— И я не за себя! — угрюмо отвечал Невский.

Помолчали. Первым на этот раз начал гончар. Голос его проникнут был тоской и предсмертной задушевностью.

— Вот что, Александр Ярославич, — сказал он, глядя на Невского исступлёнными глазами, из которых один, левый, заплыл нависающей багровой бровью. — Я ведь у смерти стою — чего мне лгать?! Ты меня послушай: ведь если бы воеводу нам такого, как ты, воеводу, а не князя! — да мы бы все, и с детьми, за тебя головою повалили!.. Видь нас в одном Новгороде Великом близко двухсот тысяч живёт[44]!.. Али не выстоим против татар?! Ведь все за тоби вдадимся, когда отстанешь от своего насилья. Разве я не вижу, что и тебя с души воротит!.. Разве я поверю, будто ты на весь век свой шею под татарское ярмо подклонил?!

Невский прошёлся по комнате, от стены к стене. Затем остановился перед Роговичем и спросил приглушённым, но сурово требующим голосом:

   — А зачем же ты тогда велел кричать в народе, что я татарам Новгород продал?

   — А чем же было иначе народ на тебя подвигнуть? — откровенно признался гончар. — Того ради и сделано!.. Да что ты меня пытаешь? Успеешь ещё! Кто ты мне? — Он снова поднял голос до крика. — Пришелец ты нам!.. Кесарем хочешь быть надо всей Русской Землёй... через ярлык татарский!.. Ну и цесарствуй на Владимирщине своей, а к нам не лезь!.. Нам Новгород — кесарь! Уж как-нибудь отстоим!.. С тобою пути разошлися, тогда другие государи помогут, то, которые татар не трепещут!.. Нам, Великому Новгороду, только свистнуть! — любой князь кинется на княженье к нам. И уж по нашим грамотам станет ходить, нашу волю творить, а не то что ты... Ты нам свободу застишь! Где она, прежняя наша свобода? Душно нам от тебя, новгородцам! Ты погляди, что творишь! Новгород в мыле, что конь загнан!.. Бока в кровь разодраны... Кровью харчет!..

   — Ты лжёшь всё! — опаляя его неистовым, но ещё управляемым гневом своим, вскричал князь. — Ты лжёшь и клевещешь, аки Сатанаил!.. Мира и тишины хочу на Русской Земле!

   — Да уж на что тише! — язвительно ответил гончар. — На вече только одного тебя и слыхать!.. Где оно, вече наше? В мешке у тебя! Да и завязано! От дедов твоих пошло насилье! Дед твой Всеволод тридцать лет нас мучил!.. У вашей семейки, суздальской, горстище, что беремище!..

Ярославич вспыхнул и поднял над головою пленника сжатый кулак: ещё немного, и Александр раздробил бы ему череп.

Рогович даже и не подумал отстраниться.

   — Убить хочешь? Ну что ж!.. Новгород Великий без меня стоять будет: листьев у дуба много... Да и без тебя тоже простоит!

Он смолк и смотрел, что станет делать Ярославич.

А Ярославич, тяжело дыша, опустил руку и отошёл к окну.

Как бы чуя в недобром молчании князя, что сейчас будет положен предел всему тому, что здесь совершалось, Рогович торопился всадить в гордое княжеское сердце как можно больше своих отравленных стрел,

   — Вы на что ставлены?.. — кричал он. — Чтобы за вашей рукою княжеской, за щитом да за мечом вашим Земле быть сбережённой!.. А вы?! У тебя, во Владимире, Неврюй, как свинья рылом гряду огородную, так и он всё испроверг и разрыл... Где дворцы ваши белокаменные, дедов твоих? Где пречудных и дивных мастеров изодчество? А что в церквах, соборах, где сам мастер Пётр, и Микула, и Абрам труждалися?! Всё испохаблено, осрамлено, расхищено!.. Да разве стоило для вас, для князей, нам, художникам, зодчим, после того трудиться?! Да на что вы и нужны после этого? Воевали мы, новгородцы, и без вас, без князей, не худо! — выкрикивал он. — До Оби, до Тобола дошли!.. И там наша хоругвь новгородская возвеяла!..

