Эта женщина волновала его, Филипп корил себя за слепоту. Беспокоился, что, за то время пока он связан по рукам и ногам работой, великолепную Санди похитят, и торопился заявить на нее свои права.

Марго по-прежнему была рядом с ним. Он с ней спал, выписывал для нее роль, следил за актерскими успехами. В постели Марго всегда удавалось его завести, чувственно она волновала и притягивала его по-прежнему. Но поутру Филипп скучал. Ему хотелось чего-то иного, большего...

— Может, имеет смысл поселиться вместе? Кучу бы денег сэкономили, — предложила Марго перед отъездом из Бужи.

— Ни о чем другом и не мечтал, — ответил Филипп, — только знаешь, я привык работать в одиночестве, а привычки менять трудно.

— Это верно, привычки менять трудно, — признала Марго. — А у тебя в районе дорогие квартиры? Может, поможешь снять что-нибудь недалеко от тебя и подешевле?

— Я по части квартир не мастак, — развел руками Филипп.

Честность далась ему тем легче, чем меньше ему хотелось, чтобы Марго постоянно торчала у него под боком. У Филиппа были свои планы.

Марго прекрасно поняла его, нисколько не обиделась и по приезде в Париж сняла себе самую дешевую квартирку на окраине. В конце концов, когда понадобится, всегда можно переночевать и у Филиппа.

Он был благодарен ей за понятливость, и в Париже большую часть времени они проводили вместе, хотя думал Филипп о Санди и никак не мог сообразить, под каким предлогом опять ей позвонить.

Но в один прекрасный день она сама позвонила и сообщила, что последний роман Филиппа одобрен издательством, которое готово заключить договор.

— Ты приносишь мне счастье! — радостно откликнулся на новость Филипп. Судя по голосу, он и впрямь был счастлив.

А ты мне — нет, хотела ответить Санди, но промолчала. Ни за что на свете она не призналась бы, что чувствует себя несчастной.

— Когда встречаемся? — деловито осведомился он.

— В издательстве нас ждут завтра с часу до четырех, так что давай уточним, когда мы к ним подъедем.

— Давай к часу, а до этого вместе позавтракаем в нашем любимом китайском ресторанчике. Значит, встречаемся в половине двенадцатого у...

— Нет, Филипп, в час, в издательстве. Ты же знаешь, у меня все завтраки расписаны на месяц вперед.

— Извини.

— Ничего страшного. До встречи.

Сидя в мягком кожаном кресле в издательском офисе и рассеянно наблюдая, как юрист, Санди и директор обсуждают пункт за пунктом договор, Филипп мучился вопросом: что произошло с Ди, почему она так изменилась? Влюблена? Но влюбленных женщин всегда будто лихорадит, они вдруг то улыбаются невпопад, то томно замирают, показывая всем своим существом, что они не здесь, что живут своей, отдельной от всех, таинственной жизнью. Или, например, ровное тепло, которое распространяется вокруг Ди будто облако, откуда оно?

Филипп наблюдал, как мягко, но твердо Санди добивается самых выгодных для автора условий, и чувствовал: в ней появилось что-то такое, перед чем не в силах устоять самый хитроумный директор, самый неподатливый юрист. Но что? Что именно?

Похорошела? Да, удивительно. Но дело не в красоте и не в мягкости движений, они всегда были мягкими. Не в улыбке, она всегда была доброжелательной и приветливой. Не в сияющих глазах, Санди всегда была жизнерадостной. Дело в чем-то совсем другом, неведомом, что вызывает одновременно и восхищение, и зависть.

Наконец Санди удовлетворенно улыбнулась: договор был шедевром дипломатии, поскольку содержал немыслимое количество взаимных выгод, на шести страницах оговаривалась каждая мелочь на три года вперед. Стороны скрепили документ подписями, выпили принесенный улыбающейся секретаршей дымящийся кофе. Директор поздравил Филиппа, поздравил мадемуазель Тампл, те в свою очередь поблагодарили и поздравили его, обменялись неизбежными в подобных случаях комплиментами, распрощались с лучезарными улыбками.

Улица встретила Филиппа и Санди мягким теплом. Жара спала, в город незаметно прокрадывалась осень, золотя листок там, листок здесь.

— Ты какая-то вдохновенная, что ли... — задумчиво сказал Филипп, продолжая приглядываться к Санди и мучаясь от того, что никак не может отыскать нужного слова. Оно витало где-то рядом, но он никак не мог его поймать.

