— Я верю вам.

— Но и вас он любил… На мой взгляд, даже слишком. Мне не могло это нравиться, но это правда. Любил до самого конца. — Эвелин не знала, что ответить. — Чувства Харрисона были гораздо более сложными, чем вы могли бы подумать, — сказала Мэджин.

Эвелин рассмотрела Мэджин поближе. Это была женщина зрелой красоты и явно обладавшая повышенной чувственностью, что скорее всего и привлекло к ней Харрисона. Она, вероятно, способна подарить мужчине немало плотских радостей, однако Эвелин чувствовала, что сексуальность далеко не единственное ее достоинство. В сексуальных развлечениях ее муж и прежде себе не отказывал, но раньше он никогда не уходил от нее.

— Он любил вас, — повторила Мэджин.

— Я достаточно хорошо осведомлена о чувствах своего мужа, мисс Тьернан. Лучше скажите мне, как он себя чувствовал.

— Он любил вас гораздо больше, чем даже сам думал раньше, — продолжала настаивать на своем Мэджин. — Я была рядом с ним, когда у него случился первый приступ. Он хотел, чтобы вы были с ним, а не я. Меня это страшно терзало, по временам терзает и до сих пор, но я подумала, что вы должны знать, что он чувствовал.

— Если вы решили утешить и поддержать меня в горе, то это не стоило хлопот. Теперь все в прошлом.

Мэджин опустила глаза.

— Что бы вы ни думали обо мне, миссис Мэтленд, наши отношения с Харрисоном не были легкой интрижкой. Не существовало такой вещи, которой бы я не сделала для него. И я… я сделала такое… Я душу свою продала за него. За то, чтобы просто быть с ним. Но единственное, о чем я жалею, так это о том, что причинила вам боль.

— А что вы имеете в виду, говоря, что продали душу?

Мэджин некоторое время колебалась, потом, не отводя своих блестящих от подступающих слез глаз от Эвелин, она все же сказала:

— Прошлым летом я была беременна.

— Боже! — только и могла выдохнуть Эвелин.

— Я была счастлива, пока не обнаружилось, что не могу иметь их обоих: и Харрисона и бэби. Чем-то приходилось поступиться. И я поступилась ребенком.

— Вы сделали аборт?

Мэджин кивнула, затем отвела взгляд.

— Вот так я и погубила свою душу для вечной жизни, так я и приготовила ей путь в ад, лишь бы побыть с ним еще хоть немного.

Эвелин закрыла глаза. Страдания Мэджин, оказывается, были ничуть не меньше ее собственных мук. Она никогда бы не подумала, что способна сочувствовать женщине, отнявшей у нее мужа, но она сочувствовала ей.

— Харрисон не просил меня об этом, — продолжала Мэджин. — Но я сама догадалась, что он не хочет моего… нашего ребенка.

Эвелин почувствовала, как по спине пробежала дрожь.

— Я любила его, миссис Мэтленд. Любила всем сердцем. — Она перевела дыхание. — И я не жду, что вы пожалеете меня или даже простите, я просто пришла сказать то, что поможет вам простить Харрисона.

Эвелин ощутила слабость и с трудом проговорила.

— Я понимаю, вы хотите мне только добра, но я должна творить свой собственный мир, так же как вы творите свой. — Мэджин лишь опустила голову. — Вы сказали, что уезжаете из Вашингтона. А куда?

— Домой. В Элленсберг, штат Вашингтон. Это лучшее, что я смогу сейчас сделать. Попробую начать жить без Харрисона.

Она подняла глаза и улыбнулась сквозь слезы. Затем встала. Эвелин тоже поднялась. Она долгим взглядом посмотрела на женщину, разрушившую ее брак, и тихо сказала:

— Не терзайтесь. Вы не должны ни винить себя, ни наказывать.

— Я уже достаточно наказала себя, миссис Мэтленд, — хрипло проговорила Мэджин.

Эвелин посмотрела на нее с искренним состраданием.

— Черт побери этот мир! — Сказав это, она сделала шаг, обняла Мэджин, и та вновь не смогла сдержать слез. Так, обнявшись, они простояли с минуту, после чего Мэджин повернулась и ушла.

Стоя на пороге своего дома, Эвелин проводила ее взглядом. В чистом апрельском небе плавали легкие розоватые облака, принесенные восточным ветром. В свежем воздухе витали ароматы свежей листвы и распускающихся весенних цветов.

