— Да, конечно. Ну что ж, старая дама, по-видимому, любит мистера Пита, по крайней мере, меня уверяет в этом моя жена. Так что, полагаю, вреда он не причиняет. Интересно, смогу я как-нибудь втолковать Фернанде, что мы хотели бы выпить чаю с лимоном? У вас усталый вид.

Лавиния собралась было запротестовать, но потом с благодарностью согласилась:

— Это было бы очень приятно, мистер Мерион. Признаться, я действительно немного устала.

И опять она забыла, пока его не было, привести себя в порядок, а продолжала неподвижно сидеть в ожидании его возвращения. Он отсутствовал долго, а когда вернулся, в руках у него был поднос с чаем.

— Дом необычный. Тетушка моей жены, судя по всему, весьма эксцентричная особа. По-видимому, она отказывается платить слугам. Ей кажется, что они ее грабят. Ну что ж, к завтрашнему дню останется мало такого, чем грабители могли бы поживиться. — Он сбросил чехол с обитого гобеленовой тканью кресла и сел. — Вам грустно видеть разорение большого дома?

Он понимал, что полосы на ее щеках — следы слез! Он давал ей возможность объяснить эти слезы атмосферой глубокой тоски, которой насквозь был пропитан старый дом.

— Да. Интересно, кто потом будет жить здесь? Хотите, я разолью чай, мистер Мерион?

— Да, пожалуйста. Вероятно, богатые американцы Они начинают открывать для себя Европу и понимать, как приятно жить в домах, которым столетия придали индивидуальный облик. Винтервуд тоже такой. Каждое поколение добавляло к нему что-то свое. Мой дедушка построил бальный зал, прадед разбил парк. Отец довольствовался тем, что привез с собой из Греции и Египта статуи — у нас на террасе стоят сфинксы. Дед построил среди кустарников Храм Добродетели. Он был чудесный старый язычник.

— А ваш вклад в чем состоит, мистер Мерион?

— Пока ни в чем. Но у меня есть кое-какие планы. Моя жена называет их грандиозными. Согласно первоначальным проектам, к дому должно было быть пристроено еще одно крыло. Но до сих пор ни у кого не хватало на это денег.

— И вы намерены взять это на себя?

— Надеюсь, что мне это удастся. Тогда Винтервуд станет одним из самых красивых домов в Англии. Его получит в наследство мой сын, Саймон, а после него — его сын. Я стану предком, известным тем, что построил новое крыло дома. А это в своем роде бессмертие. Вы считаете такой подход ошибочным, мисс Херст?

Лавиния заставила себя оторваться от созерцания его лица. Интересно, появлялось ли на нем когда-нибудь такое мягкое выражение из-за женщины?

— Нет, я не вижу в нем ничего ошибочного.

— Моя жена находит, что я отдаю дому слишком много душевных сил. Она считает, что это стало для меня своего рода религией. Не знаю, так ли уж это плохо.

Шарлотта, наверное, ревнует его к дому. Лавиния мысленно спросила себя: «Может быть, и я испытывала бы на ее месте такое же чувство?»

— Мне просто хочется поскорее увидеть Винтервуд.

— А мне хочется показать его вам.

Глаза их встретились в полутьме.

— Вам надо вымыть лицо, мисс Херст.

— Да. Да, это пыль. И кроме того — жара.

Он продолжал смотреть на нее, а затем спросил:

— Не слишком ли сильно мы вас эксплуатируем? Вы еще не пожалели, что не поехали с той тихой пожилой четой?

Да, с Монками она была бы в безопасности. А сейчас она отнюдь не чувствовала себя в безопасности. Взять хоть Джонатона Пита с его завуалированными угрозами или этого мужчину, который, по своей прихоти то был так внимателен, то полностью игнорировал ее.

— В этом случае я не увидела бы Винтервуд, а это, судя по вашим словам, было бы жаль.

— Вы должны нас остерегаться, мисс Херст, — вдруг заявил он.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мы склонны использовать людей в своих целях. — Видимо, он решил, что его замечание не совсем понятно, потому что добавил в пояснение: — Взгляните на себя — вы вся в пыли и в грязи. Вы работаете словно какая-нибудь рабыня.

Лавиния понимала, что он имел в виду вовсе не это.

— Пыль смоется. Я работы не боюсь.

