— Все ясно, — нарушил он затянувшееся молчание. Глаза его холодно блеснули. — Ты предпочитаешь не касаться этой темы. Забудем, что я ее затронул.

— Тем не менее ты ее затронул, — ледяным тоном подчеркнула Бет. Ее душили гнев и отчаяние.

Несколько мгновений он смотрел на нее мрачным, злым взглядом. Куда девалась даже видимость любезности, которую он пытался демонстрировать? Он вдруг сердито помотал головой, поднял чашку и отпил кофе.

— Бет, ни к чему все это, — вздохнул он, и злое выражение исчезло с его лица. — Меньше всего я хотел пробудить в тебе горестные воспоминания. Правда, поверь мне.

Бет посмотрела в его красивое лицо, ставшее вдруг таким серьезным и искренним, и почувствовала, что ей становится смешно. Слава Богу, в такой тяжелый, ужасный день ее хоть что-то развеселило. Ну не смешно ли, что именно он хотел избавить ее от горестных воспоминаний? Ей захотелось поделиться с ним этой забавной шуткой, и она неожиданно залилась серебристым смехом.

Хайме молча встал, достал из заднего кармана брюк кожаный бумажник и бросил на стол несколько банкнот.

— Мы уходим, Бет, — спокойно сказал он. Но она, казалось, даже не слышала. Тогда Хайме поднял ее со стула и вывел из кафе. — Перестань, Бет! Пожалуйста.

Бет и сама уже хотела остановиться, но не могла. Чем больше она старалась перестать смеяться, тем озабоченнее становилось выражение лица Хайме. А Бет казалось, что более смешного зрелища она в жизни не видела.

Резкий удар по щеке моментально оборвал ее смех, а также лишил ее способности видеть вещи в их истинном свете, потому что ей показалось, что на его лице промелькнула боль, такая же глубокая и мучительная, какую некогда пережила она сама.

Со стоном, похожим на отголосок этой боли, Хайме притянул ее к себе и обнял.

— Бет, прости, но мне пришлось это сделать. Надо же было как-то остановить твою истерику!

Голова ее доходила ему до подбородка. Хайме прижимал ее к себе, пробуждая неуместные воспоминания: как его худощавое крепкое тело сплеталось в пылу страсти с ее телом и какое умиротворение приходило к ней после того, как их страсть утихала.

— Все в порядке, Бет?

Он отклонил назад ее голову. Теперь она смотрела прямо ему в глаза. То, что она увидела в них, сразу рассеяло чары. В них не было боли. Это был испытующе-внимательный взгляд врача, наблюдавшего за трудным пациентом.

— Конечно, в порядке, — холодно ответила она и пошла к машине. На нее навалилась вдруг такая усталость, что ей было безразлично, какое зрелище она только что собой представляла. — Даже хорошо, что так получилось и я не смогу поделиться с тобой шуткой, которая меня рассмешила! — с вызовом сказала Бет, садясь в машину. — Все равно ты ничего бы не понял.

Хайме завел мотор.

— Бет, что бы ты ни думала, но правда, я меньше всего хотел тебя расстроить.

— Не сомневаюсь, Хайме, — устало ответила Бет. — Но по крайней мере я от души посмеялась.

Он бросил на нее хмурый взгляд, а въехав на территорию большого дома в старом престижном районе города, сказал:

— Я звонил домой, так что для тебя все готово.

— Спасибо.

Бет выбралась из машины. Она чувствовала себя так, будто вот-вот упадет от усталости. Пока Хайме доставал из багажника ее сумку, она рассматривала белый фасад дома, увитый лианами, огромные вазы с пышно цветущими геранями возле раскидистых кустов бугенвиллей. Господи, думала Бет, что она здесь делает?

Она отрешенно посмотрела на Хайме, шедшего к входной двери, и двинулась следом за ним. Стоя позади, подождала, пока он отпирал сначала решетку из кованого железа, а потом резную двустворчатую дверь.

Бет вошла в холл с ослепительно белыми стенами, контрастирующими с темным деревом пола, и широкой лестницей в центре.

— Сначала я покажу тебе твою комнату, — сказал Хайме, с сумкой в руке направляясь к лестнице.

