«Прошу прощения, синьора, вот ваш ребенок», — пробормотал Квадрат, не давая никаких других объяснений и слагая свою ношу на постель — осторожно, словно нянька. Но несмотря на столь осмотрительное обращение, Узеппе уже полуоткрыл слипающиеся глаза. А когда в поле его зрения появился брат, совершенно готовый к отбытию, он эти глаза широко распахнул.

Квадрат тоже, в свой черед, отлучился на минуточку в известный закуток, дабы привести себя в порядок. А Нино, который недолюбливал свечи, называя их кладбищенскими светильниками, тем временем дунул на крохотное пламя и поставил на пол вместо свечки свой зажженный фонарик. Потом он попросил у Иды хотя бы несколько лир на сигареты, поскольку был без гроша. И после того, как Ида, порывшись в известной нам сумке, набрала для него несколько десятилирных ассигнаций, он, как бы рассчитываясь с ней, задержался на несколько минут, чтобы поговорить.

Предметом беседы стал Карло Вивальди, который в данное время спал, и на которого Нино указал, не называя, просто ткнул локтем в направлении его занавески. Полушепотом он сообщил матери, что хорошенько подумал и пришел к выводу, что этот человек сказал неправду, что он вовсе не из Болоньи.

«Я хорошо чувствую болонский акцент. У меня была девушка из Болоньи, она все время приговаривала „ска… ска…“, а у этого никакого „ска… ска…“ я не слышал…»

«Этот» мог оказаться из Милана, или, там, из Фриули; в общем, по мнению Нино, то, что он из северной части Италии, скорее всего было правдой. А вот что он из Болоньи — это, извините, вранье. Но что он анархист — в это вполне можно поверить. Правда, кроме анархизма, там было еще много всякой всячины, и этот человек бесспорно что-то скрывает. Возможно, и имя, Карло Вивальди, было придуманным.

«Я пораскинул мозгами, и вот что я тебе скажу, ма… Этот субчик, по-моему, вполне мог бы быть одним из…» Тут Нино вроде бы был совсем готов сделать Иду своей тайной сообщницей. Но все взвесив, он, по-видимому, предпочел сохранить тайну своей личной связи с этим человеком, называвшимся Карло Вивальди. И разговор этот он оставил, не закончив его.

Ида была готова в свою очередь шепнуть ему: «Он такой же анархист, каким был в свое время твой дедушка…», но из робости так и не шепнула. С минувшего вечера известие, что Карло Вивальди является анархистом, и стало быть, мазан тем же миром, что и ее отец, успело уже расположить ее в пользу этого бедняги. А когда позже начался ужин, и она услышала (хотя и в полудреме) его рассказ о собственных злоключениях, она сказала себе, вспоминая неприятности, пережитые ее отцом, что анархисты, вне всякого сомнения, не пользуются в обществе особыми симпатиями. Кроме того, северный выговор Карло почему-то привел ей на память Нору, ее мать… В общем симпатии ее инстинктивно обратились к Карло Вивальди — гораздо более, нежели к кому-либо другому из присутствующих на вечеринке, словно некие узы солидарности и родства связывали ее с этим строптивым смуглым человеком. Но перед лицом сдержанности, проявленной Нино, она не стала настаивать, хотя и желала бы разузнать о нем побольше.

За окном рассветало, но их комната, защищенная здоровенными жалюзи, еще тонула в ночной мгле. И все вокруг продолжали спать, их не обеспокоил ранний звон будильника, он их не касался. Только с той стороны, где спал Джузеппе Второй, отмечался, с самого момента побудки, какой-то шум и озабоченная возня. Там плясал призрачный огонек коптилки (в этот час электричества не давали, а керосин с каждым днем становился все большей редкостью).

Квадрат вернулся в комнату, и Нино поднял с земли свой фонарик; Ида в это время отдыхала, сидя на постели, и не зажигая своего огарочка из соображений экономии. Тут Узеппе, увидев, что его брат направляется к выходу, быстренько добрался до края матраца и поспешно принялся одеваться.

За несколько мгновений он добежал до порога внутренней двери; двое уходящих, между тем, уже шагнули за порог и теперь удалялись. Он был совсем готов, он успел надеть штанишки и рубашонку и обуть чочи, и даже тащил на одной руке свой непромокаемый плащ — вроде как было договорено, что и он тоже уходит в дальний путь. Еще несколько секунд он стоял неподвижно и глядел на них двоих, отошедших от порога шагов на десять и шагавших по лужку, который кончался земляной кучей. Потом он молча пустился за ними.

