— Нет необходимости.

— Что значит — нет необходимости?

На это ответил ему Ионатан Лифшиц:

— Послушай, Уди. Ты хочешь быть здесь боссом, так будь боссом, сколько тебе вздумается. А у меня ничего не горит.

И вновь замкнулся он в молчании, надеясь на какой-то поворот, на какое-то событие, которое произойдет само по себе и оторвет его от семейной жизни. Но пасмурные дни и ночи походили друг на друга. И Римона всегда была похожа на саму себя. Разве что купила себе в Хайфе, в магазине на горе Кармель, новую пластинку, на конверте которой был изображен нагой черный воин, копьем убивающий антилопу. По-английски, буквами похожими на черные языки пламени, было написано на этом конверте: «Чары Чада».

Так Ионатан начал понимать, что его уход зависит только от него, он должен искать и найти те слова, которыми сможет сообщить Римоне: «Я решил оставить кибуц и тебя».

Он не любил слов и не полагался на них. Поэтому готовился к разговору тщательно, без спешки, предвидя и слезы, и упреки, и мольбы, и обвинения. Ионатан опробовал всё новые доводы, но чем больше он их перебирал, тем меньше находил их. Не нашел ни одного. Даже самого незначительного.

В конце концов остался у него единственный выход: просто сказать Римоне правду без каких-либо объяснений. Так будет легче и короче, все можно выразить одной фразой, вроде этой: «Я не могу все уступать и уступать до бесконечности». Или: «Для меня уже слишком поздно».

Но ведь Римона обязательно спросит: «Что для тебя поздно?» или «В чем ты не можешь уступать?» И как ей на это ответить… Возможно, она разразится слезами и закричит: «Иони, ты сошел с ума!» А ему придется бормотать: «Ну, всё, всё…» Или: «Ты уж прости меня, пожалуйста…» А она напустит на него родителей и все органы самоуправления кибуца.

Послушай, Римона. Этого не объяснить словами. Быть может, это нечто вроде твоих «чар Чада». К примеру. Я не имею в виду именно чары Чада. Нет-нет, никакого колдовства. Я имею в виду… Значит, так… Просто у меня нет выбора. Я уже, как говорится, прижат к стене. Понимаешь, я ухожу. У меня нет выбора.

В конце концов предпочел он отложить все на несколько дней, заранее представляя себе, как в один из вечеров выскажет все Римоне, как, подобно героям из фильмов, будет молчать, если начнет она упрекать его или причитать. Мысленно он каждый день повторял слова, которые собирался произнести.

А пока что, как подпольщик накануне восстания, вынужденный скрывать свои намерения, Ионатан тщательно исполнял все повседневные обязанности.

Поднимался он с первым лучом солнца, выходил в майке и трусах на веранду, облачался в рабочую одежду, сонно сражаясь со шнурками на ботинках, особенно ненавидя тот, с разинутым ртом, надевал старую, латаную куртку и спускался к навесу, под которым стояли машины. Если утром лил сильный дождь, Ионатан покрывал голову и плечи мешком и, отчаянно ругаясь, мчался к навесу. Там, на грязном бетонном полу, он успевал две-три минуты попрыгать на месте, прежде чем начинал готовить к работе свой серый «фергюсон», проверяя в нем все: горючее, масло, воду. И наконец, кашляя и скрипя, трактор двигался с места, чтобы отвезти на плантацию Уди и стайку девушек, сборщиц урожая. Эти девушки, толпящиеся перед началом работы вокруг расположенной на плантации будочки из жести, чтобы получить из рук Ионатана садовые ножницы, вызвали в воображении его какой-то полузабытый рассказ о девяти монахинях, которые, взбунтовавшись, отринули все запреты, об одинокой избушке в лесу и о человеке, сторожившем ее. Но утро было таким промозглым и холодным, что воображение его погасло, не успев разгореться. И они начали собирать апельсины, наполняя ими огромные ящики.

Время на плантации Ионатан проводил почти в полном молчании и лишь однажды, передавая Уди спортивную газету, обронил: «Ладно. Пусть будет так. В этом году ты будешь заниматься всеми счетами и отправкой продукции. Но все-таки держи меня в курсе дела».