   — Ты сам себе произнёс ныне осуждение, да и крамольным товарищам своим... в бесстыдной злобе своей, когда о других государях помянул! — сказал Невский, подавляя клокочущий в нём гнев. — Знаю: давно на западные страны блудное око своё косите!.. Торговцы!.. Барышники!.. Что́ вам Земли родной искровавленная пазуха?! Что́ вам и Новгород? Вам торговать бы только со всем светом, да кичиться, да надмеваться в гордыне своей: «Мы — господин Великий Новгород!.. Мы, дескать, не данники никому!..» А сами дальше перстов своих не видите!.. Стыда в вас нет! Кровь мою, за вас пролитую, попрали и поношенью предаёте: «За себя-де трудился... за княженье — не за отечество!..» Разве Низовские полки мои, что здесь погибли, не за ваш господин Великий Новгород стояли?.. А и — за всю Землю, за всё хрестьянство!.. А разве новгородцы — те, что со мною были на Озере, на льдах, — разве они за то в битве сгинули, чтобы купцам чужеземным, гостю летнему и зимнему, путь был чист в Новгород — и берегом и водою?! Нет, не за это они сгинули!.. И услыхал бы кто из них, из богатырей моих, как ихнего князя поносят!.. Да они бы тебя...

Но Рогович перебил князя.

— А что ж такого, что — князь! — насмешливо проговорил он. — Все из одной глины слеплены! Что в моих жилах кровь, что в твоих — одинака!..

   — Молчи! — во весь голос заорал Ярославич, у которого в этот миг свет помутился в глазах от гнева. — Да знаешь ли ты, что в этих жилах — кровь Владимира Святого, кровь Владимира Мономаха, кровь кесарей византийских?! А ты — смерд!.. — Вне себя от ярости, он схватил за грудь Роговича, и всё, что было надето на теле узника, затрещало и разорвалось.

Рогович захрипел. Но даже и тут, с трудом хватая воздух грудью, он шёпотом выкрикнул:

   — Меня... задушить... можешь: я — не Новгород!..

Ярославич отбросил его от себя.

   — Дьявол — в тебе!.. — Невский отошёл к столу и стоял некоторое время молча, тяжело дыша.

Наконец, смотря в упор на противника, спросил его угрюмо и торжественно:

   — Коли отпущу, опять за то же примешься?

   — А то — нет?! — Рогович тоже поднял глаза, и взоры их встретились.

   — Ну, тогда не пеняй на меня господу! — обрекающим голосом сказал Невский.

ЧАСТЬ 4

Дубравка возросла, раздобрела, вошла в лета. Статная, высокая, с гибким станом и царственными движеньями расцветшего тела, уже изведавшего материнство, — ибо там, в изгнании, у княгини Аглаи был младенец, — Дубравка вызывала сейчас даже и со стороны княгини Вассы невольные похвалы.

   — Какою же ты стала красавицей, Аглая! — в присутствии Александра, который нередко тенор]» заходил к ним, на женскую половину, воскликнула однажды княгиня Пасса, ласково оглаживая упругое тело невестки. — Экая телица господня!.. Куда тебе вдоветь, повдовела — и хватит!.. Саша, — обратилась она к мужу, — а ведь правда, мы не отпустим её к Данилу Романовичу, а замуж здесь отдадим? Я ей и жениха нашла...

Ярославич через силу усмехнулся. Неприятным показалось Ярославичу чуждое его княгине, столь свойственное прочим боярыням, касание до чужой брачной жизни, до чужих замужеств и женитьб: «Не к лицу ей это!..»

   — Не думал я, что монашенка моя, яже во святых, княгиня Васса, свахою может быть, да и доброй! — сказал Невский.

Княгиня Васса Брячиславна была до крайности разобижена:

   — Что же, даже среди родных я не могу и шутки себе позволить? Или я не человек, как все?

   — Ну полно! — стал уговаривать её Александр. — Прости. Пошутил... Так за кого же придумала ты отдать Дубраву нашу? — совсем по-другому спросил Ярославич.

   — Глебушка ей жених, Василькович! — сказала, перестав сердиться, княгиня Васса. — Зачем же будем красавицу такую, дитя наше, в чужой род отдавать? Вот вернётся Глеб из Большой орды, от Каневичей, — и поженим. Тебе он помощник верный. Ты его любишь. Будут они с Дубравкой в своём Белоозере жить, а мы — во Владимире. Ездить будем друг к дружке. И как будет хорошо!

   — Это какой Глеб? — изумилась Дубравка. — Тот юнец, что на свадьбе нашей со свечою шёл?

Княгиня Васса улыбнулась:

   — Так разве одна только ты выросла? Ведь уже семь лет, подумать страшно, как привезли тебя к нам, во Владимир. Тебе двадцать три, ну и Глебушке около того...