Когда-то меня настигла несчастная любовь – от меня ушла любимая женщина, оставив наедине с банальной драмой, называемой несчастной любовью. Видя мои довольно продолжительные страдания, знакомые посоветовали обратиться к бабке-ворожее. Я хмуро усмехнулся нетрадиционной рекомендации и продолжал топить кручину в горьком вине. Но однажды пришел день, когда я всерьез занялся поисками крюка в потолке. Уже не помню, кто меня взял за руку и отвел к колдунье. Звали ее бабкой Евдокией, но за глаза величали Овчаркой, и старуха, обладая нравом крутым и решительным, оправдывала свое прозвище. Высокая, статная, с лицом морщинистым от жизни долгой и трудной, с темной цыганщиной в пронзительных глазах, взгляд которых редко кто выдерживал, бабка Евдокия в колдовских делах могла делать всё: привораживать-отвораживать, наводить и снимать порчу, сглаз, проклятие. Она лечила травами, вправляла вывихнутые суставы, заговаривала болячки, гадала на бобах и картах. Люди поговаривали, что бабка Евдокия могла сделать и «на смерть», если принесешь ей землю со свежей могилки. Местные Овчарку боялись, старенький ее домик обходили стороной и обращались только в случае крайней необходимости.

С незапамятных времен жила Евдокия одна и никто не знал, есть ли у нее родственники. Покосившееся строение с черепичной крышей, видевшее, как утверждала хозяйка, последнего российского императора, настороженно прикрывали раскидистые кроны дикой акации. У ворот всегда толпились люди; некоторые из них приезжали к ворожее даже из других городов. Страждущие знахарской помощи посетители занимали очередь еще с вечера, а ночью, прислонившись к стволам огромных деревьев, забывались в коротком тревожном сне.

Отстояв почти сутки в очереди, я переступил порог таинственного дома. Занятие это казалось никчемным и даже глупым, но моя воля в тот период была настолько парализована, что я безропотно подчинился постороннему решению. Внутри помещения было чисто, но как-то сумрачно. Передний угол занимал большой киот с иконами, перед которыми теплился пурпурный огонек крохотной лампадки. Икон было очень много, куда больше, чем в обычном доме верующего человека, да и были они непростые, а хорошего старинного письма. Запах опрятной старости перемешивался с благоуханием ладана и лекарственных растений. Завешенные плотной материей окна совершенно не пропускали солнечного света. Серые стены, освещаемые тусклым пламенем горящей на столе свечи, были сплошь увешаны ароматными пучками различных лечебных трав. Впервые в жизни я видел настоящую колдунью. Старуха коротко взглянула на меня темными глазами, и – будто за сердце кто-то взялся холодными, влажными пальцами. Я сделал шаг назад.

– Забыть женщину хочешь али соперника убрать? – ворожея лениво ворошила на столе игральные карты.

Я хотел что-то ответить, но, к удивлению своему, издал лишь несколько нечленораздельных звуков. Сонное мое сознание успело зафиксировать пронзительный, настойчивый взгляд.

– Понятно, – кивком головы Овчарка указала мне на дверь. – Завтра на рассвете с черным петухом приходи.

– С живым петухом? – прохрипел я.

– Болван, – зевнула старуха. – Не удивительно, что от таких недоумков бабы сбегают. С живым, конечно.

Едва взошло солнце, я уже был во дворе у колдуньи. Десятка три страждущих топтались у дома Овчарки. «Снова полдня дожидаться придется», – усевшись под старую яблоню, тоскливо подумал я. Хотя ярко светило солнце и всё сверкало красками августовского утра, от этой идиллии становилось почему-то печально и даже тревожно. Может быть, причиной была непонятная тишина, стоявшая вокруг. Не слышно было привычных звуков загородной жизни: кудахтанья кур, мычания коров, собачьего лая. Вдруг стало сумрачно. Утро, еще несколько минут назад светлое и ясное, потускнело и сделалось серым. Подул прохладный ветерок. Затхлым, сладковатым запахом потянуло с кладбища. Я невольно съежился и поднялся с земли. Сидевший в сумке петух, словно предчувствуя скорую смерть, встревоженно заквохтал. Со скрипом открылась дверь и на порог вышла старуха. Прихрамывая на одну ногу, Овчарка приблизилась ко мне и коротко бросила:

– Пойдем со мной.