Поднимаясь вслед за ним, Бет вспомнила, почему она оказалась здесь. Розита считала, что ей потребуется немало времени, чтобы собраться с духом и сказать Хайме правду о сыне. И поэтому хотела, чтобы Хайме был рядом, когда настанет такой момент. А рано или поздно он настанет, со страхом думала Бет, но тут же одернула себя. Нельзя же продолжать так малодушничать.

Хайме открыл красивую резную дверь.

— Ванная рядом, — сообщил он и поставил сумку возле двери. — Надеюсь, все, что тебе нужно, приготовлено. Если нет — дай мне знать. — Он окинул ее взглядом. В холодных глазах мелькнуло сочувствие. — День для тебя оказался нелегким, — мягко сказал он. — Может, примешь ванну, расслабишься? Или душ, если хочешь. А потом спускайся вниз, выпьем шоколад. И я еще раз расскажу о предстоящей твоему сыну операции. Может быть, ты захочешь что-то уточнить.

— Спасибо. Меня это устраивает, — ответила Бет. Напряжение начало отпускать ее, потому что она твердо решила, что расскажет ему о сыне сегодня же. Она прошла мимо него в комнату и нерешительно обернулась. — Спасибо, что приютил меня… Ты так добр.

— Бет, можешь жить здесь, сколько тебе потребуется. Правда.

Она не успела ничего ответить. Дверь за Хайме закрылась, и она осталась одна.

Просторная комната была обставлена массивной мебелью из розового дерева, простой по форме, но с изысканной резьбой. Стены были все того же холодного белого цвета. Натертые до блеска полы покрыты пушистыми коврами.

Бет закрыла глаза. Ее беспокоил сумбур, царивший у нее в голове. Но чем скорее она распакует вещи и примет душ, тем быстрее покончит с пугающим ее разговором, твердо сказала она себе, решительно взяв сумку и поставив ее на резную полочку в ногах широкой кровати с пологом.

Как только она вышла из душа и вернулась в спальню, в дверь постучали. Бет накинула халат и открыла дверь.

На пороге стоял Хайме с небольшим подносом в руках.

— К сожалению, мне придется уехать. В клинике возникли какие-то затруднения. Вот, я приготовил тебе шоколад, — сказал он, вручая ей поднос.

— Спасибо. Ты очень любезен.

— Чувствуй себя как дома. Бери все, что тебе нужно, — с суховатой вежливостью продолжал он. — Я бы сам показал тебе дом, но надо срочно ехать.

И дверь закрылась, прежде чем Бет успела что-нибудь сказать. И снова она осталась одна.

Она отнесла поднос на ночной столик и села на кровать. У нее было такое ощущение, словно ее ударили в солнечное сплетение. Облегчение, которое она недавно испытала, теперь казалось ей полнейшей глупостью. Мысль о предстоящей ночи в этой гнетущей тишине приводила ее в ужас. Она надела ночную рубашку и выключила верхний свет. И вдруг неожиданно подумала, что, возможно, не одна она проявляет малодушие.

С горечью она забралась в постель между прохладных льняных простынь и села, подложив под спину мягкие подушки. Хайме было нелегко проявлять даже любезность, мрачно думала она, и он, видно, понял, что вынести ее компанию у него не хватит сил.

Бет взяла кружку и глотнула горячего сладкого шоколада. С невыносимой болью она поняла, что стена, которой все эти годы она отгораживалась от прошлого, рухнула. На нее нахлынули воспоминания о том, как сильно она любила этого человека. Она так мучительно переживала предательство Хайме, что была вынуждена воздвигнуть эту стену, чтобы не сойти с ума.

Бет закрыла глаза, поддавшись воспоминаниям. В те первые недели крайнего отчаяния, когда она вновь и вновь переживала каждое мгновение их отношений, она была не в силах затушить в себе любовь к Хайме, стойким пламенем горевшую до момента его жестокого предательства. Ее душа металась между любовью и ненавистью до тех пор, пока она не нашла в себе силы вспоминать Хайме только таким, каким видела его в последний раз, — его красивое лицо было неузнаваемо под холодной маской презрения.

Разве могла она в девятнадцать лет со своей наивностью и неопытностью противостоять ему? Но возможно, подумала Бет, лишенная на долгие годы любви, она оказалась более ранимой, чем другие? С тоской она перенеслась мысленно в далекое прошлое.