— Только если быстро, Джим, — смягчился Аркадий. — У нас есть час, но не больше.

—  Дай мне… дай мне… лишь час… лишь час… с тобою…

У Хэнлона сохранились остатки приличного баритона. Он взглянул на меня.

— Да не смотри на меня так! — огрызнулся Хэнлон. — Я в на стоящих хорах пел.

Аркадий пошел вынимать мясо из машины.

— Значит, ты писатель, да? — спросил меня Хэнлон.

— В некотором роде.

— Ты хоть один день в своей жизни честно вкалывал, а? — Его голубые глаза слезились. Глазные яблоки были опутаны сплошной красной сеткой.

— Стараюсь, — ответил я.

Он выбросил вперед свою сухую руку. Она казалась багровой и восковой одновременно. Мизинец отсутствовал. Он поднес эту руку к моему лицу, будто клешню.

— Знаешь, что это такое? — спросил он.

— Рука.

— Рука труженика!

— Мне приходилось работать в поле, — сказал я. — И рубить лес.

— Лес? Где же это?

— В Шотландии.

— Какой лес?

— Ель… Лиственницу…

— Очень убедительно! А какой пилой?

— Электрической.

— Какой марки, болван?

— Уже не помню.

— Совсем неубедительно, — заключил он. — Что-то я тебе не верю.

Аркадий протиснулся через дверь, он нес куски мяса. Белым полиэтиленовый пакет был закапан кровью. Хэнлон взял пакет открыл и понюхал.

— Ага! Вот так-то! — усмехнулся он. — Наконец-то настоящее красненькое мясцо!

Он встал, зажег газовую конфорку, вылил на сковороду немного масла из старой банки из-под краски и положил жариться три куска.

— Эй, ты! — обратился он ко мне. — Подойди сюда, потолкуй с поваром.

Жир уже зашкворчал, и он начал ворочать мясо лопаткой, чтобы не пригорало.

— Значит, книжку пишешь?

— Пытаюсь, — ответил я.

— А почему бы тебе не писать твою книжку прямо здесь? Мы бы с тобой вели поучительные беседы, а?

— Почему бы нет, — неуверенно произнес я.

— Арк! — крикнул Хэнлон. — Последи-ка минутку за мясом, а, малыш? Я покажу этому книжнику квартиру. Эй! Пойдем-ка со мной!

Он сбросил полотенце на пол, натянул шорты и всунул ноги и шлепанцы. Я вышел вслед за ним на солнечный свет. Ветер усилился, теперь он взметал вдоль дороги рыжие клубы пыли. Мы прошли сквозь заросли тамарисков и подошли к скрипучему эвкалипту, под которым стоял караван.

Он открыл дверь. Внутри пахло какой-то дохлятиной. Окна были опутаны паутиной. На постели лежало скомканное рваное и грязное белье. Кто-то пролил томатный соус на стол, и вокруг пятна роились муравьи.

— Уютное гнездышко! — защебетал Хэнлон. — Умеренная плата! А дерево можно смазать, если тебе скрип будет мешать.

— Очень мило, — сказал я.

— Но все-таки недостаточно мило, да?

— Я этого не говорил.

— Зато подумал! — прошипел он. — Конечно, здесь можно все обеззаразить. Можно и тебя заодно обеззаразить!

Он с шумом захлопнул дверь и поплелся обратно в свой дом.

Я некоторое время послонялся по двору, а когда снова вошел в дом, бифштекс был готов. Хэнлон вдобавок пожарил шесть яиц и уже собирался подавать все это на стол.

— Обслужи сначала Его Светлость! — сказал он Аркадию.

Он отрезал три ломтя хлеба и поставил на стол бутылку с соусом. Я ждал, когда он сядет. Стояла невыносимая жара. Я поглядел на кусок мяса и на яичные желтки.

Хэнлон, казалось, целую минуту буравил меня взглядом, а потом сказал:

— А ну-ка запускай свои паршивые клыки в этот бифштекс!

Мы ели молча.

Хэнлон придерживал свой бифштекс сухой рукой, а здоровой рукой нарезал его на кубики. У его ножа было зазубренное лезвие и пара загнутых зубцов на кончике.

— Да что он о себе воображает? — обратился он к Аркадию. — Кто просил его совать сюда свой сопливый аристократский нос?

— Ты и просил, — сказал Аркадий.

— Я? Ну, тогда я совершил ошибку.

— Никакой я не аристократ, — сказал я.

— Но все равно слишком аристократичен для моего маленького ленча! «Ленч»! Так это называют у вас в Померанглии! Ленч у королевы! А? Что?