Мы обошли дом и оказались возле дощатого, покосившегося сарая. Колдунья ногой поправила толстое полено и протянула мне руку.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Птицу давай, придурок.

От удара топором голова петуха отлетела в сторону, а тело, трепеща крыльями, еще долго билось в конвульсиях. Рубиновые струйки крови, мягко скользя по черным перьям, стекали в эмалированную миску. Бабка Евдокия, отбросив в сторону затихшую, наконец, тушку, налила полстакана горячей дымящейся крови и добавила туда немного кагору. Поставила зелье на пенек и, встав на колени, что-то прошептала над ним.

– Пей, – она протянула мне стакан.

С неимоверным отвращением, едва сдерживая рвотные спазмы, я выпил слегка пахнущую кагором теплую кровь только что умершей птицы. Допив колдовскую жидкость до дна, я бросил стакан в жухлую траву, сел на пенек, пару минут назад служивший плахой, и закурил.

– Нечего чужим добром разбрасываться, – пробурчала Овчарка и, подняв стакан, заковыляла к дому. – Из петуха борщ сваришь, – обернулась в дверях ворожея, – а завтра придешь снова.

– Опять кровь пить? – ужаснулся я.

– Упырем станешь, – ухмыльнулась знахарка. – Да с собой захвати гвоздь с кладбища.

– А где же я его возьму?!

– Я ж и говорю – болван! – старуха возмущенно всплеснула руками. – Из лавочки вытащи или из штакетника на погосте. Не из гроба же, – осклабилась Овчарка.

Ржавый, согнутый гвоздь я расшатал и выдернул из ветхой оградки в самом дальнем – чтобы не видели посторонние – углу кладбища. Бабка Евдокия вернула мне его через сутки.

– Сделай так, чтобы твой соперник дотронулся до него рукой, – колдунья протянула мне завернутый в черную тряпицу гвоздь.

По известной уже причине не задавая больше никаких вопросов, я взял таинственный предмет и попятился к выходу.

Этим же вечером, дождавшись, когда мой ненавистный конкурент подъедет к дому нашей общей зазнобы и скроется в ее подъезде, я засунул гвоздь в замок дверцы его автомобиля. Надо было еще проследить, чтобы к ржавой страшной железяке никто не прикоснулся раньше моего разлучника. Я ходил возле машины и отгонял от нее гулявших во дворе детей. Наконец, радостно насвистывая мотив известной песенки, сластолюбец вышел из дома и достал из кармана ключи от автомобиля. Свист внезапно прекратился, а гвоздь, брошенный счастливым любовником, ударился об абрикосовое дерево и срикошетил в кусты.

На следующий день мой соперник в альковных делах пропал. То есть, он исчез совсем. Машину обнаружили на берегу реки, а ее хозяин словно испарился. Через несколько дней водолазы обследовали дно водоема, но человек найден не был Его искали родственники, коллеги по работе, милиция. Однако бросалось в глаза, что мою бывшую подругу вовсе не терзал факт исчезновения нового возлюбленного – с лицом весьма жизнерадостным и, я бы сказал, счастливым, она выходила из дома и куда-то бежала. Видимо, в институт. Меня это обстоятельство несколько обнадеживало: не все шансы потеряны, и она еще ко мне вернется. Жили мы с ней в одном дворе и виделись ежедневно. Но, как оказалось, девушка спешила вовсе не в институт. Как-то законная жена моего конкурента (да-да, он оказался связан узами брака), чтобы хоть как-то отвлечь себя от горя, поехала повозиться на дачу и обнаружила там известную нам парочку в весьма фривольном состоянии. Пропажа была инсценирована хитроумным любовником, чтобы ввести в заблуждение собственную жену. Сведениями о дальнейших его планах я не располагал, ибо сразу утратил интерес к своей бывшей зазнобе. Над всеми героями этой истории, равно как и над незадачливой, на первый взгляд, ворожеей можно было бы посмеяться, если бы не одно «но». Спустя несколько дней я сидел на лавочке и читал газету. Приближалась сильная гроза. Солнце скрылось за темно-лиловыми тучами, под порывами ветра закачались ветки деревьев. Раскаты грома нарушили тишину, и крупные капли дождя стали падать на пыльный асфальт. Я поспешно свернул газету и поднялся, чтобы идти домой, но едва успел сделать несколько шагов, как с неимоверным грохотом на скамейку, разнеся ее в щепки, рухнуло старое абрикосовое дерево.