Точно так же, хотя и несколько другими словами, объяснял эту ельцинскую щедрость по части суверенитета в разговоре со мной и Геннадий Бурбулис:

– В тот момент это была единственная возможность дать России, Российской Федерации надежду на выживание. Мы не можем ничем помочь республикам. У нас нет ни денег, ни ресурсов… Единственно, что мы можем дать руководителям республикам, – что-то такое, что могло бы стимулировать у них внутреннюю мотивацию для самостоятельного поиска путей выживания. И этим «что-то» как раз была идея суверенитета. Тут у Ельцина не только сработал инстинкт политика, но и проявилась реальная практическая мудрость, которая действительно помогла выжить в той тяжелой ситуации.

Через несколько дней при встрече с общественностью Казани в Казанском университете Ельцина напрямую спросили: возможен ли такой вариант, что Татария получит статус союзной республики, оставаясь в составе РСФСР?

−Возможен, − ответил Ельцин. − Вам решать. Можете иметь абсолютно все права. Что из них вы захотите взять, что делегировать России, − никто вас подталкивать не будет.

Трудно, конечно, себе представить, как это может выглядеть, − чтобы одна союзная республика входила в состав другой союзной республики, да еще обладая при этом полной самостоятельностью. Но тогда Ельцин готов был обещать что угодно, лишь бы удержать автономии в составе России.

Фразу насчет неограниченного суверенитета, почти слово в слово, он повторил и в Башкирии, на встрече с общественностью Уфы 13 августа:

− Мы говорим башкирскому народу, мы говорим Верховному Совету, правительству Башкирии: возьмите ту долю власти, которую сами сможете проглотить. И мы согласимся с этой долей, с этим решением…

Позднее Ельцину придется затратить немало сил, чтобы погасить запаленный им «встречный пожар», чтобы не допустить распада России. Возможно, он даже придет к заключению, что сила и направление «встречного пожара» были рассчитаны не очень точно. Но это потом. Теперь же, в августе 1990-го, став председателем российского парламента и объезжая «владенья свои» (напомню строчки из Некрасова: «Мороз-воевода дозором обходит владенья свои»), он предавался эйфории, не слишком думая о последствиях.

Любопытное признание, касающееся того, как «перестроить» РСФСР, сорвалось с ельцинских уст во время его выступления в Свердловске 15 августа.

− Первоначальный вариант моей программы − сказал он, − семь русских государств. Но сам потом понял, что это будет серьезная ошибка и этого пока допустить нельзя.

Обратите внимание на это «пока».

Что же это за план − «семь русских государств»? Возможно, Ельцин оговорился, и вместо «семь русских» надо было сказать «семь РОССИЙСКИХ». Тогда еще можно было бы догадаться, в каком направлении двигались его мысли: создать некую структуру, некую федерацию, каким-то образом сгруппировав территориально близкие республики, края, области. Однако при этом пришлось бы ликвидировать образования, созданные по национальному признаку. Кто же ему это позволил бы сделать? Нет, план, если он действительно существовал в голове Ельцина, был, конечно, совершенно нереализуемый. Однако он свидетельствовал, что Борис Николаевич в ту пору мучительно размышлял над тем, какой все-таки в конечном итоге должна стать структура российского государства, размышлял, не останавливаясь при этом и перед совершенно фантастическими проектами.

Впрочем, как сказать… Был ли этот проект таким уж фантастическим? В принципе и тогда уже было ясно, да ясно и теперь, что территориальное деление России не идеально.

