Еще одно журналистское словечко — гвоздь. Гвоздь готовил Гера. "Гвоздь им в задницу" — это про самозванок Семакину и Лучкову. Суда Гера больше не боялся, он ждал суда, он суда жаждал. "Я тебе сделаю гвоздь номера!" — вопил он в кабинете распоряжавшегося путевками Михалыча. (Наталья как раз в это время принесла в редакцию свои карточки на паспорт. Таблички на двери кабинета не было, только номер, и она так и не узнала, какая у могущественного Михалыча должность.)

Короче, Гера выпытал у Натальи про бывшего мужа и завелся его найти и устроить им встречу. Мишка стал бы частью гвоздя, шляпкой или острием. Значит, с одной стороны — Мишка, с другой — посрамленные Семакина и Лучкова, а в середине Наталья и спасенный мальчик Алешка со счастливым отцом Костомаровым Пал Василичем — вот какой получился бы гвоздь, "Мелодрама! — восторгался Гера. — Рабыня Изаура! Крошка Доррит!"

Михалычу Герин гвоздь гвоздем не показался, а показалось ему, что Гера с Натальей загуляли и хотят продолжить это приятное дело на курорте (о чем она слышала опять же под дверью Михалычева кабинета). У всех женщин, справедливо рассуждал Михалыч, муж если не храпит на диване, то куда-нибудь свалил: не в Израиль, так в Шепетовку к маме. Все врачи кому-нибудь спасают жизнь, а то, что Наталья сделала трахеотомию грязным ножиком на рынке, так это Гера уже описал в доступных его воображению красках. И Семакину с Лучковой Гера уже посрамил так, что не пришлось бы по суду платить им за оскорбление чести и достоинства. Надо, кстати, проверить, не крашеные ли блондинки эти Семакина и Лучкова, и если да, то давно ли покрасились.

Но хотя Михалыч и понял Геру по-своему (и, может быть, правильно), путевку он ему дал, однако с множеством поручений. Гера должен был написать для турфирмы статью про Иерусалим, потому что реклама типа "Посетите солнечный Израиль" на читателя не действует, зачем-то спросить у нашего посла Бовина, какой фирмы ботинки он предпочитает, встретиться с писателем Губерманом, если только он будет не в Москве, и заказать ему воспоминания об Аркадии Райкине, если только они были знакомы.

В общем, Гера уехал, даже не искупавшись в Красном море.

А Наталья осталась под пальмой у лазоревого бассейна. Кстати, насчет Гериного гвоздя у нее было свое мнение. То есть она тоже считала, что ничего гвоздевого в ее жизни не случалось, кроме того, что ей даром досталась путевка за границу. А еще она не просто считала, а своими глазами видела, что Гера так и лезет на согретое Пашей место. Взялся искать Мишку. Хотя она не просила. На «ты» перешел. Хотя открыто не пристает. Гере хочется иметь гарантии. Вдруг она прокатится за границу, а потом возьмет и не станет валандаться с ним по судам из-за той статьи про Семакину и Лучкову?

Значит, лежит Наталья под пальмой в белом шезлонге у лазоревого бассейна. Пальма листьями ш-ш-шур, ш-ш-шур — треплет их сорвавшийся с горы горячий ветер из пустыни. А Натальины волосы ветер не треплет. Не залетает так низко. Разбивается об отель за ее спиной. Отель где семиэтажный, где восемнадцатиэтажный — он такими уступами, как белый пароход с надстройками, и нацелен этот пароход «Принцесса» отплыть в Красное море. Красное море через дорогу.

Если не поворачивать голову, а голову поворачивать не хочется, то строго напротив Натальи тот самый грот с водопадом. Под водопад она уже сплавала, и чувства испытала ожидаемые. Хлещет вода по плечам, хлещет по голове, холодная, но не противная, и со всей силой, доступной слепой стихии, вышибает из бывшей советской женщины "бывшую советскую". Оставшаяся женщина уже не нуждается в макияже при вечернем освещении. То есть макияж ей не повредит, но это будет уже не маскировочная раскраска, а боевая.

