пришлось им по душе.

— Знаешь, Нетти! Мне наш отец нравится, а тебе? — сказала, выходя из комнаты, не по годам умная Зетти сестре, которая, подражая ей, отвечала с еще большей солидностью:

— О, вполне! И я нахожу, он хорошо подходит для нашей матушки! Верно?

Арнольд, молча шагавший следом, слышал эти мудрые суждения и понимал все куда лучше, чем думали умницы-сестры; ведь то, что родители хорошо подходят друг другу, он воспринимал как таинственную удачу и охотно поверил девочкам, хоть и не сказал ни слова.

Отец между тем уже вошел в спальню, где г-жа Мария успела надеть верхнее платье и начала застегивать пуговицы на груди.

— Мария, — сказал он, — ты никогда не писала мне, что Луи Вольвенд сызнова занялся коммерцией, даже своего рода банковским делом?

Жена замерла, с удивлением глядя на него:

— Я ничего об этом не знала и не знаю! Откуда мне знать, коли живу я в уединении и среди людей не бываю?

— И о фирме «Шаденмюллер и компания» ты тоже не слыхала? — спросил он, все еще медля.

— Да нет же! А кто это?

— Это фирма, на которую переведены все мои, сиречь все наши сбережения, которые в Рио я наличными поместил в банк. Погоди!

Он шагнул к одному из открытых кофров и достал заключенную в Бразилии главную книгу, уступая безотчетной догадке, что большая наглядность, возможно, облегчит разговор.

На последней заполненной странице красивыми цифрами было проставлено сальдо его состояния, над безупречно ровной чертой, с удовольствием проведенной по линейке, а ниже написано: из вышеозначенного сальдо должно вычесть сумму в 25000 швейцарских франков как активы моей супруги Марии N. N. из полученного мной за нею состояния.

Открытую книгу он положил на маленький столик и указал пальцем на заключение счетов.

— Видишь, это тридцать шесть миллионов рейсов, чуть больше двухсот тысяч франков на наши деньги! Что бы там ни было, я, как ты можешь прочитать, записал здесь полученный за тобою капитал! Три четверти обшей суммы я передал солидному банку в Рио и получил взамен чек на здешний банк «Шаденмюллер и компания», каковой должен был выплатить мне наличные деньги. Но из кого состоит эта «Компания Шаденмюллер»? Из одного — единственного человека, а зовут его Луи Вольвенд, и он неплатежеспособен, так как снова обанкротился, нынче об этом сообщат в официальном бюллетене. Вдобавок тем временем сюда уже пришла весть, что и банк в Рио-де — Жанейро исчез! Покамест никто знать не знает, куда девались деньги — то ли их выкрали еще в Рио, то ли Вольвенд прикарманил.

Все это он поведал сухим, порой прерывающимся голосом. Г-жа Мария, поначалу слушавшая вполуха, смотрела то на книгу, то на его лицо, самое для нее важное и более всего привлекавшее ее внимание, но под конец побледнела как смерть; ни слова не говоря, она дрожащей рукой застегнула последние пуговицы и только затем начала бессвязно лепетать вопросы, мало-помалу примиряясь со злым роком. Терпеливо и чуть ли не покорно Мартин приноровился к ее беспорядочной речи и повторял одни и те же выводы и подтверждения, пока она не уразумела все целиком и полностью.

Вот тогда-то она, ломая руки, залилась горючими слезами и вскричала:

— Ах, бедный ты, бедный! Где теперь наши семь лет разлуки и печали?

Судорожные рыдания внезапно сменились страстным взрывом гнева:

— Он загубил нашу уходящую молодость, пес окаянный! Куда он скрылся, этот кровосос, эта пиявка? Соли бы ему на хвост насыпать! Придавить как следует да выжать эту губку, которая все засасывает! Ирод проклятый! Погоди, Мартин! Коли ты не можешь найти на него управу, я воспитаю сына, чтобы он с ним расквитался! Теперь мне понятно, отчего при виде этого пронырливого хорька меня всякий раз охватывало дурное предчувствие! Возможно ли, что вот только что я была счастлива и бодра, как пташка, а теперь так несчастна, так больна!

В отчаянии она металась по комнате, отворила окно, выглянула наружу.

— Какой чудесный день! Какой дивный летний воздух — и отравлен! Значит, вот так обстоит, вот так, вот так! Вот так! — добавила она чуть ли не нараспев, от лютой боли, закрыла окно, опустилась в углу на пол и уткнулась головой в сложенные руки.

При всем отчаянии Мартин Заландер изумился неистово-страстной вспышке жены, он даже не предполагал, что она способна на такое; но мягкое сострадание помогло ему подняться над эмоциями супруги и над собственным чувством вины. Он подошел к ней.

— Мария, милая! — сказал он с ласковой серьезностью. — Не убивайся так! Это же всего — навсего деньги! Разве они единственное и лучшее, что мы имеем и можем потерять? Ведь у нас есть мы и наши дети, верно? И разве же это утешение вмиг становится пустым звуком, коль скоро речь идет о нас, а не о других? Ну, будет, будет, незачем сидеть на полу, как ребенок, все деньги вкупе с Вольвендом не стоят этакой глубокой печали! По страстному твоему порыву я вижу, что, вопреки сетованиям на потерянные годы, ты еще молода, и, на мой взгляд, это прекрасно, как дивный летний ветерок за окном; ну, вставай же, утри слезы и постарайся ничего не показывать детям, тогда сразу возьмешь себя в руки! Ты, наверно, не услышала, я спас часть состояния, она со мною, в надежных бумагах, к каковым Вольвенд касательства не имеет, а стало быть, положение мое несравненно лучше, нежели семь лет назад, вдобавок полезного опыта и знаний у меня тоже прибавилось. Ну полно же, наведи-ка красоту, пора отправляться по делам — мне по канцеляриям, тебе за покупками, а после обеда совершим вместе с детьми хорошую прогулку. Коли мы оба будем держаться спокойно, выход найдется, вот увидишь!