Когда она возобновила пение, Оуэн закрыл глаза и погрузился в льющуюся мелодию. Он понял, что Надя работает над своими песенками о зверушках. Особое звучание им придавали слова, произносимые на незнакомых языках. Мышцы у Оуэна затекли, и он осторожно переменил положение. Надя действовала на него возбуждающе. Завидев ее, он весь напрягался, независимо от того, чем она занималась.

В минувший вечер она сказала, что возвращение музыки сделает ее счастливой. Однако в глазах у Нади появилось еще больше таинственности. Да, она хотела его так же сильно, как хотел ее он. Оуэн чувствовал это по тому, как она словно растворялась в его объятиях, как жадно тянулась к его губам, но особенно — по биению ее сердца в тот момент, когда он переставал ее целовать. Но вдруг она становилась холодной, чужой и начинала тосковать по музыке.

Расставаясь с Надей на крыльце, Оуэн обещал, что постарается вернуть ей утраченное. Тогда ему показалось, что она беззвучно молится об обретении любимой музыки. И тут его потрясла одна мысль: Надя значит для него больше, чем просто красивая женщина с прекрасной фигурой. Ему захотелось быть ее рыцарем в сверкающих доспехах, взять Надю на руки и… оказаться с ней в постели. Да, быть романтическим джентльменом с перевозбужденными гормонами — сущее проклятие. Он глубоко вздохнул, возблагодарив небеса за то, что физическое состояние не слишком отражается на его психике, и вышел из тени.

В этот миг Надя смотрела куда-то поверх сарая, перебирая гитарные струны. Когда она увидела Оуэна, то от удивления и неожиданности вскрикнула.

— Я заходил в дом, — извиняющимся тоном сказал он, — но там никого не было.

— Эни любит слушать мои песни, — невпопад ответила Надя. Она собрала разбросанные листки записей и спрятала в голубую папку. — Я думала, если изменю содержание песни, это вдохновит меня. Увы, ничего не получается.

Она окинула взглядом сложенное в сарае сено, ясли, проследила, как пляшут пылинки в лучах солнца, и грустно покачала головой.

Оуэн сел рядом. Этот короткий ответ сказал ему о многом. Она была расстроена и не знала, что делать дальше.

— Та песенка, которую ты пела, тоже должна войти в пластинку?

— Да. Я пробовала найти для нее подходящую концовку.

— Сколько песен ты уже написала?

— Двадцать три.

Оуэн в удивлении уставился на нее.

— Разве этого не достаточно?

— Нет, нужна еще одна. Пластинки для детей отличаются от обычных. Некоторые мои песни совсем простые, и малыши смогут их легко заучить. Другие сложнее. Они словно сказки, и сразу их не запомнить.

— Сколько же времени нужно, чтобы сочинить песню?

— Я работаю над ними почти два года. — Она посмотрела на голубую папку и листочки с переводом «Бесстрашного Бенни» — песенки о страусе, который отказался прятать голову в песок. — Половина была уже готова, когда я подписывала контракт. С тех пор я занята только этим.

— Так тебе нужно сочинить всего одну песню? — Он был потрясен ее настойчивостью и упорством.

Надя положила гитару рядом и облокотилась на копну.

— Это не так легко, как кажется.

— Ты можешь это сделать! Я верю в тебя!

— Спасибо, но ты, кажется, забыл, что я потеряла главное в песне — музыку.

— Импровизируй.

Он извлек соломинку из ее волос и пощекотал хорошенький носик. Надя затрясла головой.

— Ты говоришь так, словно умеешь построить дом без единого кирпича.

Она смахнула соломинки с его джинсов.

— Расскажи лучше, почему ты бьешь баклуши.

— Я же начальник. — Оуэн придвинулся ближе и провел соломинкой по ее обнаженному бедру. — И решил, что мне дозволено провести остаток дня так, как я хочу.

Он рано бросил работу только потому, что страстно желал увидеть Надю. С самого утра он думал о ней, о ее горячих поцелуях и о том, что влюблен в нее без памяти.

Она вырвала соломинку из рук Оуэна.

— Знаешь, ты поступил просто замечательно.

Он взял новую соломинку и пощекотал ею уголок Надиного рта.

— Нет, ты не права. То, что я сделал, пустяки. А вот то, что собираюсь сделать, будет действительно замечательно.

