К тому же это давало ей время разобраться в самой себе и подготовиться к прощанию. В тихом, уединенном месте, которое любила и Стефани, ей будет легче смириться с пустотой в сердце и начать привыкать к ней.

Прислонив лыжи к невысокой ограде рядом с хижиной, она села на ступеньки, освещаемые солнцем, и окинула взглядом открывающуюся картину. Цепи заснеженных горных вершин простояли под этим бескрайним синим небом тысячи лет, безучастные к человеческим трагедиям, и будут стоять еще целую вечность, после того как она умрет. Как и любовь, они непреходящи.

Эта мысль успокоила ее. Независимо от того, как сложится дальнейшая жизнь, уезжая отсюда, она заберет с собой частичку Стефани, и Тимоти тоже. Она будет безумно тосковать, но, когда желание быть рядом с ними станет нестерпимым, Лилиан всегда сможет достать из потаенного уголка сердца воспоминания об этих двоих. О Тимоти, который помог ей познать радость взаимной страсти, и о Стефани, благодаря которой Лилиан узнала, что значит любить как мать, забывая о себе, не ожидая взамен ничего, кроме сознания того, что делаешь ребенка счастливым.

Это было не так много, как хотела бы Лилиан, но это все, что могла она получить.

Лилиан только что закончила переодеваться к обеду, когда в ее дверь постучал Тимоти. Поначалу она испытывала большое искушение сделать вид что ее нет, но тот проревел:

— Я знаю, что вы там, и буду стоять здесь всю ночь, если понадобится, поэтому лучше впустите меня!

Лилиан, отлично знавшая, чем вызван этот взрыв, устало вздохнула.

Ее разговор со Стефани оказался не из легких. Известие о том, что Лилиан собирается уехать раньше, чем планировала, — и одновременно с Мелвиллами, — вызвало бурю переживаний, которую не мог успокоить даже подарок — очаровательная старинная брошка. Чтобы смягчить удар, Лилиан пригласила девочку прилететь в Анкоридж новогодним вечером и побыть у нее в отеле пару дней.

— Разумеется, это на усмотрение твоего отца, — предупредила она. — Но, возможно, он позволит, так как знает, что ты не останешься без присмотра.

— Не рассчитывайте на это, — проворчала Стефани. — Он следит за каждым моим шагом и не позволяет делать то, что мне хочется.

По-видимому, она была права. То, как Тимоти, напал на ее дверь, едва не трещавшую под мощными ударами, свидетельствовало о недовольстве жизнью.

— Я не глухая, как вам известно, — заявила Лилиан, распахивая дверь. — Ни к чему вести себя так, словно вы штурмуете Бастилию.

Он яростно процедил сквозь зубы:

— Если бы мне пришлось, я сначала удостоверился бы, что вы крепко заперты, так как, гуляя на свободе, вы представляете огромную угрозу!

Он еще не закончил одеваться к вечеру. Острые, словно нож, складки на брюках без единой морщинки сбегали к сверкающим носкам черных туфель, но, в пылу негодования не замечая холода, он не удосужился надеть пиджак. Три верхние пуговицы белоснежной рубашки были расстегнуты, манжеты свободно висели на запястьях, а волосы в беспорядке падали на брови. Тем не менее он был великолепен в своем гневе.

— Кажется, я опять в чем-то провинилась, — мягко сказала она, заметив лежавшую на его ладони коробочку для драгоценностей. — Вы не одобряете мой подарок вашей дочери?

— В том, что касается Стеф, я не одобряю ни одного вашего поступка, — выпалил он. — Ей еще рано носить дорогие побрякушки, и это ясно любому, имеющему хоть каплю здравого смысла.

— Она недорогая, — сказала Лилиан, сопротивляясь попытке сунуть ей в руку бархатную коробочку. — Камни ненастоящие, и я не возьму ее назад. Я подарила ее Стефани и хочу, чтобы брошка осталась у нее.

— А я хочу вернуть ее вам. — Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, и это было предвестием грядущего взрыва. — И это еще не все. Вы уже вынесли вердикт и дали мне понять, что не намерены больше иметь со мной ничего общего, что никакие мои слова или поступки не изменят наших отношений, и что наша… связь была ошибкой. Что ж, теперь моя очередь. С этой минуты держитесь подальше от Стеф. Никаких «девичьих» секретов, никаких междусобойчиков и никаких попыток нацепить на нее драгоценности. Ничего! Вы поняли?

