Она рассмеялась — приятно было видеть искреннее восхищение в его глазах.

— Это я специально постаралась, — сказала она, усаживаясь за стол. — Не дай бог, вы бы перепутали меня с официанткой.

Он с шутливым укором посмотрел на нее, усаживаясь за стол: невысокий, широкоплечий...

Нет, все-таки ему не идут костюмы, подумала Эмили. В них он явно выглядит старше.

— Вы никогда прежде не были в этом ресторане?

— По-моему, нет. — Она перевела взгляд на окно, и тут же лицо ее изменилось. — О, вот это вид! Просто восхитительно!

Расположившись у подоконника, Эмили принялась смотреть на воду, а Кларк стал изучать ее. Цепким взглядом прошелся по фигуре, не пропуская ничего, поднял глаза на тонкий профиль с чуточку выступающими скулами, и оттого особенно трогательный, на гордую посадку головы. Странная девочка, совсем не похожа на актрису, подумал Кларк и озадаченно откинулся на спинку кресла.

У них большая разница в возрасте, это, конечно, минус. Разумеется, она наврала про тридцать лет. В тридцать лет женщины смотрят на мужчин совсем по-другому. Ей не больше двадцати пяти. Скорее меньше.

Эмили вернулась за стол.

— Такой потрясающий вид! Мистер... Кларк, если вы хотели меня поразить, то вам это удалось!

— Спасибо, — уклончиво ответил он. — Но поразить я вас не хотел. Скорее порадовать и доставить удовольствие. Итак, с чего начнем?

На этом месте, спотыкаясь на слове «удовольствие», женщины обычно бросали двусмысленные реплики, чтобы проверить его намерения. Он успокаивал их, тоже в завуалированной форме: да я именно этоимею в виду. Удовольствие во всех вариантах, какие пожелаете.

Сейчас все было не так. Эта девочка врала про себя все — от первого до последнего слова, и в то же время в ее жестах и голосе была такая искренность, которой он, признаться, не видел в людях давно и начал думать, что ее уже не существует в природе.

Она попросила вина, долго гадая, какое же лучше взять: красное, потому что была голодна и хотела мяса, или белое, потому что ее соблазняли блюда из морепродуктов. Потом, окончательно рассмешив официанта, заказала и то и другое и пообещала, что сегодня непременно будет делать глупости.

Кларк был очарован. Это было как раз то что надо. И в то же время не вписывалось ни в один привычный сценарий. Ему казалось, что рядом с ней он молодеет, становится светлее и чище, а за спиной прорастают крылья, — ощущения, которых он не испытывал лет десять, а то и пятнадцать, с тех пор как сам был двадцатилетним юношей.

Эмили взахлеб рассказывала о Голливуде и канадском кинематографе (пришлось сильно напрячь память, вытащив оттуда все, что она слышала когда-то от Мишель). В конце третьего бокала она чуть было не ляпнула про режущиеся зубки маленького Дэнни, но вовремя спохватилась, что у нее нет детей и мужа. В смысле у той Мишель, которая сидит перед мистером Стайлингом, нет детей и мужа.

Ей было удивительно легко. Так же как и Кларк, она обнаружила в себе приятное чувство полета и скольжения, которое несло вперед, вдохновляя на новые сказки о Голливуде, о собственном детстве, о большой семье...

Отчасти Кларк напоминал ей отца. Не внешне, а по тому неуловимому желанию, которое возникало рядом с ним. Желанию вести себя свободно, раскованно и болтать о чем угодно, потому что тебя за все простят, потому что любят такой, какая ты есть... Потому что ты маленькая, а он большой.

Конечно, они едва знакомы и ни о какой любви не может быть и речи, одергивала она себя время от времени. Но потом фразы цеплялись одна за другую, изящные шутки и острые реплики скрещивались, словно отточенные шпаги, и Эмили понимала, что самое естественное и правильное сейчас продолжать в том же духе, потому что Кларк этого ждет.

Получалось что-то нетривиальное: оба обманывали друг друга и оба прекрасно это понимали, но остановиться никак не желали. И в этом заключалась вся прелесть игры.

— Вы просто засыпали меня цитатами! — говорила она ему хохоча. — Что вы хотите от актрисы? Вы знаете, что среди актеров очень много оригиналов. Зато нет ни одного интеллектуала!

