Я вспомнил сотворенное Калошиным многометровое монументальное изваяние на въезде в город. Статично-унылый столп, бетонной головой упирающийся в высокое кубанское небо, народ беззлобно прозвал Фантомасом. Скорее всего, художник в то время не истязал свое вдохновение отрицательными эмоциями, и воплощение оказалось бледнее и проще, чем замысел.

С другой стороны, чужая смерть, как справедливо заметил мой знакомый психиатр, невероятно притягательна. Я задумался. Прошло немало лет, а три искаженных предсмертным ужасом лица до сих пор не стерлись временем в моей впечатлительной памяти. Праздное любопытство на долгое время лишило меня не только сна, но и покоя. Беззаботным юношей, – о, как давно это было! – я на велосипеде прогуливался по тенистым улочкам нашего городка. Был тихий летний вечер, и всё вокруг дышало умиротворением и покоем. Днем прогремела гроза, и чистый воздух трепетал запахом левкоев и жасмина. По-детски неосознанная, а оттого самая значительная, радость бытия наполняла мое существо. У незнакомого частного дома я заметил скопление людей и подъехал поближе. Оказалось, здесь кто-то умер. Однако бросилось в глаза, что многие женщины плакали, и даже некоторые мужчины неловко утирали слезы рукавом рубашки и, сжав зубы, бормотали проклятия. На рядовых похоронах такого не заметишь: там, как правило, люди более сдержанны в проявлении своих эмоций. Я заглянул во двор. Под раскидистой кроной грецкого ореха тревожно краснели три гроба: один стандартного размера, а два – поменьше. Чуть поодаль, подчеркнуто обособленно стоял еще один. Он был черный и закрытый. Вдруг от толпы отделилась какая-то женщина и стремительно подбежала к этому гробу. Что-то громко, но неразборчиво причитая, она принялась неистово колотить кулаками по его крышке. Двое мужчин взяли женщину под руки и, прилагая некоторые усилия, оттащили в сторону. При этом она несколько раз успела плюнуть на чёрный гроб. Вновь прибывшие зеваки интересовались у присутствующих, что же здесь произошло. С блестящими от возбуждения и слез глазами и со скорбным пафосом посвещенного, соседка-старуха, надо полагать, в который уже раз, принялась рассказывать трагедию, разыгравшуюся на этой тихой улочке. Ее сюжетом, вероятно, заинтересовался бы сам Шекспир. Невероятный драматизм произошедшего я мог понять тогда только с внешней – жестокой и страшной стороны, но по прошествии лет неоднократно пытался разобраться и в глубинных схемах этой жуткой истории.

Истоки ее оказались банальны и стары, как сам мир. Жила-была одна ничем непримечательная семья: муж, жена, двое детей – очаровательные мальчик и девочка. Родители работали, дети ходили в школу. Всё, казалось, внешне благопристойно и обыденно. Но муж вдруг стал ревновать жену. А может, и не вдруг. Такая точка зрения была вполне допустима: супруга работала официанткой в ресторане. То она со службы придет позже обычного, то, на его взгляд, губы ярче, чем следовало, накрасит, а бывало, что ее и на машине к дому подвозили. «Всё есть у ревности, лишь доказательств нет». Вышеупомянутого трагика, кто не знает, слова. Начались сцены, а потом и побои. Дети, разумеется, становились на сторону матери. Под горячую руку доставалось и им. Враги человека – домашние его. После очередного вечернего скандала женщина, прихватив сына и дочь, убежала ночевать к подруге. На следующий день они вернулись – не будешь же постоянно жить в чужой семье. Но ночь, проведенная ими вне дома, стала для мужчины невыносимым испытанием, а для женщины – роковой. Впрочем, для детей – тоже. Глава семейства стал тихим и спокойным. Но только внешне, ибо ревность жадно съедала остатки его помутневшего разума. Под утро она, окончив последнюю трапезу в мозгу этого человека, подала ему в руки топор. Никто и никогда не узнает подробностей жуткой трагедии, но лишь женщина умерла без мучений – супруг зарубил ее во сне. Несчастные дети, видимо, проснувшиеся от шума, были убиты при попытке выскочить в окно. Затем убийца взял нож, вышел на улицу и, покуривая «Беломор», стал дожидаться первого трамвая. Судя по количеству окурков возле скамейки, это заняло довольно много времени. О, таких часов ожидания я не пожелал бы и своему врагу! Но трамвай всё же появился. Некогда счастливый отец и муж, воткнув себе в живот нож, бросился под грохочущее транспортное средство. Ревность умерла, но, словно корыстолюбивый ростовщик, прихватила с собой три невинные души. Правопорядок мира оказался невероятно сомнительным, но претензии предъявлять было уже некому.