— Я знала по собственному опыту, что вы бессердечны, Тимоти, — проговорила Лилиан; презрение придало ее речи гладкость, которой обычно она не отличалась, — но то, что вы еще и дурак, явилось для меня откровением. Не меня надо винить, если Стефани ведет себя с вами вызывающе. Всему причиной ваше безрассудство. Вы всерьез считаете возможным программировать ее желания в соответствии с вашими?

— Она моя дочь. Я…

— Это не означает, что она часть вас самого. Она человек с потребностями, превосходящими все, что ваше слабое воображение способно представить. В отличие от вас ей недостаточно эмоциональной подпитки от призрака умершей матери. Стефани необходимо живое человеческое тепло, и я не перестану предлагать ей это независимо от того, дадите вы разрешение или нет. Хотя я и уезжаю завтра, но…

— Возможно, это лучшая новость из тех, что я услышал за неделю! Жаль, что вы начали не с нее.

— Но ваши проблемы не исчезнут вместе со мной, — спокойно продолжила Лилиан. — Вы, без сомнения, способны подавить волю Стефани и, как я полагаю, радуетесь своему могуществу, однако это не надолго. Потому что однажды она лишит вас этого, и, возможно, гораздо скорее, чем вам кажется. Она изберет собственный путь в жизни, но вряд ли захочет предпринять это путешествие со своим отцом. Вы кончите тем, что останетесь одиноким стариком, Тимоти, никому не нужным, лишенным сильных привязанностей, и это будет именно то, чего вы заслуживаете.

— По крайней мере, я избавлюсь от вас, — отрезал он. — Это многое компенсирует!

— Но вы никогда не избавитесь от меня окончательно, Тимоти, потому что я оставляю Стефани свою дружбу и любовь.

— В обмен на что? — съязвил он.

— Ни на что, кроме удовлетворения от сознания того, что если ей когда-нибудь понадобится помощь или поддержка, она сможет позвонить мне.

— Не говорите с придыханием, — сказал он. — Стеф нравится строить из себя непонятого подростка, отчаявшегося найти сочувственного слушателя, но это только спектакль. Мне жаль, что приходится высказывать это вам, однако для детей ее возраста справедлива поговорка: с глаз долой — из сердца вон. Гарантирую, что она забудет ваше имя еще до Нового года.

— Не рассчитывайте на это, — ответила Лилиан, почти желая, чтобы он оказался прав. По крайней мере, в этом случае ей не придется нести груз ответственности за то, что добавила горя ребенку. — Уже прошли те времена, когда вы диктовали Стефани правила, а она послушно следовала им.

Лилиан сказала это под влиянием момента, просто в пику ему, и даже предположить не могла, как скоро сбудется предсказание.

Утро двадцать седьмого началось с того, что гостей предупредили о надвигающейся снежной буре.

— Наслаждайтесь солнцем, пока это возможно, — сказал им один из лыжных инструкторов. — А те, кто собирается улететь вертолетом, будьте, пожалуйста, готовы сразу после ланча.

В ужасе от перспективы стать заложницей погоды, Лилиан все утро думала только о том, чтобы она не испортилась до тех пор пока вертолет не унесет ее подальше от долины. Предыдущие дни дались ей нелегко, и она всерьез сомневалась, что переживет еще одну ночь под общей крышей с Тимоти. Хотя между их половинами не было двери, стены оказались недостаточно толстыми, чтобы позволить забыть о нем.

Бодрствуя или во сне, она постоянно ощущала его присутствие всего в нескольких футах от себя. Знала, когда он приходит и уходит. Слышала звук бегущей воды, когда он принимал душ, приглушенное бормотание, когда он говорил по телефону.

Но хуже всего было то, что Стефани выглядела мрачной и замкнутой за исключением тех моментов, когда плакала.

— Я ненавижу тебя! — яростно кричала она отцу накануне вечером. — Мне бы хотелось умереть, и держу пари, что ты бы этому обрадовался!