Вставать они не спешили. Филипп гладил длинные мокрые волосы, касаясь губами щек, глаз, белеющего в траве личика Маргариты-ромашки. Она, прикрыв глаза, отдыхала — ей было хорошо.

Марго любила мужчин и всегда была им благодарна за эти минуты полного счастливого расслабления. Она чувствовала, что Филиппу тоже хорошо, и была довольна. После напряженного дня было просто необходимо расслабиться. Женским чутьем она уже поняла, что этот мужчина из породы охотников и в любви хорош, только если его хорошенько разогреть, раззадорить. Игра была стихией Маргариты. Сейчас она изображала юную девочку, которая только открывает для себя любовь, и представление явно нравилось Филиппу. Что ж, публика благодарна, надо дальше играть...

Филипп укрывал собой Марго, не выпускал ее. Он был счастлив. Все нравилось ему в новой жизни — отсутствие условностей, простота, естественность, бесхитростная Маргарита, которой он завладел в честной борьбе. Он подчинил ее, теперь она будет рядом с ним — добыча, которую он завоевал. Он имеет на нее все права. Ведь и Роже ему воздал сегодня должное. Но, пожалуй, им пора, трава сыровата, Марго того и гляди простудится.

Он посмотрел на нее с нежностью и отпустил.

— Вот увидишь, все получится отлично, — заговорила она, поднявшись и натягивая платье. — Знаешь, я поняла... Когда Анна... И я подумала...

Филипп не все слышал, потому что смотрел, как она надевает, потом расправляет на себе платье, а когда понял, что речь идет о роли, удивленно уставился на Марго: о чем это она?

— Если я о чем-то думаю, то только о тебе, — признался Филипп. — Боюсь, как бы ты не схватила насморк или еще что-нибудь похуже.

— И я боюсь, — подхватила Марго. — Сопливая Анна! Ужас! — И она энергично запрыгала на месте, размахивая руками. — В гостиницу хоть бегом беги, до того вдруг зябко стало! — закричала она Филиппу, который шагал по лугу в чем мать родила к белеющей в траве одежде. Шагал уверенно, по-хозяйски.

Сейчас вступит во владение шортами, подумала Маргарита и невольно усмехнулась, уже зная, что в одну секунду может завести его снова, стоит только подойти, прижаться потеснее, посмотреть снизу вверх кротко и доверчиво. Но зачем ей это? Пусть мужчина чувствует себя хозяином положения.

На обратной дороге Филипп обнимал ее за плечи, многословно рассуждал о чувствах. Марго молчала, сосредотачиваясь на завтрашней работе, внутренне собираясь, готовясь. К гостинице подошли уже в потемках. Филипп предложил пойти куда-нибудь посидеть, согреться.

— Я уже согрелась, — ответила Маргарита. — У меня завтра серьезная съемка. Мне пора бай-бай. — И, помахав на прощание, стала подниматься по лестнице.

Филипп, засунув руки в карманы, смотрел ей вслед. К Треньяну он больше не ревновал. Треньян — это Треньян. Мэтр. Высокий класс. Я сейчас такой эпизод выдам — закачаешься! Поем и засяду.

Он чувствовал себя в форме и готов был работать хоть до утра.

— Спокойной ночи, ромашка, — прошептал Филипп и отправился в ресторан при гостинице.

Он зверски проголодался.

Глава четвертая

Буря

Париж отдалился от Филиппа, сделался маленькой точкой, и различить в этой точке Санди было невозможно. Хотя если бы Филипп подался в обратную сторону, Париж снова бы вырос, разбежался потоками улиц, и на одной из них нашлось бы место Санди. Но пока он даже не оглядывался, до того захватила его новая яркая жизнь.

Санди ждала звонка. Филипп не звонил. От последней встречи у нее остался какой-то осадок, но она гнала от себя неприятные мысли, жалела Филиппа, сочувствовала его занятости. Жара стояла по-прежнему невыносимая. По вечерам она куда-нибудь ходила, ужинала с друзьями. Однако друзья разъезжались отдыхать, и, когда уехали Элен и Серж, Париж показался Санди пустыней, по которой кочевали лишь орды туристов. День или два она занималась домашними делами, собой. Подстриглась, купила новое платье. А на уик-энд решила навестить Филиппа. Позвонила ему в гостиницу раз, другой, третий, но так и не застала. И, уже не в силах изнывать у телефона, решила ехать в Бужи.