Потрясенный рассказом старухи я стоял, и мысли мои не могли сложиться в хоть сколько-нибудь устойчивую конструкцию, а лишь вопили: жизнь, почему ты так жестока!? Детская впечатлительность на несколько дней поражала мое сознание при виде погибшего животного, а тут… Богу я тогда вопросов не задавал, да, впрочем, и сегодня стараюсь особо не беспокоить, полностью полагаясь на Его промысел – ясно же проинформировал паству: «В жизни будете иметь много скорби, но мужайтесь».

Мне захотелось взглянуть, вернее, пожалеть хотя бы взглядом бедных детей, которые были, скорее всего, не намного младше меня. Я прислонил велосипед к забору и, с трудом поборов патриархальный ужас перед покойниками, вошел во двор. Медленно приблизился к гробам. Жена убийцы лежала спокойная и умиротворенная, всем своим видом показывая, что о жуткой участи детей она, якобы, ничего не знает. Если бы это было так! Я перевел глаза на стоявшие рядом гробы поменьше … и отшатнулся – столь изувечены были детские лица. У изголовий стояли их большие портреты. Веселые глазки, улыбчивые губки, задорные вихры… Вот какие мы были; ну-ка, посмотрите, люди.

– Господи, какие малые детки! – причитали, стоящие рядом старухи. Однако молодыми они уже не были, потому что мертвые – существа без возраста. Страшных фильмов тогда я еще не смотрел, но увиденного и услышанного в тот вечер кошмара хватило едва ли не на всю оставшуюся жизнь. С трудом передвигая ноги, я попятился к выходу и чуть не наткнулся на стоящий в стороне гроб с извергом. Черный параллелепипед источал собой неописуемый животный ужас. Там, внутри, находилось жуткое существо, исчадие ада, совершившее поступок, не укладывающийся в суть самой жизни. Вряд ли Господь хотел этого, создавая человека. Самая великая проделка дьявола заключается в том, что он убедил всех нас, будто его не существует.

Снова ощутить холодящий душу восторг страха? Я прислушался к себе, пытаясь отыскать крепкий контраргумент, но ноги уже вели меня потрескавшимся асфальтом по липовой аллее, уходящей вглубь кладбища. Люди подошли к могиле, и представитель прокуратуры что-то сказал Копылову. Инженер кивнул стоящим недалеко Юрке с Червоном.

– Начинайте.

Могильщики убрали с холма венки с еще зеленой хвоей и не успевшими полинять бордовыми лентами, раскачав, вытащили деревянный крест. Молодая красивая женщина в черном, – видимо, вдова, – громко заплакала, и армянские мужчины, строго контролирующие свою скорбь, увели ее в сторону. Все остальные стояли притихшие и, как мне показалось, даже несколько настороженные, поглядывая на могилу мутно и с испугом. Озлобленно зашуршала под лопатами копачей уже успевшая засохнуть земля. «Удивительно, – подумал я, – сколько захоронений видели все здесь собравшиеся, так почему мы так взволнованы сейчас, когда тревожится покой одного из мертвецов? Может, мы надеемся на чудо, и тлен не коснулся этого человека? Или мы допускаем мысль, что Самвела Арутюняна там больше нет? Скорее всего, ни то и ни другое. Тогда почему с таким кощунственным любопытством мы вглядываемся в чужой гроб или могилу, созерцая смерть, вернее, ее результат? Наверное, люди хотят знать, что будет с ними, когда последний вздох растает уже за гранью этого мира. Бессмысленно задавать вопросы, на которые нет ответа», – вздохнул я и по тропинке побрел к мастерским.

– Василий, ты почему ушел? – Калошин о край стола открыл бутылку пива и с жадностью припал к ее горлышку. – Страшно стало? А представь, каково мне было ночью на новосибирском кладбище? – он присел на табуретку.