Эйва лукаво посмотрела на Гордона, и он по-дружески ответил на ее взгляд.

— Вы женоненавистник? — спросила она тихо.

Он откинул голову назад — это движение она видела уже не раз — и захохотал:

— Отлично! Много бы я дал за то, чтобы моя мать услышала этот вопрос. Она бы в обморок упала! — Перестав смеяться, он коснулся ее руки. — Знаете, что я вам скажу, очаровательная сестренка… Если бы я был женоненавистником, то можно было бы считать, что я выздоровел. Что вы на это скажете? — Эйве это не очень понравилось, поэтому она скромно промолчала, а. он продолжал: — Слушайте, есть у вас свободное время? Скажем, сегодня вечером?

— Нет, — как-то неуверенно ответила она. — Если, может быть, в воскресенье…

— Как насчет ближайшего?

Эйва покачала головой. Теперь, вызвав в нем интерес к себе, она не собиралась все портить излишним рвением. Это могло его спугнуть.

— Только не в это.

— Да-а-а! — опять с восторгом протянул Гордон. — Вы весьма преданы своему делу, как я погляжу.

— Приходится быть преданной, если хочешь продолжать учиться и работать, — ответила она и рассказала ему о своих обязанностях, которые пока что были несложными, о расписании занятий, о своей жизни в общежитии. Эйва знала, что была хорошей рассказчицей. Она раскрывала перед ним свой образ жизни с тонко рассчитанным оттенком сдержанности. Чувствуя на себе взгляд его голубых глаз, которые были ярче ее собственных, видя, как этот взгляд скользит по ее губам, щекам, лбу, чувствуя его восторг, она начала понимать, что, оказывается, способна привлечь внимание даже такого мужчины.

— Боже, что я слышу! Все так и есть на самом деле?! Это… Это благородно! Черт возьми, это благородно! Такая девушка, как вы… Вы могли бы, знаете, ничего не делать и только считать мужчин, которые бы укладывались за вашей спиной штабелями! Но нет, вы добровольно запираетесь в этом мрачном каменном мавзолее и облегчаете людям страдания! — Он изумленно покачал головой. — Знаете, мне в жизни подобное прежде как-то не встречалось!

Эйва стала смотреть вперед, на дорогу. Стянув с головы шарф, она позволила своим волосам свободно рассыпаться по плечам.

— Я собираюсь попроситься на работу в Лаос, — неожиданно сказала она и добавила: — После окончания курсов, разумеется.

— Шутите? Да вы шутите! В Лаос?! — В его голосе опять послышался восторг, а вместе с ним и уважение. — А как же ваши родители? Они не станут возражать? Ведь это… Лаос!

Они уже подъезжали к больнице Св. Винсента. Он уверенно повернул к воротам, а она, воспользовавшись этим, не стала отвечать. Гордон подвез Эйву к самому входу в травматологическое отделение и помог ей осторожно выйти на тротуар.

— В самом деле, почему бы нам не встретиться снова? Я имею в виду… Мне хотелось бы узнать, как ваше колено, травма-то есть… Можно, я позвоню? — Он был так взволнован, что едва не заикался.

Эйва мягко улыбнулась. Она заманила его в свои сети и, как истинная женщина, сейчас упивалась этим.

— Боюсь, здесь это не разрешается. Но я тоже хотела бы поблагодарить вас, — она протянула ему руку, — когда-нибудь… Кто знает, может, мы в самом деле скоро встретимся.

— Подождите… — Гордон уклонился от ее рукопожатия, как бы боясь ставить точку в их встрече. — Как насчет следующего воскресенья? Я бы покатал вас. Если погода позволит — искупаемся. Все что хотите! Что скажете?

— Н-ну… я не знаю. Здесь очень строгие правила.

— Я попрошу разрешения! У главного врача! У главной медсестры! Я скажу им, что мы будем с друзьями, а не наедине. Ну пожалуйста, Эйва, скажите «да»!

Она смягчилась и ласково улыбнулась:

— Вы были со мной так любезны… — Эйва подождала, пока он передаст ей все свертки из машины, и вновь улыбнулась. — Ну хорошо, Бог с вами! Через неделю. В воскресенье. Около полудня. Утром я хожу в церковь.

