— Что верно, то верно, — подтвердила Эмма и задумалась. Интересно, какого рода поцелуями одаривал ее муж Сильвию? Несомненно, Барнаби шел по жизни, довольствуясь необременительными связями с женщинами. Чаще всего они его забавляли; иногда, если его избранница проявляла чрезмерную настойчивость, вызывали сарказм. Угрызения совести не терзали безмятежного донжуана.

— Руперт тоже очень мил. Но Дадли, — глаза Луизы мечтательно затуманились, — он совсем другой. Не такой красивый или веселый, но по-своему совершенно замечательный. Знаете, мне кажется, что какая-то женщина — из породы бессовестных интриганок — однажды испугала его; оттого он такой необщительный. Но мне как раз нравятся робкие мужчины. Я нахожу в них особую прелесть. — Луиза тревожно вскинула веки. — Ах, не подумайте, что я критикую вашего мужа, миссис Корт, но его вряд ли кто-нибудь назовет робким.

— Да, вы правы, — быстро согласилась Эмма. Она уже сожалела о том, что в порыве сострадания прониклась жалостью к этому недалекому ущербному созданию, захотела, чтобы Луиза почувствовала себя в Кортландсе как дома. Она не сразу поняла: наивность гувернантки граничит с недоразвитостью, что, впрочем, не мешало Луизе вынашивать какие-то тайные замыслы.

— Дадли — он попросил, чтобы я его так называла, — продолжала мисс Пиннер, — так вот, Дадли делает вид, что случайно повстречался с нами утром, но я точно знаю: он подстроил встречу. Дадли просто очарован моим интересом к ботанике. Больше того — Дадли объяснил мне, где можно найти мало кому известные виды растений для коллекции, он еще пожелал узнать обо мне буквально все: где живу, из какой семьи и тому подобное. Я рассказала ему, что мой папа умер, когда мне было десять лет, а мама — когда мне исполнилось семнадцать; услышав об этом, он исполнился ко мне искренним сочувствием. Сказал, что понимает, каково это — потерять любимую мать. Я вас, кажется, утомила, миссис Корт?

— Напротив, вы меня очаровали, — слукавила Эмма. Врожденная доброта заставила ее устыдиться только что проявленного сарказма, которого Луиза, впрочем, и не заметила, и она любезно продолжила: — Вчера, когда вы появились в окне, мы пели гимны, которые в прежние времена исполняла мама Дадли. Кажется, он испытывает к прошлому сентиментальные чувства, своего рода ностальгию.

Трудно было представить себе Барнаби или Руперта рядом с маленькой, похожей на голубку матерью, поющей «Соберемся у реки», незатейливую мелодию их детства, другое дело Дадли. Большой, неуклюжий человек, который в свой сорок лет готов смутиться, точно красная девица. Дадли, который расстроился, узнав, что Луизе некого любить, кроме собачки…

Луиза хлопнула в ладоши.

— Ах, как это трогательно! — с чувством воскликнула она. — Знаете, о чем я подумала…

— О чем вы подумали, мисс Пиннер? — спросила Эмма, заметив, что гувернантка запнулась.

Луиза скромно потупила свои карие глаза-щелочки.

— Я подумала, что буду здесь счастлива, — прошептала она. — И, пожалуйста, зовите меня Луизой, как это делает Дадли.

* * *

В пять часов вечера Барнаби вышел из своего кабинета, приглаживая рукой растрепавшиеся волосы; он выглядел усталым, но спокойным и довольным собой.

— Дело завершено, — объявил он. — Жертва убита, концы спрятаны в воду.

Луиза восторженно ахнула, а Барнаби удовлетворенно изрек:

— Признаюсь, приятнейшее занятие — убивать недостойных людей. А что поделывают девочки? — спросил он, окинув комнату хозяйским взглядом.

Эмме не терпелось рассказать мужу о своем открытии: Дадли, считавшийся ненавистником женщин, испытывает теплые чувства к этой бесцветной особе, но довольно хитрой, себе на уме, особе, которая, как ему казалось, нуждалась в защите…

— Что касается нас с Луизой, то мы просто бездельничаем, — непринужденно проронила Эмма. — Мегги и Дина играют на чердаке. Они без ума от старой деревянной колыбели. Чья она?

