— Откуда ты знаешь? — обернувшись к нему, спросила Женевьева.

— Каждый из них пришел ко мне проститься, перед тем как перейти в иной мир.

— Хорошо, когда это знаешь, — тихо сказала она.

— Для многих так и есть, я уверен. А сейчас, — сказал он, — можешь взглянуть на мою кольчугу, а потом я покажу тебе свой меч.

— Кто нарисовал этот портрет? — спросила она, следуя за ним.

— Джонатан Баченэн, внук Матильды. Он был одним из ее немногих потомков, к которым я относился терпимо. Он появился на свет в то время, когда мне пришлось наконец смириться с мыслью о том, что я уже не живое существо. Он нарисовал портрет по моим описаниям, как видишь, получилось лучше, чем на фотографии.

Они подошли к стеклянной витрине. За ней находилась хорошо сохранившаяся кольчуга и одежда того же времени. Трудно было поверить, что то, что она видела перед собой, принадлежало Кендрику, когда он был жив. Она посмотрела на плащ, украшенный вышивкой с изображением стоящего на задних лапах черного льва. Ее удивил бирюзовый цвет его глаз.

— Глаза моей бабушки были того же цвета, — сказал Кендрик. — Таким образом мой дед отдал ей дань уважения.

— Он ее очень любил.

— Да, очень сильно. А она его. Она умерла спустя несколько часов после его смерти, когда оба они были уже в преклонном возрасте. Отец умолял ее пожить еще немного, так сильно он ее любил, но она не уступила. Она сказала, что свет ее жизни погас, для чего ей было жить дальше? И вот, когда тело моего деда, Риса, положили в большом зале, чтобы подданные могли с ним проститься, бабушка легла рядом с ним и взяла его за руку. Потом она закрыла глаза и заснула вечным сном. Моя мать клялась, что видела, как душа деда взяла свою жену за руку и унеслась с ней прочь, но я никогда в это не верил. Конечно, позже я ей поверил. Просто поразительно, как слепы мы бываем, пока наши души живут в своей смертной оболочке.

Казалось, Кендрику стало не по себе от излишней откровенности. Он прокашлялся и постарался придать своим словам мрачное звучание.

— Сейчас я представлю тебе доказательство того, что когда-то я был богатым рыцарем и мог украшать свое оружие драгоценными камнями.

Он подвел ее к большому деревянному сундуку, который стоял на столе под стеной, и сделал ей знак его открыть. Под крышкой оказался очень длинный, очень старый и хорошо сохранившийся палаш. Он был отполирован до ярчайшего блеска. На его рукоятке сверкал изумруд величиной с куриное яйцо. Она протянула руку и с трепетом провела по нему пальцем.

— Ух ты, — сказала она, внезапно потеряв дар речи, — это когда-то принадлежало тебе?

— Да, — торжественно сказал он. — И это было замечательное оружие. Идеально сбалансированное. Клинок мог расколоть надвое камень или голову неверного, что первое попалось бы мне на пути.

Она кивнула и провела пальцами по острию клинка. И тут же отдернула руку, с ужасом наблюдая, как из двух пальцев брызнула кровь.

— Женщина, ты в своем уме? — воскликнул Кендрик. — Сейчас же оторви рукав и перевяжи руку.

Просто удивительно, сколько крови вытекло из таких неглубоких порезов. Черт, да она запачкала кровью весь этот прекрасный старинный сундук. Может, его удастся почистить с помощью мыла и воды. И немножко уксуса. Ее мать, кажется, уксусом выводила пятна. Или лимонным соком? Нет, лимонный сок пьют. А уксус добавляют в салаты. О господи, теперь кровь текла уже на пол.

— Женевьева, оторви рукав блузки! — проревел Кендрик.

А может, применить какой-нибудь специальный порошок для стирки? Ей показалось, что она хихикнула. К черту, можно все это закинуть в стиральную машину. Она снова посмотрела на руку. Это что виднеется, кость?

— Женевьева!

Она поморщилась от его громкого вопля, а затем почувствовала, как Кендрик оторвал рукав блузки и обернул им ее запястью. Сделав последний рывок, он, обессиленный, упал на пол.

— Перевяжи руку, — слабым голосом сказал он. — Пускай Уорсингтон отвезет тебя к врачу.