Когда Мэджин выходила из калитки, подъехало такси, откуда вышел Энтони и, чуть задержавшись при виде идущей по тротуару Мэджин Тьернан, повернулся к дому и встретился взглядом с Эвелин.

— Энтони, подождите пару минут, — сказала та. — Сейчас я буду готова.

Поднявшись наверх за сумочкой, Эвелин снова выдвинула ящик Харрисона и, окинув взглядом его содержимое, решила отдать семейные реликвии Энтони, кроме, пожалуй, газетной вырезки с речью. Этот клочок пожелтевшей бумаги — единственное, что еще связывало ее с покойным.

Спустившись в холл, она последний раз осмотрела себя в зеркале, потрогала норку, сезон которой прошел, и сняла с вешалки строгое шерстяное пальто. Затем присоединилась к Энтони и Бритт, и они поехали в Белый дом.

— Ну? Как наша ожидающая мамочка? — спросила Эвелин, когда такси отъехало.

— Как всегда. Ожидает, — ответила Бритт. — И несколько увеличилась с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Вы прекрасно выглядите, Бритт, — улыбнулась Эвелин. — Образ самого здоровья.

Бритт благодарно кивнула, положив руку на выпуклость, укрывшуюся под бежевым шелком платья и старинной шалью, наброшенной на плечи.

— Кто эта молодая женщина, что вышла от вас, Эвелин? — спросил Энтони.

— Мэджин Тьернан. Приятельница… знакомая Харрисона.

— Она пришла повидаться с вами?

— Ну, нам было о чем перемолвиться словом, вы должны понимать.

— Нет. Не могу представить, о чем вам разговаривать с ней.

— Ох, Энтони, для того чтобы понимать такие вещи, надо быть женщиной. Кстати, я хотела сказать вам, у Харрисона хранились семейные реликвии. Например, вещицы, подаренные ему в детстве отцом, и прядь волос вашей матушки; вам их приятно будет получить.

— Да, хорошо бы иметь что-то на память о брате, но вы и себе хотите, очевидно, что-то оставить.

— Не беспокойтесь, я оставила то, что мне дорого. — Считая вопрос исчерпанным, она повернулась к Бритт: — Итак, что говорит доктор?

— Говорит, что самочувствие вряд ли улучшится, беременность выдалась не из легких, — ответила Бритт чересчур уж бодро.

— Но вы хотя бы выяснили, кто будет? Мальчик или девочка?

— Нет, я сказала доктору, что не хочу знать заранее, а Энтони вообще не интересуется мнением медиков по этому поводу, он не сомневается, что будет мальчик.

— В роду Мэтлендов на протяжении вот уже шести поколений не рождалось никаких девочек, — с важностью проговорил Энтони.

— Вы только посмотрите на него! — с улыбкой сказала Бритт. — Говорит об этом, как о чем-то, чем должно гордиться.

Все трое рассмеялись.

— Ну, хвала Господу, здесь достаточно семейств, где рождаются одни девчонки, — сказала Эвелин. — Надо же кому-то поставлять в Вашингтон и мальчиков, чтобы будущие девушки не оставались без женихов.

— Вот и я так говорю, Эви, — отозвался судья и, протянув руку, погладил жену по плечу. — Бритт, девочка, ты радость всей моей жизни.

— Да, родной. Но только ты так поздно приходишь с работы, что можно подумать, будто не я твоя радость, а все эти ваши судейские клерки, — сказала Бритт и, повернувшись к Эвелин, добавила: — Последние две недели я его почти не вижу, иногда чуть не до ночи копошится там в своих бумагах.

Эвелин поняла, что Бритт имеет в виду подготовку Энтони к созданию заключения по делу «Руссо против Клосона», касающемуся абортов. Но она не удивилась этому: составление заключения по любому делу отнимало у судей достаточно много времени. Эвелин знала, что Энтони относится к своей работе чрезвычайно серьезно и добросовестно, да и распространяться о ней до официального оглашения судебного решения не станет, так что вопросов по этому поводу задавать не стоило.

— Это ваш первый званый обед в Белом доме, Бритт? — спросила она, переменив тему.

— Да. Я, правда, была там на президентском балу, но это и все.

— Энтони, а вы были на историческом обеде в честь королевы Елизаветы [5]? — спросила Эвелин.