Доктор прибыл сразу после обеда и подтвердил слова Фрэнка: побольше есть, побольше отдыхать, поменьше волноваться.

Джон позволил себе на пару дней уютно устроиться между сном и бодрствованием и словно плыл по течению, поскольку ни на что другое у него попросту не было сил. К тому же ему так нравилось быть объектом забот Сесилии. Однажды он спросил:

— Я говорил что-нибудь в бреду?

— Ты постоянно что-то говорил, но очень неразборчиво — что-то о пушках, о каком-то дыме, однажды даже кричал. Что тебе грезилось?

—Атака, — ответил он. — Я служил в бригаде легкой кавалерии.

— Так ты участвовал в той героической атаке? — с восторгом и удивлением воскликнула Сесилия, но тут же осеклась, увидев, как потемнело лицо Джона.

— В ней не было ничего героического, — сказал он резковато. — Сплошная глупость и беспечность. Все должно было произойти совсем не так, как случилось. Командир, отдавший приказ, хотел, чтобы мы двигались совсем в другом направлении, только мы, бестолковщина, не знали, куда именно.

Он внезапно рассмеялся.

— Разве не смешно: «героическая» атака была произведена просто по ошибке! Ты когда-нибудь слышала что-нибудь смешнее?

— Ах, Джон, милый мой! — воскликнула Сесилия, обнимая его.

— Я никому не рассказывал об этом, — у него сдавило горло, — потому что никто не хочет знать правду.

— Мне ты можешь рассказать все. Извини за то, что я была такой глупой.

— Ты лишь повторила то, что говорят все: шестьсот семьдесят три всадника кавалерии атаковали укрепленные пушками позиции противника; каждый четвертый из них погиб. Вот герои! Если бы только люди знали! Мне кажется, что с тех пор меня не покидает чувство злости. Лежа в госпитале, я был вне себя от ярости. Ушел в отставку, вернулся домой — все та же не отпускающая меня злость. Меня понимал только Роберт Дейл. Как-то раз он сказал: «После Крымской войны все изменилось», — и он был прав.

—Да, я помню. Ты говорил мне о нем: ему принадлежит отель «Парадиз», он дал тебе работу.

— Что с его стороны было опрометчиво, поскольку у меня нет опыта управления гостиницами.

— Может быть, тебе больше хотелось бы поговорить с ним, чем со мной? Как с человеком, прошедшим с тобой одну войну?

— Он сейчас в Лондоне, изучает сплетни в «Белом Слоне» — это ресторанчик в Ист-Энде. Пожалуй, я лучше поговорю с тобой.

Произнося это, он понимал, что слишком увлекся разговорами, отдыхом, обществом Сесилии и покоем.

Но уже на следующий день эта идиллия была нарушена.

Фрэнк, работая в баре, поднял глаза и увидел высокого моложавого полицейского с необыкновенно пышными усами.

— Констебль Дженкинс, — представился тот. — Как я полагаю, именно тут произошел несчастный случай — ну, когда ранили мужчину.

Фрэнк вытаращил на него глаза.

— Это случилось четыре дня назад, — заметил он.

— Да, но... — полицейский замялся, — жернова правосудия крутятся медленно, но верно.

— Что означают ваши слова? — спросил Фрэнк.

— Они означают... означают, что вот я здесь. Дело в том, что никому не известно, где ныне пребывают участники происшествия: стрелявший скрылся до того, как вызвали полицию, и потерпевший тоже исчез.

— Мы отнесли его в гостиницу, чтобы его осмотрел врач.

— Но вы никому не сообщили, куда направились, так ведь? Вас было непросто разыскать!

—А того сумасшедшего? Его вы нашли?

— Жернова правосудия... — констебль осекся под испепеляющим взглядом Фрэнка. — Нет, сэр, но обязательно найдем. Пострадавший все еще здесь?

— Конечно. Он наверху, за ним ухаживают.

- Я хотел бы с ним поговорить.

— Сейчас посмотрю, не спит ли он.

По какому-то наитию Фрэнк добавил:

— А пока не пропустить ли вам кружечку нашего замечательного пива — за счет заведения?

— Ну, сэр, строго говоря, я при исполнении и...

Он умолк, когда Фрэнк поставил перед ним высокую кружку пенящегося пива.