Впереди и слева от великолепной женщины, которой не дашь больше двадцати пяти, — еще один бассейнчик, маленький, крестом. Там под водой бьет почти горячий поток, так сильно, что ноги отрывает ото дна. Сегодня великолепной женщине лучше в этом горячем потоке не сидеть, а посмотреть, как сидят другие иностранные туристы. Компания совершенно одинаковых финнов, наверное спортивная команда, погомонила, покрякала, из воды выскочила и убежала цепочкой друг другу в затылок. Сырой немец и поджарый пожилой англичанин плюхнулись со своими похожими на куклу Барби девицами из эскорт-сервиса. Про эскорт-сервис великолепная женщина вычитала из Гериного проспекта. Разобралась и по-английски: женское чутье подсказало. Платят за девиц кредитными карточками, вызов круглосуточный. Есть "оупен майндид" — открыто мыслящие, по-нашему — без комплексов. Есть только "эскорт и массаж". Есть просто "красивая прислуга" и есть невнятные «фантазии». Все рекламки с фотокарточками; предлагающая фантазии мадам лет на десять старше нашей великолепной женщины и предложить ничего другого, понятно, не может.

Оставим, девочки, этих резиновых кукол с их кавалерами. Мужчина, который покупает себе женщин по кредитной карточке, называется работодателем. От него надо требовать сорокачасовой рабочей недели, оплаты больничных, отпуска в летний период и отчислений в пенсионный фонд. Требовать от него любви неразумно.

У шезлонга великолепной женщины, на теплых от солнца известняковых плитах, стоит бутылочка обычной воды, ее первая покупка за границей. Горячий ветер из пустыни коварен, он сушит воздух, а воздух сушит великолепную женщину, и, чтобы не высушиться в мумию, надо много пить. Много пить жалко: бутылочка стоит три шекеля, целый доллар. Но великолепная женщина время от времени делает глоток, вымывая из себя остатки "бывшей советской", и каждый глоток идет легче предыдущего. Кстати, в отеле такая бутылочка стоит четыре шекеля, а если брать из мини-бара в номере, то пять. Великолепная женщина купила свою в магазинчике на улице и сэкономила два шекеля, а это ни много ни мало шестьдесят шесть центов.

Знаю, о чем вы хотите спросить, девочки. Сядьте, если стоите, и лягте, если сидите. Сейчас.

Одета эта великолепная женщина, натуральная блондинка, несомненно похожая на Шарон Стоун, в купальник фирмы «Готтекс» чисто серебристого цвета и в сухом, и во влажном состоянии, гарантия от выгорания на солнце. Такие двойные тесемочки, а на них треугольнички, ягодицы наполовину открыты, но этого не видно, она на них сидит, груди открыты больше, чем наполовину, и, конечно, никаких пластмассовых чашек. Это ее вторая покупка за границей, на которую ушли сэкономленные два шекеля и столько долларов, что лучше не говорить, а то вам, девочки, станет страшно.

Рядом с шезлонгом великолепной женщины юный, вызывающе мускулистый эфиоп моет плиты шампунем. Он уже минут двадцать поглядывает на великолепную женщину, а она уже минут двадцать старается на него не глядеть. Она не расистка, но, согласитесь, эфиоп — это чересчур для первого дня.

Эфиоп откладывает свою похожую на игрушку пластмассовую швабру и — вот оно! — подходит.

— Экскьюз ми, бур-бур-бур-бурля.

Ничего, кроме стандартного обращения, Наталья не поняла. Зато она поняла, что запущенная Пашей команда продолжает действовать. Ее зачарованный замок проснулся, сердце — наш барабан — ухнуло гулко, груди защекотало, «Готтекс» — еще мокрый, в обтяжку, и юный эфиоп так и уставился на твердеющие прямо на глазах соски. А самое главное, подвал опять потек, и оставалось тихо надеяться, что честный тампакс сдержит напор.

Эфиоп с пониманием улыбнулся, паршивец, наверное, поломойкой он только подрабатывает, потому что сейчас мертвый сезон, а на самом деле он из эскорт-сервиса. Там кого только нет, даже "мужчины для мужчин".

— Бур-бур, мисс, саншайн, бурля, бурбур.

Саншайн — солнечный свет? Комплимент, надо полагать? Только эфиопа нам не хватало. Нет, помечтать можно, но после покупки купальника на эфиопа точно не хватит, и мечты наши чисты, как горный хрусталь.