После работы Ионатан возвращался в свою маленькую квартирку. Уже в четыре — начале пятого зимний свет угасал за тучами. Ионатан, приняв душ, переодевался в сухую теплую одежду, зажигал керосиновый обогреватель и, усевшись в кресло, просматривал газету. За окном было ветрено и сумеречно, когда после своей работы в прачечной возвращалась Римона и ставила на стол кофе с печеньем. Время от времени Ионатан устало обменивался с ней вопросами и ответами, при необходимости менял перегоревшую лампочку или чинил подтекающий кран в ванной. Случалось, он твердо решал про себя, что уйдет сразу же после того, как закончит пить кофе и вымоет чашки с блюдцами. Раввин Нахтигаль говорил по радио о возможных путях религиозного обновления и среди прочего произнес словосочетание «бесплодная пустыня». Той ночью, и наутро, и даже до полудня следующего дня Ионатан незаметно для себя повторял эти слова, будто обнаружил у них свойство успокаивать боль — чары пустыни. Пустыня Чада. Бесплодье Чада. Чары пустыни. Ты только дыши поглубже, скажи себе словами друга своего Уди: «Набери побольше воздуха и успокойся». До вечера среды ничего не горит.

Была у Ионатана серо-коричневая овчарка по имени Тия. В эти зимние вечера Тия, бывало, укладывалась возле обогревателя и дремала. Дни ее молодости давно миновали, и казалось, с каждой зимой все сильнее ныли ее кости. Шерсть ее поредела, а в двух местах на ней появились даже пролысины, словно на ветшающем ковре. Случалось, что Тия вдруг открывала оба глаза и смотрела на Ионатана Лифшица с нежностью и вроде бы с некоторым сомнением, так что он поневоле начинал моргать. Иногда она впивалась своими клыками в собственные бока или кончики лап, чтобы вытащить какого-нибудь мелкого паразита, сердито чесалась, затем вставала и отряхивалась так неистово, что начинало казаться, будто шкура ей великовата. Потом, опустив уши, пересекала она комнату, устало падала перед обогревателем, тяжело вздыхала, зажмуривала один глаз, и только хвост ее еще шевелился. Через какое-то мгновение замирал и хвост, закрывался второй глаз, возможно, она погружалась в сон.

Из-за Тии вынужден был Ионатан отложить свой разговор с Римоной: за ушами у собаки появились ранки, которые через пару дней начали гноиться. Необходимо было посоветоваться с ветеринаром, он обычно появлялся в кибуце примерно раз в две недели для осмотра здешних коров и овец. Ионатан, привязанный к Тие, чувствовал, что не будет готов к переменам в своей жизни, пока собака полностью не выздоровеет. Ветеринар прописал мазь и белый порошок, который, растворив его в молоке, следовало давать Тие на ночь. Собаку с трудом удавалось заставить проглотить эту смесь, так что он снова должен был задержаться. Иногда Ионатан мысленно повторял приготовленные им слова. Чтобы не забыть. Но какие тут возможны слова? Пустыня Чад? Встал и ушел?

А зима тем временем набирала силу. Иолек, отец его, заболел гриппом и к тому же страдал от жестоких болей в спине. Однажды Ионатан пришел в родительский дом навестить Иолека, и тот устроил сыну выволочку за то, что так редко навещает их, и за то, что не соглашается принять на себя руководство гаражом, где дела идут все хуже и хуже, поскольку — из-за разрушительных тенденций, повсеместно наблюдаемых среди израильской молодежи, — невозможно найти человека, обладающего чувством ответственности. Хава, мать Ионатана, сказала:

— Ты выглядишь усталым и грустным. Может, тебе стоит отдохнуть денек-другой? Да и Римоне положен отпуск. Почему бы вам не съездить в Хайфу? Заглянете на вечерок в гости к дяде Песаху, сходите в кафе, в кино… Почему бы и нет?

А Иолек добавил:

— И в честь такого торжественного случая не мешало бы тебе постричься. Посмотри, на кого ты похож.

Ионатан промолчал.

Ночью, во сне, явились к нему Эйтан Р. и Уди с сообщением, что полиция наконец-то нашла на дне пересохшей реки тело его отца и он, Ионатан, должен вывести трактор с прицепом, захватить носилки и оружие, чтобы оказать немедленную помощь. Но когда пришли они на склад оружия, то нашли там только дохлую кошку…