– В сущности, мы получили в наследство лоскутное одеяло, – говорил в беседе со мной Геннадий Бурбулис. – По каким принципам формировались так называемые регионы внутри России, – неисповедимо. Чаще всего они формировались волюнтаристски. В результате образовалась нелепая несимметричная федерация − от автономных округов до гигантских краев и республик. Статус каждой республики как самостоятельной единицы весьма двусмысленный. У каждой своя конституция… Каждая вскоре стала претендовать и на самостоятельную международную деятельность и на все прочее. Создать какую-то грамотную систему, чтобы управлять вот этим конгломератом, в принципе невозможно. Так что мы уже тогда искали какие-то варианты более оптимального территориального деления. Так что идея о семи русских, или российских республиках была одной из таких пробных идей…

По словам Бурбулиса, Ельцин примерял здесь свой партийный, обкомовский опыт. Он уже в пору своей работы на высшем партийном посту в Свердловске видел, какую пользу могло бы принести более тесное сотрудничество секретарей обкомов соседних областей, жизнь толкала к этому – к тому, что позднее вылилось в межрегиональные ассоциации экономического сотрудничества. Однако в те догорбачевские и доельцинские времена московское начальство не поощряло слишком тесное сотрудничество и хозяйственное сближение соседей, видело в этом опасность сепаратизма…

Понятное дело, во время своей поездки, при встречах с людьми, Ельцин говорил не только о будущем устройстве России, но и об устройстве Союза. Выступая в Коми 14 августа, он заявил, что Россия отказывается «от союзной структуры… от всех министерств союзных…», все берет на себя.

− Вокруг России будут и другие союзные республики как-то консолидироваться, − сказал он. − . Потому что как только мы приняли Декларацию о суверенитете, так сразу приняла Декларацию Украина, Белоруссия, Молдавия, Грузия…

Насчет Грузии он ошибся. Грузия провозгласила суверенитет чуть раньше, чем Россия, − 26 мая 1990 года.

Это ельцинское намерение как бы подменить собой, Россией, прежний союзный Центр в дальнейшем не раз будет «напрягать» лидеров других союзных республик.

А что же будет с Горбачевым при таком разбегании республик? Будущее союзного президента виделось Ельцину не слишком радужным. И он этого не скрывал. Выступая в Новокузнецке, он заявил, что после заключения нового Союзного договора роль президента СССР будет равнозначна «роли королевы Великобритании».

Вот опять ненужная агрессия по отношению к Горбачеву. Для чего, спрашивается, вновь и вновь настраивать против себя союзного президента? Каким там в будущем окажется роль Горбачева, покажет время. Но сейчас-то они, Ельцин и Горбачев, вполне могут быть не только противниками, но и союзниками – в борьбе с консервативной партийно-советской бюрократией, коммунистическими ортодоксами, с антиперестройщиками, вместе искать способы, как предотвратить экономическую катастрофу (может, вместе лучше получится?)

– Да, действительно у Бориса Николаевича была такая черта – склонность прибегать к формулировкам, которых публичный политик чаще всего избегает, – соглашается со мной Бурбулис, когда я напоминаю ему об этой истории.

Горбачев тоже не отставал от Ельцина в «лестных» оценках, касающихся российского лидера. Анатолий Черняев:

«Пригласил однажды вечером Горбачев меня и Примакова на семейный ужин к себе на дачу. Говорили откровенно, главным образом вокруг Ельцина и Полозкова. Горбачев:

− Все видят, какой Ельцин прохвост, человек без правил, без морали, вне культуры. Все видят, что он занимается демагогией (Татарии − свободу, Коми − свободу, Башкирии − пожалуйста). А по векселям платить придется Горбачеву. Но ни в одной газете, ни в одной передаче ни слова критики, не говоря уже об осуждении. Ничего, даже по поводу его пошлых интервью разным швейцарским и японским газетам, где он ну просто не может без того, чтобы не обхамить Горбачева.

«Прохвост, человек без правил, без морали, вне культуры…» Это ведь тоже перехлест. Правда, Горбачев произносит все это в узком кругу приближенных, в то время как Ельцин поносит его публично. Хотя Горбачев, наверное, догадывается, что и его слова после станут известны широкой публике – через опубликованные дневники, записные книжки, мемуары его соратников. Но это все же будет позднее, когда его слова уже утратят сиюминутную остроту.