Он лежал у стены, положив под голову свернутую камуфляжную куртку и укрывшись драной вязаной кофтой. Высокий белый лоб, ввалившиеся, в синих прожилках, щеки, на подбородке седая неопрятная щетина.

Сильно пахло корицей, как всегда в присутствии Пыльцы. Я невольно поморщилась. По словам Бабули, в старые времена так пахли яблочные пироги, но сейчас никто, в здравом уме и доброй памяти, не возьмет в рот хоть что-нибудь с таким запахом.

— Не нарисовал. Я её вообразил. — наконец ответил мужчина. — Получилось?

— Она прекрасна. — ответила я, опускаясь на колени. Запыленный попытался улыбнуться и закашлялся.

Поспешно стащив рюкзак, я достала фляжку. В ней еще плескалось несколько глотков.

— Вот, выпей. — я протянула ему чай, но сообразив, что сам он не напьется, придвинулась ближе.

Обхватив горячий, со слипшимися потными волосами, затылок, поднесла к губам мужчины горлышко фляжки. Выпив всё, он благодарно прикрыл глаза.

— Спасибо.

— Не за что.

— Ты охотник, да? — бляха висела на видном месте, её нельзя было не заметить.

— Я тебе не враг. — поспешно заверила я. — Не бойся. — он опять улыбнулся. На потрескавшихся губах выступила сукровица.

— Мне уже поздно бояться. Всё. Спылился.

На это было нечего возразить: когда на щеках появляются синие прожилки, а глаза утопают в синеве вместе с белками и радужкой — верный признак. Своё он отпылил.

— Это ты сотворил единорога? — спросила я.

— Да.

— Хотел, чтобы он исполнил твоё желание?

— Желание? — удивился мужчина. Он даже попытался приподняться со своей подушки. — О чем ты говоришь?

— Ну… Считается, если единорог тебя подпустит и даст потрогать рог… можно загадать любое желание. И он его исполнит.

— И что? Он тебя подпустил?

Я опустила глаза.

— Нет. Убежал куда-то.

— Жаль. А… Какое у тебя было желание?

— Так. Хотела, чтобы он исцелил одного человека. На него наложили заклятье, и… — я посмотрела на Запыленного и замолчала. Тот вновь закрыл глаза.

— Прости. — тихо сказал мужчина. — Получается, он исполнил моё желание. Привел тебя.

— Меня? Но при чем здесь я?

— Было необходимо… Я хотел, чтобы кто-нибудь увидел картину. Это очень важно, чтобы её увидели. И еще… это, конечно, малодушие, но я… побоялся умирать в одиночестве.

Потянувшись, я взяла его за руку. Ладонь была холодная и легкая. Как бумага.

— Ты потратил свою жизнь на то, что просуществует всего один день. Ты же знаешь…

— Она исчезнет вместе с моей смертью. — он вновь открыл глаза и я вздрогнула. То же самое выражение, то же отчаяние, было в глазах зверя. — Но я не мог по-другому. Очень важно, чтобы её увидели.

— А зверь с железными клыками? Он ведь тоже твой? Зачем?

— Прости. Не смог удержаться. Считай, что он охранял сокровище… Надеюсь, ты с ним справилась?

Беда с этими Запыленными. Даже на пороге смерти они верят в сказки.

— Да.

Он долго молчал, а потом сказал:

— Красота. Осталось так мало красоты…

Я не поняла, что он имел в виду, и сказала первое, что пришло в голову.

— Ну, не так уж и мало. Есть небо и солнце, и облака, и дождь. И деревья, и цветы… Мир очень, очень красивый. Просто надо уметь видеть.

— Уметь… видеть.

В его ладони, бессильно лежащей на полу, появился цветок. Ярко-красный, с шелковистыми лепестками и черной серединкой.

— Возьми. — сказал он. — На память.

Я осторожно обхватила твердый гладкий стебель, поднесла цветок к лицу… Он пах солнцем и травой, и немножко медом. Через мгновение в воздухе закружили яркие искры, и мак рассыпался.

Мужчина теперь лежал совершенно неподвижно.

— Ну, вот и всё. — тихо сказала я и, протянув руку, закрыла ему глаза.

Жалко. Жалко, что больше никто не увидит картины. Жалко, что нельзя теперь найти единорога и загадать желание. Жалко, что магия — это всего лишь мираж, несбыточная мечта.

