Ты проснешься… Как все изменилось вокруг!

Не больница, а свежий, некошеный луг,

Не эфир — а зефир… И не врач, а твой друг

Наклонился к тебе, почему-то взволнован.

Берн, 1936

РАСПИСАНИЕ

Надо составить опять расписание —

В восемь вставание, в 9 гуляние.

После прогулки — работа. Обед.

Надо отметить графу для прихода,

Надо оставить графу для расхода

И для погоды — какая погода.

За неименьем занятия лучшего,

Можно составить на двадцать лет.

Вечером — чтенье вечерних газет.

И не читать, разумеется, Тютчева.

Только газеты… И плакать — запрет.

Париж, 1937

«Если правда, что Там есть весы…»

Если правда, что Там есть весы,

То положат бессонницу нашу,

Эти горькие очень часы

В оправдание наше на чашу.

Стоит днем оторваться от книг

И опять (надо быть сумасшедшим)

Призадуматься — даже на миг,

Над — нелегкое слово — прошедшим,

Чтоб потом не уснуть до зари,

Сплошь да рядом уже с вероналом…

Гаснут в сером дыму фонари.

Подбодрись! Не борись. И гори

Под тяжелым своим одеялом.

Сараево, 1937

«Всегда платить за всё. За всё платить сполна…»

Всегда платить за всё. За всё платить сполна.

И в этот раз я опять заплачу, конечно,

За то, что шелестит для нас сейчас волна,

И берег далеко, и Путь сияет Млечный.

Душа в который раз как будто на весах:

Удастся или нет сравнять ей чашу с чашей?

Опомнись и пойми! Ведь о таких часах

Мечтали в детстве мы и в молодости нашей.

Чтоб так плечом к плечу, о борт облокотясь,

Неведомо зачем плыть в море ночью южной,

И чтоб на корабле все спали, кроме нас,

И мы могли молчать, и было лгать не нужно…

Облокотясь о борт, всю ночь, плечом к плечу,

Под блеск огромных звёзд и слабый шелест моря…

А долг я заплачу… Я ведь всегда плачу.

Не споря ни о чём… Любой ценой… Не споря.

Рагуза, 1938

«Как закричать, чтоб донеслось в тюрьму…»

Как закричать, чтоб донеслось в тюрьму

За этот вал и через стены эти,

Что изменили здесь не все ему,

Что не совсем покинут он на свете?

Я видел сон, что я к тебе проник,

Сел на постель и охватил за плечи.

(Ведь он давно, наверное, отвык

От нежности и тихой братской речи.)

Но дружба есть, на самом деле есть,

И нежность есть, стыдливая, мужская…

Не долг, а честь, особенная честь,

Напомнить это, глаз не опуская.

Брюссель, 1935

1. «Стало сердце осторожным…»

Стало сердце осторожным,

Утомилось, глуше бьется,

Счастья нет. Ну, что ж… С подложным,

Очевидно, жить придется.

В мире злобном и печальном

Трудно только музыкальным,

Часто очень трудно детям,

Где-то плачет вот ребенок.

Остальные терпят. Стерпим.

Слух у нас не так уж тонок.

2. «Но порою слышит спящий…»

Но порою слышит спящий

Будто пенье… Эти звуки

Мир не наш. Не настоящий.

Что тянуть к ним праздно руки?

Завтра в них никто не верит,

Ничего не слышат уши.

Ведь не музыкою мерит

Жизнь глухие наши души…

Белград, 1939

«Не верю, чтобы не было следа…»

Не верю, чтобы не было следа

Коль не в душе, так хоть в бумажном хламе,

От нежности (как мы клялись тогда!),

От чуда, совершившегося с нами.

Есть жест, который каждому знаком —

Когда спешишь скорей закрыть альбом,

Или хотя бы пропустить страницу…

Быть может также, что в столе твоем

Есть письма, адресованные в Ниццу.

И прежде, чем ты бросишь их в огонь,

И пламя схватит бисерные строки,

Коснется все же их твоя ладонь

И взгляд очей любимый и далекий.