Когда они прощались и жали друг другу руки, она почувствовала, что ладонь Гордона Своупа слегка влажная от волнения. Подходя ко входу в больницу и слегка прихрамывая, Эйва знала, что он смотрит ей вслед и на его губах играет улыбка мужчины-победителя.

После того памятного воскресенья, когда они съездили в «Сни-а-бар Фармс» на ленч, а затем колесили по сельским дорогам, наслаждаясь восторженной прелюдией юношеской любви, подруги стали называть Эйву «одиночкой», «книжным червем» и еще бог знает как. И только за то, что она отказывалась от пикников и вечеринок, предпочитая оставаться у себя в комнате, в любую минуту готовая подбежать к телефону, установленному в главном коридоре общежития.

Однако к тому времени, как весна уступила место знойному миссурийскому лету, все уже знали точно, что хитренькая Эйва сумела захомутать самого «золотого» жениха во всем Канзас-Сити. Все чаще и чаще она стала отлучаться с курсов и из больницы, договариваясь с подружками о подмене. Запросы Гордона росли, ему хотелось проводить с Эйвой все больше и больше времени. Она уже так замоталась, что хотела было бросить все… ради маленького золотого колечка на среднем пальце левой руки. Эта мысль стала появляться у нее в голове все чаще и чаще. Она любила мечтать об этом. Как это, должно быть, здорово — сидеть рядом с франтоватым молодым мужем в ложе Своупов в опере или вместе появиться на выставке в музее искусств.

С некоторых пор Эйва дежурила по ночам в коридоре третьего этажа, поминутно срываясь с места, увидев у себя на пульте замигавшую лампочку. То какому-нибудь мучающемуся бессонницей пациенту нужно было принести стакан воды, другому требовался аспирин, третьему еще что-нибудь… Все смотрели на нее и спрашивали себя: отчего эта девочка выглядит такой неземной, нежной, ласковой?

Эйва не знала усталости и со всеми больными была предельно предупредительна. Вокруг нее словно образовалась некая волшебная розовая дымка, окутавшись которой она летала по коридорам, выполняя все желания пациентов, даже самые нелепые.

Однако по-настоящему Эйва загоралась жизнью, только когда в каменных воротах больницы показывался «ягуар» Гордона. Она преисполнялась счастьем, надеждой и любовью, отправляясь с милым в клуб на танцы или в театр. Она познакомилась с друзьями Гордона и всех без исключения очаровала. Ее ум произвел приятное впечатление на его родителей и сестер. Эйва стала частой гостьей на томных воскресных вечерах — таковы здесь по традиции были летние развлечения — в красивом старом, выстроенном еще в колониальном стиле, особняке Своупов за городом.

— С тех пор как Гордон закончил колледж, мы его почти не видим. Спасибо вам, дорогая, что вы его тащите к нам, — лениво говорила Эйве миссис Своуп, когда они сиживали, бывало, на веранде и наблюдали за подвижной белой фигурой, которая передвигалась внизу на теннисном корте. — Вы очень любезны, милочка.

Сердце Эйвы наполнялось радостным томлением. Она всем здесь нравилась: и родителям Гордона, и его сестрам — Соне, вечно мрачной девочке, и Мидди, миловидной веснушчатой девчушке-сорванцу. Эйва чувствовала, что могла бы переехать сюда хоть завтра — ни у кого не возникло бы никаких возражений. Она провела вместе со Своупами Рождество. Посещая этот дом почти каждый день, она стала ощущать, что постепенно становится, как и все семейство, «восточной уроженкой», хотя жила в этих местах всего третий год.

А потом вдруг Гордон выкинул такое! Словно бомба разорвалась среди бела дня.

Прошел уже год с того памятного утра, когда они встретились у магазина. Нет, Гордон никогда ничего особенного ей не говорил. Кроме того разве, что любит ее, что не сможет без нее жить, что недурно было бы подыскать какое-нибудь подходящее место, где они построят себе дом с мансардными окнами, какие бывают в английской деревне. И они, разумеется, съездят в Англию, — наверное, на медовый месяц, думала Эйва с замиранием сердца, а также во Францию и Испанию. После этого Гордон целовал ее и вообще становился столь пылким, что Эйве приходилось даже порой немного охлаждать его.

— Я изучаю медицину, Горд. И знаю, что происходит при определенных обстоятельствах между молодым человеком и девушкой…