— Не обращай внимания, — сказал Аркадий. — Они просто выпендриваются. И все-таки я, пожалуй, буду спать на крыше «лендкрузера».

— Трусишка! — сказал я.

Себе я соорудил для ночлега «змеенепроницаемую» подстилку, привязав все четыре угла к кустам, так что ее края были приподняты сантиметров на тридцать над уровнем земли. Потом я начал готовить ужин.

Огонь разгорелся слишком сильно, чтобы можно было изжарить мясо, не подпалив его: я и сам чуть не обуглился. Алан взирал на происходящее с невозмутимым спокойствием. Остальные тоже ни словом не поблагодарили меня за еду, только молча передавали тарелки назад — за добавкой. Наконец, насытившись, они вновь принялись совещаться.

Знаешь, кого они мне напоминают? — сказал я Аркадию.

— Банкиров в зале заседаний.

— Ну, это недалеко от истины, — согласился он. — Они же решают, как сделать так, чтобы дать нам как можно меньше.

Мясо было подгоревшим и жестким, да и после обеда у Хэнлона у нас почти не было аппетита. Мы убрали остатки еды и сели в круг к старикам. Свет от костра выхватывал из темноты их лица. Взошла луна. Мы едва различали очертания холма.

Мы немного посидели молча, а потом Аркадий, улучив момент, повернулся к Алану и тихо обратился к нему по-английски:

— Ну, так что за история связана с этим местом, старик?

Алан по-прежнему глядел на огонь и не дрогнул ни мускулом. Кожа плотно обтягивала его скулы и блестела. Потом, едва заметным движением, он наклонил голову к человеку в голубом — тот встал и начал мимически представлять (вставляя слова на пиджине) странствия Предка-Ящерицы.

Это была песня о том, как Ящерица и его молодая жена пришли с севера Австралии к Южному морю, и как южанин соблазнил жену Ящерицы и подсунул вместо нее замену, с которой тот отправился домой.

Не знаю, какой именно вид ящерицы он изображал — был ли он «бородатой» или «земляной» ящерицей, или одной из взъерошенных, сердитых ящериц с воротниками на шее. Знаю только то, что человек в голубом был самой правдоподобной ящерицей, какую только можно себе вообразить.

Он был самцом и самкой, соблазнителем и соблазненной. Он был сладострастником, он был рогоносцем, он был утомленным путником. Он топорщил свои ящеричные лапы, потом замирал и задирал голову. Он поднимал нижнее веко, прикрывая радужную оболочку, и выбрасывал вперед свой ящеричный язык. Он чудовищно раздувал шею, изображая ярость; наконец, когда ему пришло время умирать, он принялся выгибаться и извиваться, и его движения делались все слабее и слабее, как у Умирающего Лебедя.

И вот его челюсти сомкнулись: это был конец.

Человек в голубом махнул рукой в сторону холма и победным голосом рассказчика, поведавшего лучшую из всех мыслимых историй, прокричал:

— Там… Он теперь там!

Все это представление длилось не больше трех минут.

Смерть ящерицы тронула и опечалила нас. Но Большой Том и Тимми катались со смеху с самого эпизода обмена женами и еще долго продолжали гикать и хихикать после того, как человек в голубом сел на место. Даже сдержанное и красивое лицо Алана осветилось улыбкой. Потом все они, один за другим, зевнули, разложили свои пожитки, свернулись поудобнее и уснули.

— Похоже, ты им понравился, — опять сказал Аркадий. — Так они по-своему поблагодарили тебя за ужин.

Мы включили фонарь-«молнию» и уселись на складные стулья подальше от костра. То, чему мы стали свидетелями, пояснил Аркадий, разумеется, было не настоящей песней Ящерицы, а всего лишь декоративным фасадом, или изложением, которое представляют чужакам. В настоящей песне перечислялись и назывались бы все источники, из которых пил Человек-Ящерица, каждое дерево, из которого он вырезал себе копье, каждая пещера, в которой он ночевал, покрывая длинное расстояние всего своего пути.

