Жара стояла несусветная, песок обжигал ступни, воздух приятно пах йодом и неприятно — грязью. Грязью, впрочем, пахло от самой Натальи. Не надо было мазать под носом, а намазала — терпи. Наталья полила свой топчан водой, чтобы не так горячо было лежать, и блаженно вытянулась. Солнце хоть и пекло, но не зло. Оно так добро пекло, рязмягчая косточки. Как в бане.

Кажется, Наталья придремала, потому что раньше вокруг было полно разных нерусских людей, а потом как-то вдруг стало полно русских. Они все казались знакомыми, потому что переговаривались на знакомом языке, и Наталья, скорее всего, пропустила бы свою настоящую знакомую, если бы та не говорила безостановочно.

— Все формы псориаза, — говорила она, — экземы, диатезы, угревая сыпь, нейродермиты, витилиго…

— Фирка! — завопила Наталья. — Ты здесь, что ли, работаешь?!

—…артрозы, остеохондрозы и другие поражения суставов, — продолжала барабанить Фирка, ее институтская однокашница, близоруко приглядываясь к Наталье. Узнать ее под слоем грязи было, наверное, трудно, но, с другой стороны, Фирка здесь уже наловчилась узнавать эти вымазанные физиономии.

— Отдыхайте, господа, — сказала она решительным административным голосом и взвизгнула: — Наташка!

Фиркой и Наташкой они назвали друг друга впервые в жизни, потому что учились в разных группах и никогда особенно не дружили. Но таково уж свойство наших людей за границей (и национальность тут особой роли не играет), что земляки им становятся знакомыми, а Знакомые — друзьями. Наталья вымылась, они с Фиркой расцеловались и пошли к ней в кабинет болтать.

Вообще случайно встретить знакомого в Израиле в два раза легче, чем в Москве. Там население в два раза меньше. А уж для врача встретить в израильской клинике знакомого врача — скорее даже не случайность, а закономерность, Поэтому Наталья удивилась гораздо меньше, чем Фирка, прекрасно знавшая, сколько зарабатывают наши врачи. Мало они зарабатывают, девочки. Недостаточно для поездок в солнечный Израиль.

Тут надо пропустить целый кусок на тему "Два мира — две судьбы". Или мы не знаем, как живут врачи у нас? Или не видели по телевизору, как живут врачи у них? Надоело это повторять, девочки, не говоря уже о том, что обидно.

Короче, сидят они у Фирки, дуют чай с бергамотом. Фирка ведет прием, но не перетруждается. Больные к ней ходят на консультацию два раза в неделю, она их посмотрит, впишет в курортную карточку назначение и может не проверять, как там больной лечится. Он, будьте уверены, лечится очень добросовестно, потому что за свои деньги, и немаленькие.

На всякий случай Фирка дала Наталье белый халат. Начальство у нее строгое, а так, если кто и увидит Наталью, Фирка честно скажет: вот коллега из Москвы, рассказываю ей, что тут у нас к чему, а она потом, глядишь, и посоветует своим больным ехать лечиться на Мертвое море.

Кстати, Фирка действительно рассказала Наталье, что к чему. Про все формы псориаза, экземы, диатезы, угревую сыпь, нейродермиты, витилиго, артрозы, остеохондрозы и другие поражения суставов. Но Наталья эти страшные слова близко к сердцу не приняла, потому что была в отпуске и вспоминать свой убогий кабинет в поликлинике не хотела. А приняла она близко к сердцу то, что Фирка по-прежнему увлекается иголочками и, чтобы не растренироваться, лечит по нескольку больных. Собирается подкопить денег и открыть собственный кабинет рефлексотерапии.

Вот так — собственный кабинет. Фирка говорила об этом как о деле вполне разрешимом: столько-то шекелей на оборудование, столько-то на аренду, а потом кабинет можно выкупить. И Наталья, посверкивая бриллиантовым кольцом, стала говорить об этом запросто. Московских цен она не знала и переводила в доллары Фиркины шекели. Суммы получались запредельные. Еще недавно, в Москве, Наталья вздохнула бы и… все. Но еще недавно она точно так же пусто вздохнула бы, если бы кто-то рассказал ей о пятизвездочном отеле «Принцесса». А сейчас она сама в нем жила.