— Полагаю, и жернова правосудия иногда нуждаются в смазке, — заметил он с непроницаемым лицом.

— Будь по-вашему, сэр. Будь по-вашему.

Не скрывая удовольствия, констебль присел за столик, а Фрэнк тем временем поспешил наверх в номер Джона. Тот не спал, а, откинувшись на подушки, мирно беседовал с Сесилией.

— Сэр, тут пришел полицейский... — начал Фрэнк вкрадчиво. — Полиция наконец-то спохватилась, только сэра Стюарта они не поймали.

— Может, это пока и к лучшему, — сказал Джон. — Когда его все-таки найдут, он станет изворачиваться, грозить, а мне надо немного окрепнуть, прежде чем вновь вступать с ним в схватку.

—А что мне сказать полицейскому? — спросил Фрэнк. — Что можно ему рассказать?

— Как можно меньше. Оставь это дело мне. Пришли его сюда, но сперва дай мисс Смит время укрыться в своем номере.

— Это так необходимо? — спросила Сесилия.

— Мы не можем чувствовать себя спокойно, пока тот человек на свободе. Я не хочу, чтобы полицейский потом говорил, что видел тебя.

— А он не увидит, — уверенно ответила Сесилия. — Но я останусь здесь.

— Ты намерена спрятаться в шкафу?

— Вовсе нет. Я буду стоять прямо здесь, но он меня не заметит. Фрэнк, пожалуйста, попросите Розанну подняться ко мне. И задержите полицейского внизу минут на десять.

Мужчины обменялись недоуменными взглядами, но при такой решительности Сесилии никто не посмел ей возразить. Фрэнк послушно спустился вниз и угостил констебля Дженкинса еще одной кружкой пива, объяснив, что пациент только что проснулся и ему необходимо несколько минут, чтобы привести себя в порядок.

Десять минут спустя они уже поднимались по лестнице. Констебль был не слишком сообразительным, но даже он понял, что, миновав номера для гостей, они повернули в ту часть здания, где жил персонал.

— Кто именно ранен? — спросил он у Фрэнка. — Кто это такой?

— Мистер Мильтон — управляющий.

Констебль мысленно отметил: «стало быть, не джентльмен».

В ответ на стук Фрэнка раздалось негромкое «войдите». Они вошли и увидели, что Джон Мильтон выглядит совсем больным: он едва не терял сознание, а вокруг него суетилась женщина.

Полисмен мельком взглянул на нее — темное платье, простой белый чепец, под которым спрятаны туго стянутые в пучок волосы. За стеклами очков — строгие глаза.

«Сиделка», — подумал он и тут же забыл о ней.

Он представился и, чинно откашлявшись, приготовился записывать.

- Вы...?

— Меня зовут Джон Мильтон. Управляющий «Парадиз-отелем». Всю прошлую неделю мне досаждал какой-то идиот, который по всей стране преследует какую-то женщину. Он обвинял меня, что я будто бы ее прячу.

— Почему он так думал?

— Вот уж не знаю. Полагаю, он каждого, кто попадется ему на глаза, обвиняет в укрывательстве. По-моему, настоящий сумасшедший. По правде говоря, у меня есть сильное сомнение, существует ли вообще эта женщина. Я думаю, она — плод его больного воображения.

— Как его зовут?

— Сэр Стюарт Пэкстон.

Поведение полицейского заметно изменилось: он насторожился и был явно обеспокоен.

— СэрСтюарт?

- Да.

— Знатныйджентльмен?

—Да, он рыцарь, если вы это называете «знатный», — с кислой миной произнес Джон, на мгновение выйдя из образа и заговорив с высоты своего графского титула.

— Это я и называю«знатный», — с негодованием заметил Дженкинс. — Мне не сообщили, что он знатный джентльмен.

—А какая разница? — спросил Джон. — Разве кому-то позволено расхаживать с револьвером и стрелять в людей?

Полицейский озадаченно покачал головой.

— Если знатный, кто его знает? — в сомнении проговорил Дженкинс.

—Да бросьте вы! — воскликнул Джон, раздраженный до крайности. — Человек с титулом ничем не отличается от обычного человека, если честно, нередко он много хуже, потому что начинает думать, будто ему можно поступать как заблагорассудится,и такому следует показать, что он заблуждается.

Дженкинс онемел от возмущения.

—Да это анархия!