— Думаю, в ней укачивали нашего носатого прадедушку, — ответил Барнаби, и Эмма, неприязненно взглянув на высокомерный мраморный нос, выглядывавший из-за двери, разразилась мелодичным смехом.

— Ах нет, носатый монстр не мог качаться в колыбели!

Барнаби ласково погладил ее волосы:

— Уверяю тебя, дорогая, в ней качались еще более надменные и суровые господа, чем мой достопочтимый предок. А вот и чай.

Миссис Фейтфул, маленькая и безмолвная, вошла в комнату с чайным подносом в руках. Эмма давно усвоила, что экономка открывала рот лишь тогда, когда ее вынуждали, но скрытая враждебность старой служанки распространяла вокруг маленькой особы незримые флюиды. Эмме показалось, что старуха с бегающими плутоватыми глазами нетерпеливо ждет, когда все разъедутся и оставят ее наедине с обожаемым Дадли. Ибо только его она нежно любила и опекала. Чтобы убедиться в ее слепом преклонении, стоило только посмотреть, как преображалась обезьянья физиономия миссис Фейтфул, когда ее любимец появлялся в гостиной, с каким рвением выполняла она его самые мудреные желания, которые понимала с полуслова.

Дадли, одетый в тот же потрепанный, бесформенный твидовый костюм, показался в гостиной вслед за ней; его большое рыхлое доброе лицо сияло в предвкушении чая. Когда он сел, миссис Фейтфул заботливо посмотрела на его ноги.

— Ваши сапоги испачкались и промокли, — совсем по-матерински сокрушалась его почитательница. — Снимите их. Не то простудитесь. — Это было сказано так взволнованно, точно она распекает обожаемое дитя.

Дадли смущенно поежился, но беспрекословно последовал за экономкой и вернулся в теплых домашних тапочках, извинившись перед присутствующими за домашний вид.

— Она вечно придирается ко мне, — жаловался обласканный миссис Фейтфул огромный неуклюжий Дадли Корт. — Не знаю, как я еще выдерживаю ее неусыпную опеку.

Он застенчиво повстречался взглядом с Луизой, и девушка, к его явному удовольствию, кокетливо погрозила ему пальчиком.

— Своим беспрекословным послушанием вы избалуете такую властную особу. И, в конце концов, она сядет вам на голову, — брякнула неосторожная мисс Пиннер.

— Какая радость, чай! — воскликнул Руперт, входя в комнату и потирая руки. — Этот божественный напиток мне сейчас как нельзя кстати. Пришлось закатить пирушку в деревенском кабаке. Своего рода протокольная церемония. И визит в Шотландию не за горами. Дорогой Барнаби, ты узнаешь меня в роли оратора-политика?

— С большим трудом. А в роли кортландского Цицерона, извини, ты выглядишь несколько туповатым. Мисс Пиннер, позовите, пожалуйста, Детей к столу.

Однако дети уже дали о себе знать: из холла послышался их громкий смех и возня. Наконец они показались на пороге комнаты. Это было нечто вроде театрального представления: девочки вырядились в старинные туалеты, которые они, по-видимому, отыскали на чердаке. Мегги напялила на себя зеленое шелковое вечернее платье, отделанное пышными оборками и весьма смело декольтированное. Она цокала высокими каблучками, волоча за собой длинный шлейф; глубокий вырез на груди обнажал ее грубый свитер домашней вязки. Голову Мегги венчала несусветная шляпка из красного бархата с пером; на руку с изысканной небрежностью была накинута грязная белая мантилья. Вульгарный облик Мегги произвел желанный трагикомический эффект.

Дина была одета менее вызывающе. Она напялила изрядно поношенное темно-красное пальто, более современное, нежели бульварный наряд Мегги, и, хотя девочка не устояла перед соблазном и надела украшенные серебряным узором и выбивающиеся из стиля туфельки на высоких каблуках, ее матросский синий берет и дешевая сумочка, перекинутая через плечо, невольно произвели трогательное впечатление.

Вскоре после торжественного выхода шалуньи не выдержали и разразились веселым смехом.

— Мы пришли к вам с визитом, — чопорно объявила Мегги.

— Надеемся, нас пригласят к чаю? — подыграла Дина. И они снова залились неудержимым смехом.

— О боже! — воскликнула мисс Пиннер. Ее глаза лихорадочно забегали, наблюдая за тем, какой эффект произведет непредвиденный маскарад на ее господ.