— А как же Линетт? Ей наверняка хочется, чтобы ты жила в Лондоне.

— С Линетт мы уже все обсудили, — солгала я. Сестре о предстоящем переезде я пока ничего не говорила. — Она считает, что это хорошая идея.

— Ну что ж, понятно. А своей матери ты сказала?

— Я сообщу ей мой новый адрес.

Я живо представила себе, как Анжела глубоко вздыхает, постукивая ручкой по бухгалтерской книге и мысленно примиряясь с неизбежным. Как бы ни неприятна ей была мысль о моем переезде в Уотерсфорд, она не собиралась отговаривать меня. Вместо этого Анжела решила взять контроль над ситуацией в свои руки.

— Что ж, Оливия, раз ты так решила, мы с Маурицио будем, конечно, рады, если ты приедешь в Уотерсфорд и погостишь у нас несколько дней.

Я была готова к такому повороту.

— Нет, Анжела, спасибо за приглашение, но лучше я сниму квартиру.

Анжела снова вздохнула. Эту привычку она позаимствовала у своего мужа и с годами настолько усовершенствовала, что ее вздохи могли передавать целую гамму чувств и эмоций. Последний вздох демонстрировал разочарование с оттенком раздраженности.

— Ладно. Только когда найдешь жилье, сообщи мне. Чтобы мы, в случае чего, могли позаботиться о тебе.

Я пообещала, хотя в глубине души понимала, что меньше всего на свете мне хочется, чтобы бдительное око моей свекрови следило за каждым моим шагом.

Своего знакомства с Анжелой я не помню. Зато она помнит его хорошо. Как можно догадаться, первое впечатление было крайне неприятным. Анжела описывала меня как «очень несимпатичного ребенка». Когда мне было около года от роду, я была лысая, толстая, красная и орала в своей коляске, одетая в застегнутый на все пуговицы вязаный жакет. Эту большую подержанную старомодную коляску толкала перед собой моя многострадальная мать, совсем недавно переехавшая на жительство в Портистон — прибрежный городок, расположенный к востоку от Уотерсфорда. С нами была моя сестра Линетт — тихая, благовоспитанная четырехлетняя девчушка. С моря внезапно налетел шквалистый ветер, и моя мать, не желая, чтобы мы намокли под дождем, увела нас с набережной в ресторан «Маринелла». Первым делом она хотела поскорее купить что-то сладкое и засунуть мне в рот, чтобы и заткнулась и перестала орать.

Моя мать и Анжела были почти ровесницами. Родители моей матери были родом из Ланкашира. Анжела родилась в Глазго. Она была единственной дочерью итальянских эмигрантов второго поколения, владевших сетью закусочных. Обеих девушек забрали из школы в шестнадцать лет с тем, чтобы они могли освоить какую-то полезную профессию. Обе окончили курсы секретарш. Обе начали выходить в свет в двадцать, и обе вышли замуж в двадцать два. Разница между ними заключалась только в том, что брак Анжелы оказался более успешным.

Моя мать переехала в Портистон с двумя маленькими дочерьми, скрываясь от мелкого провинциального скандала, который преследовал ее по пятам. До переезда наша маленькая семья жила в дорогом пригороде Виган и была, как казалось, воплощением респектабельности и благопристойности. Однако от этого имиджа не осталось и следа, когда выяснилось, что у моего отца, электрика, был роман с несовершеннолетней девушкой, которая вела бухгалтерские книги в его мастерской. Собственно говоря, вести эти книги спокойно могла бы и моя мать, учитывая ее секретарский диплом, но она считала, что семейной женщине работать «неприлично».

Конечно, это всего лишь моя гипотеза, но, зная свою мать, могу предположить, что соседи, внешне выражая сочувствие, втайне злорадствовали по поводу происшедшего. Моя мать всегда была ужасным снобом, поэтому окружающие, скорее всего, считали, что она лишь получила то, на что напрашивалась.

Мать всегда жаждала респектабельности и была озабочена тем, чтобы ни в коем случае не стать предметом сплетен. Восхищение друзей и соседей было для нее превыше всего, поэтому их жалость была для нее столь же нестерпимой, как и их schadenfreude [3]. Сложившаяся ситуация стала для нее невыносимой.