Жизнь в пятизвездочном отеле «Принцесса», девочки, как-то убеждает, что мы можем больше, чем сами думаем.

Паша выспался, выкупался, наждался Наталью и в конце концов разыскал их с Фиркой в прибрежном ресторанчике. Фирка представилась ему Эсфирью Моисеевной, с отчеством, потому что вспомнила свое русское прошлое. Еще раньше она по этой же причине наклюкалась и плакала по беззаботным студенческим годам. Наталья, само собой, от подруги не отстала. Ей вдруг стали сердечно близки израильские проблемы с арабами на оккупированных территориях. Это почти как у нас с чеченцами, только у нас хуже.

В тихой надежде, что они расстанутся или хотя бы угомонятся, Паша отвез Фирку домой, но сам попал на их орбиту. Допивали по-московски на кухне, за столом с липкой клеенкой, что Наталью очень умиляло. Но в какой-то момент она поняла, что ночевать их Фирка не оставит. Это было уже не по-московски, точнее, не как раньше, когда они были моложе лет на десять и могли улечься вповалку поперек хозяйской софы, подставив под ноги стулья. Они тогда были другие, и страна была другая — не Израиль, само собой, и не Россия, а та страна, которой сейчас вовсе нет на карте. И никого из них тогда не ждала под окнами машина с кондиционером. Поэтому Наталья на Фирку не обиделась, но и простилась без слез.

Мотель искать не стали, а отъехали немного по шоссе и легли спать в машине, и любили друг друга пьяно, бестолково и больно, чтобы подхлестнуть уставшие тела. Наутро Наталья охнула, увидев расцарапанную ее ногтями Пашину спину.

Он еще спал, скинув во сне простыню. Его по-детски розовые крепкие ягодицы умиляли Наталью.

В стекла било свеженькое новорожденное солнце, по шоссе редко проезжали машины, а за шоссе, за горами сверкающей соли на берегу, не шелохнувшись, лежало Мертвое море, и воздух над ним дрожал от испарений.

Кондиционер они выключили, когда засыпали, чтобы не сажать аккумулятор. Как его теперь включить, Наталья не знала, а в машине уже начало припекать. На переднем стекле машины была специальная занавеска, чтобы опускать ее на стоянке, а на заднем — жалюзи. Наталья закрыла и то, и другое, а боковые стекла завесила полотенцами. Стало темнее и прохладнее.

Наталья склонилась над Пашей и осторожно лизнула царапину на его спине, чувствуя вкус пота и немного — крови. Она лизнула другую царапину, и Паша коротко застонал.

— Я оближу тебя всего, — сказала Наталья тихо-тихо. Ей не хотелось, чтобы Паша проснулся, но хотелось, чтобы он слышал ее во сне.

—

Я оближу тебя, мой потненький. — Следующая царапина была длинная, Наталья провела по ней языком от Пашиной лопатки до бока.

—

Я оближу тебя, мой гаденький.

Еще одна царапина заехала на бедро. Наталья осторожно перенесла ногу через Пашу и встала над ним на колени и на локти.

— Я оближу тебя, мой любименький.

Она добралась языком до паха, где никаких царапин уже не было.

— Я оближу тебя, мой мягонький… Мой нежненький… Мой…

Близко-близко она увидела, как просыпается его плоть, и стала помогать ей быстрыми ударами языка. Сама, не поняв, когда это случилось, Наталья почувствовала, что ноги ее разъехались и низ живота ритмично скользит по Пашиному лицу. А потом на бедра ей легли Пашины руки, и он резко посадил ее на себя, и впился в нее истово, как будто в жару высасывал сок из мягкого налитого персика.

— Я так не хочу, — прошептала Наталья, вдруг застыдившись, и подумала, что было бы совсем неплохо, если бы Паша ее не послушался, потому что она хочет именно так. Но Паша как-то немыслимо извернулся в тесноте, и губы его оказались у Натальиных губ, и его пылающая плоть ворвалась в нее, раскрытую, как цветок, и мгновенное разочарование прошло.