— Да, это я вижу, — медленно произнес он, не пытаясь ничего больше объяснять. — Ну что ж, в таком случае вы намерены смыть пыль, прежде чем мы двинемся в путь?

Говорил он так, будто пытался от чего-то ее предостеречь. Но его предостережение не походило на наглую угрозу Джонатона Пита, в нем звучало что-то вроде нежности и сожаления, которые она будет часто вспоминать — в этом она не сомневалась. Может быть, он предупреждал, чтобы она не влюблялась в Винтервуд, потому что это чувство неизбежно распространилось бы и на его хозяина?

Он целовал ей руку, не вкладывая в этот жест никакого особенного значения, он небрежным тоном отдавал ей приказания! Он игнорировал ее! И вдруг оказывал ей знаки внимания, которые до глубины души волновали ее. Он использовал ее для удовлетворения капризов своей избалованной дочери. И он же поверял ей свои мечты, касавшиеся Винтервуда. Он замечал ее слезы, он был для нее загадкой, и она не сомневалась, что влюбится в него. Влюбится бессмысленно, безнадежно и — она с отчаянием это сознавала — навсегда.

В тот самый момент, когда они уходили, Лавиния услышала какой-то шорох на лестнице. Она повернулась и увидела низенькую квадратную фигуру, закутанную в широченный халат.

Это была контесса.

— Эй вы! — воскликнула она, указывая на Лавинию пальцем. — Вы все упаковали? А мое бархатное бальное платье?

— Да, контесса.

— А мои кашемировые шали?

— Да, я обратила на них особое внимание.

— Хорошо. Они стоят кучу денег. Венецианские торговцы — грабители. А как насчет моих соболей?

Лавиния заметила несколько меховых вещей, очень старых и потертых.

— Да, контесса. Они в ваших сундуках.

— Вы, девушка, на все отвечаете «да». Вы это делаете, чтобы скрыть свою лень? Я должна быть надлежащим образом одета в Винтервуде.

— Вы можете туда явиться хоть в лохмотьях, дорогая моя леди, — сказал Дэниел. Он говорил с ней тем же снисходительным тоном, что и с Флорой, и старой даме это нравилось. Она хрипло засмеялась и добавила, что, хоть он все еще чужой ей человек, похоже, что он заслуживает доверия. Наверное, подумала Лавиния, у нее были слуги, которые ее обворовывали, потому она и стала такой подозрительной и избрала такой эксцентричный затворнический образ жизни.

— Но драгоценности свои я никому не доверяю, — заявила она. — Во время поездки все они будут на мне.

К сожалению, леди Тэймсон и Флора с первого взгляда невзлюбили друг друга. Тут все дело было в утверждении своего «я». Каждая из них хотела, чтобы всеобщее внимание было сосредоточено на ней одной, флора заявила, что леди Тэймсон — неприятная старуха с противной злой физиономией, а леди Тэймсон совершенно откровенно высказалась в том смысле, что Флора — абсолютно несносна и ей следовало бы как можно скорее выбраться из этого своего кресла и стать на ноги.

Они сидели в купе, которое заранее приготовил для них Дэниел, и волком смотрели друг на друга. Леди Тэймсон была одета в чрезвычайно эффектный черный бархатный плащ и шляпу, щедро украшенную выцветшими французскими розами. К лифу ее платья было пришпилено несколько бриллиантовых брошей, а на ее стоячем кружевном воротнике красовался великолепный громадный изумруд. Элиза доверительно сообщила Лавинии, что старая дама — прямо ходячий ювелирный магазин. Если за ней не приглядывать, какой-нибудь вор наверняка свалит ее с ног и ограбит.

Но случиться так, чтобы за ней не приглядывали, не могло. Об этом намерена была позаботиться Шарлотта. Она пребывала в непрестанной суете, отдавая приказы одновременно всем. Элиза должна подставить под ноги контессы скамеечку и держать наготове нюхательные соли. Флора должна перестать хныкать. Лавиния должна развлекать детей, показывая им книжки с картинками: «Мисс Херст, сейчас не время предаваться грезам!» Эдвард должен сидеть спокойно и не высовываться из окна. А Дэниел... пересчитал ли он, сколько у них мест багажа? Ведь этим итальянским носильщикам доверять нельзя!