Однако же из глубин помещения поспешал, между тем, и Джузеппе Второй, полностью одетый по своему всегдашнему обыкновению, в застегнутом пиджаке и со шляпой на голове.

«Одну минутку!» — в волнении воскликнул он, торопясь к ним и остановив их посреди тропинки. — «Вы уходите вот так, не выпив кофе? А я как раз готовил вам кофе, настоящий кофе!» — он извинялся с видом человека, который обещает райское блаженство. Да и в самом деле, в те времена предложение выпить чашку настоящего «Мокко» стоило многого. Тем не менее двое друзей, переглянувшись, ответили, что у них нет ни минуты лишнего времени. В условленном месте их ждет друг, и все вместе они должны вернуться на базу. Им нужно поторопиться, объяснил Ниннуццо не без искреннего сожаления. «В таком случае я не настаиваю. Только вот мне нужно поговорить с тобой… на личную тему. Полминуты мне хватит, это очень срочно!»

И Джузеппе Второй лихорадочно оттащил Ниннуццо в сторону, продолжая при этом на словах обращаться и к нему, и к Квадрату.

«Послушайте, товарищи, — сказал он, жестикулируя, тому и другому сразу, — я без долгой болтовни хочу сказать вам вот что: мое место рядом с вами! Я себе это говорил еще вчера, но ночью я принял твердое решение! Ну что мне здесь делать, скажите на милость? Мне нужно быть в самом центре борьбы! В общем берите меня с собой, в свои ряды!»

Он говорил тихо и торопливо, но достаточно торжественно, и во взгляде сквозила уверенность, что товарищи это предложение примут. Но Нино молча окинул его взглядом, яснее ясного говорившим: «Старая ты калоша, ну какой же из тебя партизан?», успев посмотреть при этом и на Квадрата, и как бы подмигнув ему — ну, мол, и забава… Квадрат при этом (он хоть и слышал, но скромно держался в сторонке) не моргнул и глазом, восприняв Джузеппе серьезно и с пониманием.

«Вы на внешность не смотрите, я жилистый, с любым быком могу потягаться! И рука у меня поправилась, работает, как новенькая!» Тут Джузеппе Второй, демонстрируя свои атлетические качества, принялся крутить своей правой рукой, пострадавшей в июльской бомбардировке. «Я и в военном деле разбираюсь, — продолжал он объяснять скептически настроенному Нино. — Я прошел Первую мировую. Не все же время я вытесывал статуи». После чего он поторопился сообщить, придав себе крайне важный вид: «К тому же у меня в надежном месте имеется наличный капиталец, и я почту за честь предоставить все, что имею, на службу общему делу!»

Эти последние сведения, должно быть, показались Нино весьма убедительными и достоверными. Он оглядел Джузеппе Второго уже более доброжелательно, потом взглядом спросил Квадрата, одобряет он или нет, и наконец энергично подытожил:

«Ты не знаешь, случайно, Ремо, того, что держит винный погребок на виа Дельи Экуи?»

«Еще бы! Это надежный товарищ!» — заверил его Джузеппе Второй, трепеща от удовольствия.

«Ну вот, ты обратись к нему, скажи, что по нашей просьбе. Он тебе даст все нужные указания».

«Спасибо тебе, товарищ! Тогда, значит, до скорого свидания! До очень скорого!!!» — Джузеппе Второй просто сиял от радости и нетерпения. Потом, жестом человека, который, прощаясь, торжествующе размахивает флажком, он заключил: «Ради воплощения идеи недостаточно просто существовать! Пришел час, когда можно по-настоящему пожить!»

И он попрощался с ними, подняв сжатый кулак. Квадрат ответил ему таким же приветствием, и лицо его выражало высочайшую степень ответственности. Но Ниннуццо торопился, он был рассеян и уже было повернулся спиной, трогаясь в путь. Тут он заметил Узеппе, который успел до него добежать много раньше, а теперь, таща по земле свой плащик, подбитый красной материей, неотрывно смотрел вверх, задрав голову, приняв позу птицы, пьющей воду.