— Джим, прекрати, — сказал Аркадий. Ему было явно не по себе.

— Ну, я же лично его не хотел обидеть, — сказал Хэнлон.

— Уже что-то, — заметил я.

— Да уж, — согласился он.

— Расскажи ему про Маралингу, — попросил Аркадий, чтобы сменить тему разговора. — Расскажи ему об Облаке.

Хэнлон поднял здоровую руку и щелкнул пальцами, как кастаньетами.

— Облако! Да-да, сэр! Облако! Облако ее Величества. Облако сэра Энтони-вознесшегося-в-Рай! Бедный сэр Энтони! Он так мечтал о своем облаке! Чтобы потом говорить русскому в Женеве: «Гляди, старина, у нас тоже есть Облако!» Забыв, разумеется, о том, что существуют такие вещи, как климатическая переменчивость…! Дажев Австралии! Забыв о том, что ветер может подуть не в том направлении! И вот он вызывает Боба Мензиса ^[7]и говорит ему: «Боб, мне нужно мое Облако прямо сейчас! Сегодня!» «Но ветер…» возражает ему сэр Боб. «Да что ты мне про ветер, — упирается сэр Энтони. — Я же сказал — сейча!» И вот они запускают это устройство — как мне нравится слово «устройство»! — и Облако, вместо того, чтобы улететь в море и отравить рыб, прилетело вглубь суши и отравило нас! А там они его потеряли! Потеряли эту хрень над Квинслендом! И все-таки сэр Энтони потолковал-таки потом с товарищем Никитой, мило так поболтал с ним об Облаке: «Да, товарищ, это правда. И у нас тоже есть, есть-таки Облако. Правда, мои люди там ненадолго потеряли его из виду! Ну, распылили притом горсточку аборигешек…»

— Хватит, — твердо сказал Аркадий.

Хэнлон понурил голову.

— А, черт! — сказал он, потом воткнул вилку в очередной кусочек мяса и отправил его в рот.

Все молчали до тех пор, пока Хэнлон не рыгнул и не сказал:

— Прошу прощения!

Он отпихнул от себя тарелку.

— Не могу доесть эту хрень, — сказал он.

Его лицо приобрело гипсовый оттенок. Рука затряслась.

— Тебе нехорошо? — спросил Аркадий.

— У меня загиб кишки, Арк.

— Тебе нужно ко врачу.

— Был я у врача. Меня хотят резать, Арк.

— Сочувствую, — сказал я.

— Я не дам себя резать. Верно, а?

— Нет, — сказал Аркадий. — Пожалуй, тебе лучше согласиться.

— Ну, может, я и соглашусь, — жалобно всхлипнул Хэнлон.

Прошло еще пять минут. Аркадий поднялся и бережно обнял старика за плечи.

— Джим, — сказал он с нежностью, — прости, но, боюсь, нам уже пора. Тебя никуда не надо подвезти?

— Нет, — ответил тот. — Я здесь остаюсь.

Мы уже двинулись к выходу.

— Останьтесь еще ненадолго, — попросил Хэнлон.

— Нет, нам правда пора ехать.

— Жаль, ребята, лучше бы вы еще остались. Мы бы хорошо время провели.

— Мы еще приедем, — сказал я.

— Приедете? — Хэнлон оживился. — Когда?

— Через пару дней, — сказал Аркадий. — Когда с делами управимся. А потом мы поедем в Каллен.

— Извини, что я на тебя так налетел, — сказал мне Хэнлон. У него дрожала губа. — Вечно на помов налетаю!

— Ничего страшного, — сказал я.

Снаружи зной только усилился, а ветер почти стих. В загоне перед домом парил орел с клиновидным хвостом, слегка касаясь колышков ограды. Увидев нас, эта красивая, блестящая птица с бронзовыми перьями улетела прочь.

Я сделал попытку пожать Хэнлону руку. Он не отнимал ее от живота. Мы сели в «лендкрузер».

Вы могли бы сказать мне спасибо за бифштексы, крикнул он нам вдогонку.

Он пытался вернуться к своему прежнему колкому тону, но видно было, что он напуган. По щекам у него текли слезы. Он отвернулся. Ему было невыносимо видеть, как мы отъезжаем.

17

На воротах лагеря Скалл-Крик висела табличка, грозившая штрафом в $2000 каждому, кто пронесет спиртное на территорию аборигенского поселения. Поверх этой надписи кто-то накорябал белым мелом: «Чушь собачья!» Мы заехали сюда, чтобы забрать старейшину кайтиш по имени Тимми. Он приходился родственником по материнской линии Алану Накумурре и знал все Сновидения вокруг станции Миддл-Бор.