Он впился в нее жадными глазами.

— И что же замечательного ты сделаешь?

— Поцелую тебя.

Она внимательно посмотрела на его губы.

— Ты считаешь, что это будет замечательно?

Он склонился и, глядя в черные озера ее глаз, прошептал:

— Ну скажи мне…

Она, как и прежде, обняла его за шею и улыбнулась при виде готового впиться в нее рта. Потом кончиком языка легонько коснулась его чувственных губ, которыми он сначала прихватил, а потом вобрал в себя ее губы.

Наде хотелось броситься в омут страсти, но в то же время она старалась не потерять контроль над собой. Зачем сопротивляться нежности Оуэна, которой он столь щедро ее одаривал? Ведь он обладал всеми достоинствами мужчины и даже более того. Однако для Нади он представлял потенциальную угрозу. Подобные ему мужчины не стремятся к устойчивой жизни с такими девушками, как она. Надя сожгла свои мосты еще в Нью-Йорке, и теперь ей приходится расплачиваться за многое.

С тихим стоном она крепче обхватила его за шею и с необычайной горячностью поцеловала Оуэна. Надя чувствовала, как трепещет его напряженное тело, как он пытается теснее прижаться к ней и превратить сеновал в постель. Она отвечала на его поцелуи, расслабляясь и открываясь, как бутон под солнечными лучами.

Слегка освободившись из его объятий, Надя нежно погладила ему щеку, ощутив, будто ток пробежал от ее ладони к сердцу. А рука Оуэна стала медленно опускаться с ее головы до шеи, скользнула по пульсирующей артерии, по ключицам и достигла полукружий грудей. Его пальцы дрогнули, коснувшись верхней пуговки на ее блузке.

Надя не могла оставаться безучастной. Целуя его щеки, глаза, шею, она расстегнула рубашку Оуэна и почувствовала ладонями жар его обнаженной спины. Реакция мужчины была намного острее, чем она предполагала. Его тело стало почти таким же горячим, как и во время их купания. Подчиняясь какому-то импульсу, Надя попыталась снять рубашку с Оуэна, чтобы погладить завитки на его груди, дотронуться до каждого участка его мускулистого тела.

Оуэн перестал возиться с пуговками на ее блузке и помог стянуть рубашку. Ласки Нади совсем вскружили ему голову. Еще немного, и он просто задымится от полыхавшего в нем пожара. Губы ее оказались на уровне его груди. Она слегка сжала зубами твердый сосок, и жар его тела стал обжигающим.

Руки Нади прикоснулись к плечам Оуэна, а губы продолжали блуждать по груди. Она слышала, как поет и бьется ее кровь, как обостряется чувствительность каждого нерва, каждой клеточки. Ее груди налились, им стало тесно в лифчике. Надя хотела ощутить Оуэна внутри себя. Только это снимет ужасное напряжение, вызванное его близостью. Она застонала, дотронувшись подушечками пальцев до застежки его джинсов.

Внезапно раздались голоса и шум подъехавшего к сараю грузовика. От неожиданности они оба чуть не задохнулись.

— Кто это? — с усилием выдавил из себя Оуэн.

Надя закрыла глаза и с ужасом прошептала:

— Это мои братья и дядя Рупа.

Оуэн откатился от Нади и начал торопливо напяливать рубашку.

— Они придут сюда?

Она села и стряхнула соломинки с блузки и шортов. Горькая складка обозначилась у ее рта.

— Очень возможно.

Надя посмотрела на Оуэна, дрожащими руками застегивавшего пуговицы. Какие мысли роились в его голове, после того как они разомкнули объятия? Сама она почти не слышала, как подъехал грузовик.

— Вероятно, они привезли лошадь…

— Какую еще лошадь? — Он наконец застегнул рубашку и заправил ее в джинсы. Только сейчас он уловил лошадиное ржание, доносившееся снаружи. Он посмотрел на Эни, который через мгновение заржал в ответ.

— Ты задал хороший вопрос, — сказала Надя и, собрав под платок рассыпавшиеся кудри, направилась к воротам.

Оуэн тоже пригладил волосы, оглядел себя и последовал за ней. Он не поднимал глаз на Надю, зная, что на ее лице появилось такое же выражение, как при сообщении о потере музыки.