— Кендрик…

— Живее, — он закашлялся. — Поспеши!

Она обернула повязку вокруг пальцев и опустилась на колени рядом с ним.

— Тебе больно? — с тревогой спросила она.

— Проклятье, женщина, ты уйдешь или нет? — прогремел он; голос его эхом отозвался от стен комнаты.

Женевьева, дрожа, поднялась на ноги.

— Ты уверен…

— Да! — он указал ей на дверь. — А теперь — вон отсюда!

Шатаясь, она вышла из комнаты, молясь, чтобы найти Уорсингтона до того, как потеряет сознание. Каким-то образом ей удалось добраться до первого этажа, там ее начало ужасно трясти. Уорсингтон стоял возле длинного стола и чистил серебряный чайный сервиз. Услышав ее голос, он обернулся и побледнел как полотно.

— Миледи…

— Я сама виновата, — прошептала она. — Вам придется вести автомобиль, Уорсингтон, потому что, мне кажется, я сейчас упаду в обморок.

Он подхватил ее, когда она качнулась вперед.

Поездка в деревню прошла быстро и относительно безболезненно, потому что Уорсингтон добыл откуда-то бутылку бренди, и пока они доехали до больницы, половину ее содержимого он вылил в горло Женевьевы.

Наложение швов оказалось малоприятной процедурой. К счастью, врач сделал свое дело быстро и с большим мастерством. Уорсингтону пришлось дать торжественное обещание впредь не допускать леди Женевьеву на кухню или в другие места, где у нее появится соблазн взяться за нож не с той стороны.

— Это был его чертов меч, Уорсингтон, — сердито проворчала Женевьева, пока он помогал ей сесть в машину.

— Я знаю, миледи, — сказал Уорсингтон в своей обычной невозмутимой манере. — И это нехорошо говорить « чертов»…

— Проклятый, чертовмеч, — буркнула Женевьева, когда он захлопнул дверцу. В конце концов, он ее слуга, а не мать. Ей уже тридцать лет, и она достаточно взрослая, чтобы самой выбирать ругательства.

К тому времени, когда они добрались домой, она в полной мере ощутила смесь боли и старого бренди. Она хихикала всю дорогу, поднимаясь по лестнице с помощью Уорсингтона, а затем, пошатываясь, упала на кровать Кендрика. Пробормотав что-то невразумительное, она тут же захрапела.

Уорсингтон снял с нее туфли и укрыл одеялом, цокая при этом языком и качая головой. Все же ему очень нравилась эта отважная американка, которая в эту минуту столь очаровательно храпела. Кому, как не этой девчушке под силу вытащить Кендрика из той бездны отчаяния, в которой он пребывал вот уже семь столетий?

Уорсингтон знал на эту тему абсолютно все. Недаром он был прямым потомком оруженосца, который прислуживал Кендрику в тринадцатом веке. С самого детства ему пришлось выслушивать истории о плохом настроении их господина. После смерти отца Уорсингтон без колебаний принял на себя обязанности управляющего. Он был очень предан молодому хозяину и старался изо всех сил, чтобы хоть как-то облегчить его страдания.

А вот теперь у них есть Женевьева. Уорсингтон был ею очарован с той минуты, как она объявила спальню Кендрика своей. Мужество, проявленное ею с тех пор, только добавило ей уважения в глазах старого слуги. Как жаль, что у такой прекрасной пары нет будущего. Среди всех женщин из рода Баченэнов только Женевьева смогла бы стать достойной супругой для Кендрика. Видит бог, Кендрику была нужна жена. Все годы, которые Уорсингтон провел с молодым хозяином, улыбка того была либо мрачной, либо полной горечи. Чтобы он смеялся? Никогда. Ворчал? Постоянно. А все те Баченэны, которых он довел до сумасшествия? Уорсингтон печально покачал головой, опустил полог кровати и вышел из комнаты. Пришло время сердцу Кендрика оттаять, а Женевьева должна помочь ему в этом деле.

Уорсингтон поднялся на третий этаж и зашел в кабинет хозяина. Кендрик был еле заметен в своем массивном кресле.

— Как она себя чувствует? — прошептал он.

— В данный момент не очень трезвой, милорд. Она чуть было не отрезала себе пальцы. Правда, врач меня уверил, что она выздоровеет. Когда я уходил из вашей спальни, она храпела, как медведь.