… Жаль, что не получилось помочь Бабуле.

Внутри было непривычно тихо. Не сновали по коридорам служащие с папками, не дребезжали, перебивая друг друга, телефоны, никто не бряцал победительно оружием и не ругался матом.

Будто мы вошли не в Агентство по борьбе за безопасность аномалий, а в сонный, доживающий последние дни, трактир. В затхлом прокуренном фойе жужжали мухи, а у стены, рядом с казенного вида дерматиновым диваном, дрых громадный пес. Когда мы проходили мимо, он, приоткрыв один глаз, негромко что-то буркнул, а потом равнодушно отвернул брылястую морду к стене.

Из окошка, как в самом обычном почтовом отделении, торчала седая, в букольках, макушка.

— Любезнейшая… — позвал Лумумба, — Не подскажете, где найти господина главного начальника?

— Вдоль по коридору направо по ступенькам вниз налево первая дверь. — тетка отбарабанила заученную фразу, даже не подняв головы.

— Однако странные здесь порядки… — пробормотал учитель, направляясь в указанный коридор.

…В кабинете, над столом, висела лысина. Обширная, бледная и вся в маленьких коричневых пятнышках, она покоилась в жесткой сивой поросли, как гигантское яйцо в неопрятном, сложенном как попало, гнезде. Скрип двери, возвестивший наше появление, на лысину впечатления не произвел.

На столе располагались хрустальный графин, мутноватый, с отпечатками пальцев стакан, пачка разнокалиберных бумаг, древний бакелитовый телефон и тощий букетик карандашей в стеклянной банке.

По бокам топырились локти, одетые в черные лоснящиеся нарукавники. Ладони прикрывали уши владельца лысины. Они были пухлые, как подушки — возможно потому он и не слышал ничего, что происходило в комнате.

Лумумба, заложив руки за спину, принялся рассматривать картинки, развешанные на одной из стен. Что он там увидел под вековым слоем пыли — непонятно.

Я было примерился вежливо постучать по столу, но тут зазвонил телефон. Звук его, пронзительный и громкий, всколыхнул воздух в комнате, а заодно вернул к жизни лысину. Она вскинулась, человек под ней, оказавшись курносым и веснушчатым, с жирными, будто он только что ел сало, губами, схватил трубку и заорал в нее что есть мочи:

— Ну! Что? Это точно? — из телефона темпераментно запищало. — Дьявольщина! — лысый бросил трубку и увидел нас.

Наставник мой к тому времени сидел, нога на ногу, в кресле для посетителей, я же чинно пристроился у него за спиной. Лысый протер глаза.

— Вы… Хто вы? — вопросил он хрипло.

— Плохо работаете. — поругал его Лумумба. — Гнать вас надо с должности. А предварительно, непременно принародно, высечь. — мужичок побагровел и выпучил глаза, став похожим на разгневанного карася. — В вверенном вам округе, милейший, объявился Сказочник. — неумолимо продолжил учитель. — Мы зафиксировали попытку превращения в козла. Жертва скончалась на месте! Но это еще не всё… По дороге к вам мы подверглись нападению. — мужик только хлопал веками, явно не понимая, что от него хотят. — В нас пустили файербол! Прямо на улице, при всем честном народе! Вы что тут, вообще мышей не ловите? Да вам трибунал светит, милейший, за такое попустительство…

Лысый наконец смог набрать воздуха и заорал в ответ:

— Да кто вы такие?! Кто пустил!? — багровые щеки его затряслись, изо рта полетела слюна, и я испугался, как бы несчастного не хватил удар. Явственно пахнуло перегаром.

Наставник, по-моему, тоже обеспокоился. Вытащив из графина пробку, он плеснул в стакан и протянул его через стол. Лысый принял. Выпил мелкими глотками, выдохнул, занюхал рукавом… Вновь пахнуло перегаром, глаза мужичка посоловели. Однако! Вовсе не водичку на рабочем месте употребляет начальник местного отделения АББА…

— Привет вам от Товарища Седого. — мягко сказал Лумумба, когда лысый наконец свел глаза в кучу и перестал задыхаться. — Разрешите представиться: старший оперуполномоченный, майор Базиль М'бвеле. Это, — он кивнул через плечо, — мой стажер и напарник, Иван Спаситель. Наставник показал ему корочки.