Аркадий понимал пиджин куда лучше моего. С его слов я записал такой вариант этой истории:

Ящерица и его жена отправились к Южному морю. Его жена была молода и красива, и кожа у нее была намного светлее, чем у мужа. Они шли по болотам и рекам, а потом остановились у холма, у этого самого холма в Миддл-Боре — и заночевали там. Утром они проходили мимо места привала Динго, где мать кормила целый выводок щенят. «Ага! — сказал Ящерица. — Я запомню этих щенков, а потом съем их».

Муж с женой продолжили путь. Они прошли мимо Уднадатты, мимо озера Эйр и наконец вышли к морю возле Порт-Огасты. С моря дул пронизывающий ветер, Ящерица замерз и начал дрожать. Он заметил неподалеку, на мысу, костер, вокруг которого грелись какие-то южане, и сказал жене: «Ступай к этим людям и попроси у них головешку».

Она пошла. Но один из южан, воспылав вожделением к ее светлой коже, совокупился с ней — и она согласилась с ним остаться. Он высветлил собственную жену, вымазав ее с головы до ног желтой охрой, и отправил ее с головешкой к одинокому путнику. Лишь когда охра осыпалась, понял Ящерица, что его провели. Он затопал ногами. Он раздулся от злости, но, так как он был пришельцем в чужой далекой земле, он был бессилен отомстить обидчику. И он жалко поплелся домой с женой-уродиной, которую ему подсунули. По дороге он остановился, чтобы убить и съесть щенков Динго, но от них у него сделалось несварение, и он захворал. Дойдя до холма в Миддл-Боре, он лег на землю и умер…

И там, как и сказал нам человек в голубом, он лежит до сих пор.

Мы с Аркадием еще посидели, размышляя над этой легендой об антиподной Елене. Расстояние отсюда до Порт-Огасты по прямой составляло примерно 1700 км: вдвое длиннее — прикинули мы, — чем от Трои до Итаки. Мы попытались представить себе такую « Одиссею», где имелось бы по стиху на каждый поворот и изгиб десятилетнего странствия героя.

Я взглянул на Млечный Путь и сказал:

— Это все равно что пытаться сосчитать все звезды.

Многие племена, продолжал Аркадий, говорят на языке своих ближайших соседей, так что трудностей общения при пересечении границы не существует. Загадка же заключается в том, как человек из Племени А, живущий на одном конце Песенной тропы, услышав несколько тактов из песни, которую поет Племя X, не зная при этом ни слова на языке X, немедленно определяет, о какой земле идет речь в песне.

— О Боже! — сказал я. — Ты хочешь сказать, что старик Алан знает песни земли, которая лежит в полутора тысячах километров отсюда?

— Скорее всего, знает.

— Хоть никогда там не бывал?

— Ну да.

Над этой проблемой сейчас трудятся один или два этномузыковеда, добавил он. Пока же мы сами можем устроить себе маленький воображаемый эксперимент.

Предположим, мы разыскали где-нибудь неподалеку от Порт-Огасты певуна, который знает песню Ящерицы. Предположим, мы упросили его напеть слова песни и записали его голос на магнитофон, а потом проиграли запись для Алана в земле кайтиш. Скорее всего, он бы немедленно узнал мелодию — точно так же, как мы мгновенно узнаем «Лунную сонату», — но смысл слов, конечно, остался бы для него непонятным. И все же он бы очень внимательно прислушивался к музыкальному строю песни. Быть может, он попросил бы нас повторить несколько тактов. А потом он бы вдруг синхронно запел свои слова поверх чужой «белиберды».

— Свои слова — про землю, которая находится у Порт-Огасты!

— Да, — сказал Аркадий.

— И что, такое бывает?

— Бывает.

— Но как, черт возьми, такое возможно?

Никто точно не знает, сказал он. Есть люди, которые объясняют это телепатией. Сами аборигены рассказывают, что их певуны в состоянии транса проносятся вдоль Песенной тропы. Но возможно и еще одно, еще более поразительное, объяснение.

Независимо от слов мелодический строй песни описывает природу той земли, по которой эта песня проходит. Так, если Человек-Ящерица плетется по соляным ямам озера Эйр, то можно ожидать непрерывного ряда бемолей, как в «Похоронном марше» Шопена. Если же он скакал вверх-вниз по эскарпам Макдоннелла, то мы услышали бы перемежающиеся арпеджио и глиссандо, как в «Венгерских рапсодиях» Листа.