— Замечательно. А вы знаете, что именно актерам полезно проводить такую вот разминку для ума.

— Пиршество разума и эрудиции?

— Совершенно верно. Знаете, у меня был один знакомый актер. Хотя я не снимаюсь в фильмах, но круг знакомств у меня весьма обширен. Так вот этот актер садился читать сценарий, а потом отбрасывал и говорил: «Нет, я это никогда не сыграю!» Я спрашивал почему, может его плохо обучили премудростям ремесла. Но он отвечал, что актер-то он прекрасный и все премудрости ему известны, просто он совершенно не может понять логику сюжета. Представляете?

— Вполне! — хохотала Эмили. — Вот я, когда была маленькая, рисовала картины. Это то же самое, что играть роль. Пока ты не представишь полотно — полностью, во всех подробностях и мелких деталях, ты просто не сможешь нарисовать ни кусочка.

— Вы художник?

— Нет! С чего вы взяли?

— Вы рассуждаете, как зрелый художник. Для того чтобы так говорить, недостаточно рисовать картины в детстве.

— Перестаньте. Вы приписываете мне слишком много.

— И все-таки мне кажется, что я вас видел на одной из выставок. Помните, я даже в поезде...

Эмили искусно изобразила сочувствие.

— Вы не представляете, сколько лиц иной раз приходится видеть за день! А потом они путаются, перемешиваются, выстраиваются в какие-то бессмысленные сюжеты, — она снова засмеялась, — которые я не в состоянии охватить, как ваш актер.

В общем, в конце вечера Кларку Стайлингу просто не пришло в голову пригласить Эмили к себе домой. Когда они вышли из ресторана и пошли по набережной, эта мысль, как и все остальные, ей подобные, начисто вылетела у него из головы. «Инфанта» зажгла в нем таинственное настроение: немного тревожное, зовущее и многообещающее, как мечты давно ушедшей юности. И в то же время достаточно сдержанное и целомудренное. Кларк чувствовал себя благородным рыцарем, который все сделал правильно, ни в чем не перегнул палку и теперь его главная задача — не нарушить это возвышенное настроение, не разочаровать прекрасную даму.

А может, вино вытворяет с ним такие штуки? Странный сегодня вечер.

Эмили остановилась и взяла его за рукав. Видимо, подобная мысль посетила и ее тоже.

— Сознайтесь! Я вас очень прошу.

— В чем? — искренне изумился он.

— Ну, сознайтесь, что и в поезде, и сегодня вы что-то подсыпали в вино.

Кларк засмеялся.

— Вам тоже так показалось?

— Что значит «тоже»?

— А я хотел спросить у официанта, чем они протирают бокалы, потому что вино-то он открывал при нас, значит, в нем самом не было яду.

— Да, но какое-то оно слишком пьяное.

— И расширяющее сознание.

— И кругозор!

— И морально-этические нормы поведения.

— Да что вы? — изумилась Эмили. — А у меня до морально-этических норм не дошло. Жаль.

— Вы просто меньше выпили.

— Ну что ж... В следующий раз... Впрочем, посмотрим.

Эмили вдруг вспомнила, зачем ей вообще понадобился Стайлинг, и смутилась. С этим человеком, оказывается, так интересно, а она хотела сделать его обыкновенным любовником, орудием мести.

— Вам грустно, Мишель?

— Что? А, да. Грустно. Мне пора домой.

— Я провожу вас.

— Нет.

— Но почему?

Она замялась.

— Видите ли, я как Золушка. В двенадцать моя карета превратится в тыкву.

— Вы что-то скрываете от меня?

— Н-нет. Просто мне нужно ехать домой. Я отцу обещала. — Она окончательно смешалась от собственных слов.

Кларк тоже стоял перед ней, смущенно глядя в асфальт. Он вдруг вспомнил обычный сценарий таких вечеров и устыдился прежних планов. Как он вообще мог допустить подобную мысль по отношению к «инфанте»?!

— Вон идет такси, я пойду, Кларк.

— Подождите! Я все-таки отвезу вас домой, а то...

— Спасибо! — Она вдруг шагнула к нему и, сама не зная почему, провела ладонью по щеке. — Я думаю, на сегодня достаточно. До свидания!