— Вдохнула вечности, — вдруг посерьезнев, сообщила Санди и снова спряталась за приветливую улыбку.

Они свернули на набережную и шли вдоль Сены, невольно любуясь мостами, которыми невозможно не залюбоваться, даже видя каждый день. На тротуаре стояли горшки с цветами, продавали толстых щенков, голубей.

— Пойдем отметим, — предложил Филипп. — Благодаря тебе я скоро стану модным автором. Это наша вторая удача.

— Благодари себя, — суховато ответила Санди, — роман твой, он понравился. При чем тут я?

— Ты отказываешься выпить со мной рюмочку? — изумился Филипп.

— Да нет, конечно! Могу выпить даже две. — Санди натянуто рассмеялась, почувствовав, что отказ будет проявлением обиды и малодушия.

Они зашли в кафе, сели, заказали мартини. Санди смотрела на узкое горбоносое лицо Филиппа, видела, что он ловит каждое ее движение, искренне ею увлечен, и начинала волноваться. А как же мадемуазель Дюваль? — вдруг пришло Санди в голову, или она дала ему отставку?

На предложение Филиппа встретиться завтра ответила мягким отказом, сославшись на жесткое рабочее расписание.

— Так запиши меня на следующую неделю, — насмешливо потребовал Филипп.

Санди успела отметить, что он ведет себя гораздо увереннее, точнее — самоувереннее, стал словоохотлив, раскован, и с невольным любопытством приглядывалась к незнакомому ей Филиппу.

— А что, у тебя новый роман или повесть? — с искренне вспыхнувшим интересом спросила она.

— Ты можешь мне объяснить, что происходит?! — взорвался Филипп. — Лично я ничего не понимаю! В чем я провинился? Почему ты переменилась? Да, я был занят! Я впервые работал на съемках, работал с молодой актрисой, переделывал для нее роль, и что? Нельзя же быть такой ревнивой, Ди! Марго умница, мне было безумно интересно с ней работать, благодаря ей я создал совершенно новую героиню, живую, полнокровную, не чета худосочной кукле, которая была поначалу. Так за что меня упрекать? Я же не упрекаю тебя за авторов, с которыми ты ужинаешь и завтракаешь! С тех пор как приехал, вот уже черт знает сколько времени я гоняюсь за тобой, а ты делаешь вид, будто меня не существует. Я имею право знать, в чем дело?

Патетика придавала лжи Филиппа необыкновенную убедительность, и, как всякая ложь, та была и логичной, и последовательной, и правдоподобной. Рядом с ней неестественным и непоследовательным выглядело поведение Санди, ее ревность, отчуждение, обида. На секунду она усомнилась: полно, может, ей и в самом деле что-то не то привиделось?

Филипп почувствовал ее колебание, придвинулся, обнял за плечи, притянул к себе.

— Хватит, Ди, опомнись, — зашептал он прямо ей в ухо, — я так по тебе соскучился, просто с ума схожу.

У Санди опять заколотилось сердце, прервалось дыхание, к глазам подступили слезы. Тоска по Филиппу, острая душевная боль настигала ее иной раз ночью, а порой и днем — на улице, на работе... Как ей захотелось поверить, забыть, кинуться Филиппу на шею! Его искренний тон завораживал, и Санди потихоньку поддавалась страстному желанию Филиппа снова быть вместе.

Филипп почувствовал, что от желанной победы отделяет его только короткий миг, и его подхватило счастливое вдохновение: я оказался прав, все было просто, и даже наше с Марго нелепое появление в Вилье, которое подспудно вызывало у меня стыд и гнетущую неловкость, объяснено, оправдано. Сейчас и эта единственная преграда, которая мешала нам с Санди соединиться, рухнет.

— Ну же, Ди, брось глупить! Не могла же ты обидеться на то, что мы с мадемуазель Дюваль приехали посмотреть эстампы? Это же местная достопримечательность! Вся группа ездила их смотреть!

Санди отстранилась. Завораживающие чары лжи, которым она уже готова была поддаться, разрушили сами себя, став очевидными, откровенными. Тоже мне, поклонники искусства! Уголки ее губ насмешливо приподнялись, лицо стало озорным, независимым. Нет, меня больше не заманить в душную и тесную клетку любви, где все только и знают, что обманывают и мучают друг друга. Поль открыл мне неоглядный простор дружбы, свободной, ни к чему не обязывающей, где нам обоим легко и весело. Я больше не хочу непониманий, страданий, разрывов, возвращений. Боль еще живет во мне, но я с ней справлюсь.