К счастью, кроме гордости у моей матери имелось также небольшое наследство, которое она предусмотрительно скрыла от мужа. У нее были ключи от дома ее покойной тетки — старой девы, которая всю жизнь прожила в Портистоне. Полностью обставленный дом, который никто даже не пытался продать, стоял пустым и был готов в любую минуту принять жильцов. Мы собрали пожитки и перебрались в Портистон, где никто не знал ни нас, ни нашу историю. Мать вполне удовлетворяло то, что окружающие считали ее вдовой. Мою сестру, Линетт, такая версия несколько смущала, но все остальные, включая меня, пока я достаточно подросла для того, чтобы понимать, что происходит, приняли эту ложь. Первые семнадцать лет своей жизни я действительно верила в то, что мой отец умер.

Что касается Анжелы, то она вышла замуж за Маурицио — доброго, трудолюбивого парня из Глазго, семья которого эмигрировала сюда из Неаполя. Его таланты ресторатора в комплексе с организаторскими способностями Анжелы дали прекрасный результат. Они были хорошей командой. Богатые родители Анжелы сделали молодым свадебный подарок — ресторан «Маринелла». Анжела и Маурицио усердно трудились, добиваясь процветания своего заведения, и жили в большой квартире над ним. Их семья росла вместе с их доходами.

Несмотря на тот факт, что у Анжелы были и деньги, и красивый веселый муж, который к тому же обожал свою жену, моя мать смотрела на нее свысока. Она считала, что беременной женщине «неприлично» стоять за прилавком «претенциозного кафе-мороженого». Именно так она предпочитала называть ресторан «Маринелла». Мать пребывала в твердой уверенности, что только выходцы из низов работают в ресторанном бизнесе, а женщина вообще работает только в том случае, если она плохая мать. Она также считала неприличным беременной женщине носить туфли на каблуках, пользоваться косметикой и вообще выглядеть как модель с обложки модного журнала.

В то время как моя мать наслаждалась относительным бездельем, Анжела непрестанно работала, делая перерыв только на сон. Первые месяцы нашего пребывания в Портистоне мы целые дни проводили в нашем темном доме, по которому бесконечно гуляли сквозняки. Мать то и дело полировала мебель и начищала полы. Ее единственной компанией были мы с сестрой. Одному Богу известно, насколько одинокой она себя чувствовала, и потому совершенно неудивительно, что вскоре она ударилась в религию. Иногда, если погода была хорошей, мать выводила нас на свежий воздух, и тогда мы играли на галечном пляже, отгоняя чаек от бутербродов с рыбным паштетом, которые она для нас готовила. Мать сидела и вязала, поглядывая на паром, который курсировал между берегом и островом Сил, пока мы с Линетт мастерили русалок из водорослей. А в это время беременная мать Луки вела хозяйство, воспитывала четверых сыновей и управляла рестораном, руководя своим любящим, но непредсказуемым мужем, не говоря уже о двух местных девушках, которые работали у нее официантками.

Анжела и моя мать не стали подругами, но довольно быстро наладили вполне светское знакомство. Помимо наших четко нормированных визитов в «Маринеллу» на кофе с пирожными, мать и Анжела встречались на школьных мероприятиях, а учитывая величину Портистона и ограниченное количество в нем общественных мест, также в магазинах, в приемной доктора, на почте, в банке и в церкви.

Анжела родила пятого мальчика. Маурицио был fam al settimo cielo — на седьмом небе от счастья, а она призналась моей матери, что настолько ждала маленькую девочку, что даже заказала розовую ткань на распашонки и связала розовые теплые кофточки. Анжела садилась за наш стол и гладила темноволосую головку Линетт, тоскуя о косичках, которые ей никогда не доведется заплетать, и бантиках, которые ей не придется завязывать. Красивый крепкий мальчик, Фабио, в чьих широко распахнутых глазенках не было и намека на злобность и подлость, в это время сидел напротив меня на своем детском складном стульчике, пуская пузыри маленькими розовыми губками, а я исподтишка пинала его своими толстыми ножками, надеясь сделать ему больно.