Санди выехала в субботу спозаранку и влилась в поток машин, который увозил истомленных жарой горожан из Парижа. Серая лента дороги разматывалась перед ней. Свежий ветерок гнал по небу крутобокие облака-корабли, от зеленеющих по обеим сторонам дороги полей веяло покоем.

Теперь и Санди радовалась, что наконец-то выбралась из города. Нажала кнопку магнитофона, и потихоньку запела ее любимая Барбара. Слушая песню про мучительную неразделенную любовь, Санди невольно взгрустнула. Она поставила другую кассету — у Бреля страсти не меньше, но его всегда одушевляет надежда.

Оказалось, что ехать не так уж и далеко: указатель пообещал вскоре поворот на Бужи. Про себя Санди отметила еще и стрелочку на Валье. Забавно! В Валье живет Поль Кремер. Жаль, что адрес стерся из памяти, а то можно было бы на обратном пути к нему заглянуть, познакомиться. Ну да все равно рукопись осталась в Париже, так что сожалеть не о чем.

Думая о Кремере, Санди не заметила, как добралась до Бужи. В гостинице никого. Неужели все на съемочной площадке? Конечно! С чего я взяла, что во время съемок бывают уик-энды? Съемочные дни всегда на вес золота. Что ж, тем лучше. Посмотрю, как они работают.

В гостинице ей объяснили, где снимают. Близко, всего в нескольких шагах, повернуть, еще раз повернуть, а там...

Умудрившись не заплутать, Санди вскоре убедилась, что киногруппа работает вовсю, переснимая материал, который запороли вчера, а запороли потому, что, одурев от жары, перессорились и переругались.

Треньян, заметив Санди, улыбнулся, но тут же насторожился и улыбнулся еще шире.

— Рад вас видеть, мадемуазель Тампл, вы еще очаровательнее, чем всегда. Вам удивительно идет эта прическа.

— Добрый день, мэтр. Рада вам сообщить, что и вы отлично выглядите!

Комплимент Треньяна был ей приятен, и настроение у Санди стало совсем лучезарным.

— Чем обязаны визиту? Неужели мы так заездили Филиппа, что он позвал на помощь? Мне-то казалось, что он полон энтузиазма, — продолжал журчать режиссер.

Санди обрадовалась, что не ошиблась в предположениях о непомерной занятости Филиппа, и поспешила успокоить мэтра.

— Филипп тут ни при чем, я приехала по собственной инициативе. Да и в договоре есть пункт о необходимых переделках. Полагаю, что у вас они в пределах разумного. — Санди уже говорила как литагент, озабоченный правами автора.

— В пределах гениального, — довольно хохотнул режиссер, — но, если будет перебор, издержки за счет мадемуазель Дюваль. Филипп перекроил ее роль, она стала куда интереснее. В общем, утрясем, не правда ли? Мы сейчас гоним как бешеные, делаем все, чтобы закончить съемки пораньше...

Раз Филипп занят, я ему мешать не буду, слушая режиссера, думала Санди. Я понимаю, что такое работа, и уважаю и свою, и чужую. Но вот одним глазком на мадемуазель Дюваль взгляну непременно, надо же познакомиться с исполнительницей второй по значимости роли.

— На главной у нас Тереза Мерри, как всегда обольстительна и безупречна. С молоденькой приходится возиться, но она того стоит, — веско уронил Треньян. — Рад был повидать вас, мадемуазель. Всего доброго. Филипп, если он вам нужен, полагаю, там, — мэтр махнул рукой, указывая направление, — а я побежал.

И толстяк действительно затрусил рысцой, отдавая на ходу какие-то распоряжения.

Санди направилась, куда указал Роже, и очень скоро увидела Филиппа. Он сидел с тоненькой блондиночкой в тени лип и что-то оживленно рассказывал. Филипп, которого она всегда считала немногословным. По тому, как он говорил и как блондиночка внимала, было ясно, что связывают их не только творческие интересы, но и какие-то другие, более глубинные. Что-то очень интимное было в той доверительности, с какой беседовали эти двое.

Сердце Санди больно кольнуло. Она даже остановилась на секунду, не в силах сделать еще несколько шагов и подойти к парочке, которая откровенно наслаждалась обществом друг друга.