Рольф все еще читал Пруста. Он уже оставил позади званый обед у герцогини Германтской и теперь следовал за бароном де Шарлю по улицам домой. Перед ним стоял термос с черным кофе, которым он поделился со мной.

— Тут есть один человек — тебе надо с ним познакомиться, — сказал он.

Он сунул какому-то мальчику ириску и велел ему привести Джошуа. Минут через десять в дверях показался среднего возраста мужчина с длиннющими ногами и коротковатым телом, с очень темной кожей и в черной ковбойской шляпе.

— А! — сказал Рольф. — Мистер Уэйн пожаловал.

— Босс! — ответил абориген со скрипучим американским акцентом.

— Слушай, старый хапуга. Это мой друг из Англии. Я хочу, чтобы ты рассказал ему про Сновидения.

— Босс! — повторил тот.

Джошуа был знаменитым пинтупийским «исполнителем», который умел устраивать потрясающие представления. Он выступал с ними и в Европе, и в США. Когда он в первый раз подлетал к Сиднею, то принял огни города за звезды — и спросил, почему самолет летит вверх ногами.

Я пошел за ним к его дому по извилистой тропинке, которая проходила среди колючек. Бедра у него отсутствовали, и штаны постоянно соскакивали, обнажая аккуратные мозолистые ягодицы.

«Дом» находился на самой высокой точке седловины между горой Каллен и горой Либлер. Он представлял собой выпотрошенный автомобиль-универсал, который Джошуа перевернул крышей вниз, чтобы можно было валяться в тени под капотом. Корпус машины был обернут черной полиэтиленовой пленкой. Из одного окна торчал целый пук охотничьих копий.

Мы уселись, скрестив ноги, на песке. Я спросил, не может ли он показать мне кое-какие местные Сновидения.

— Хо! Хо! — сипло закудахтал он. — Много Сновидений! Много!

— Ну, а кто… — спросил я, махнув рукой в сторону горы Либлер, — кто вон там?

— Хо! Хо! — ответил он. — Большой такой. Быстрый. Перенти.

Перенти, или пестрый варан, — самая крупная ящерица в Австралии. Она достигает порой двух с половиной метров в длину, а скоростью может потягаться с лошадью.

Джошуа стал высовывать и втягивать язык, как ящерица, и, выгнув пальцы так, что они стали напоминать когти, по-крабьи запустил их в песок, чтобы изобразить, как передвигается перенти.

Я снова поглядел на хребет горы Либлер, и мне показалось, что я «узнаю» в формах скал плоскую, треугольную голову ящерицы, плечо, переднюю и заднюю лапы и хвост, полого снижающийся к северу.

— Да, — сказал я. — Теперь я его вижу. А откуда пришел сюда этот Человек-Перенти?

— Издалека, — ответил Джошуа. — Из далекой, далекой дали. Из Кимберли.

— А куда он идет?

Он воздел руку к югу:

— Туда, к тем людям.

Выяснив, что Песенная тропа Перенти проходит вдоль оси север-юг, я развернулся и показал на гору Каллен.

— Хорошо, — сказал я. — А это кто?

— Женщины, — прошептал Джошуа. — Две женщины.

Он рассказал про то, как Две Женщины долго гнались за Перенти, наконец настигли его здесь и стали бить по голове палками-копалками. Но Перенти зарылся в землю и удрал от них. Яма на вершине горы Либлер, вроде метеоритной воронки, — это рана на его голове.

К югу от Каллена земля зеленела свежей травкой, выросшей после гроз. Там и сям из равнины торчали островками одинокие скалы.

— Скажи мне, Джошуа, а что это за скалы там?

Джошуа назвал их: Огонь, Паук, Ветер, Трава, Дикобраз, Змея, Старик, Двое Мужчин и какой-то непонятный зверь — «вроде собаки, только белый». Его собственный Предок, Дикобраз (или ехидна), пришел со стороны Арнемленда и прошел через Каллен дальше, к Калгурли.

Я снова взглянул на поселение, на металлические крыши и на вертящиеся крылья ветряного насоса.

— Значит, Дикобраз проходит вон там? — спросил я.

— Там, там, босс, — Джошуа улыбнулся. — В верную сторону смотришь.

Он начертил мне путь Дикобраза: через полевой аэродром, мимо школы и насоса, потом вдоль подножья Утеса-Перенти, а оттуда он уже устремлялся вниз, на равнину.

— А можешь спеть мне песню про него? — спросил я. — Про то, как он сюда пришел?

Он оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что рядом никого нет, и пропел своим грудным голосом несколько куплетов песни про Дикобраза, отбивая ритм ногтем по куску картона.

— Спасибо, — поблагодарил его я.

— Босс!

— Расскажи мне еще что-нибудь, — попросил я.

— Тебе нравятся всякие истории, да?

— Нравятся.

— Ладно, босс! — он покачал головой из стороны в сторону.

— История про Большого Летуна.

— Стрекоза? — переспросил я.

— Больше.

— Птица?

— Больше.

Аборигены, когда рисуют на песке Песенную тропу, обычно чертят ряд линий с кружочками посередине. Сама линии изображает отрезок пути Предка (как правило, это столько, сколько он прошел за день). Каждый кружок — это «остановка», «родник» или одна из стоянок Предка. Но эта история, истории про Большого Летуна, была выше моего понимания.

Все начиналось с нескольких прямых взмахов; затем начинался лабиринт с прямыми углами, который завершался рядом волнистых линий. Заканчивая чертить очередной отрезок, Джошуа выкрикивал по-английски рефрен: «Хо! Хо! У них там деньги!»

Наверное, в то утро я был настоящим тугодумом: мне понадобилось очень много времени, чтобы понять, что это Сновидение «Куантас». Однажды Джошуа летал в Лондон. «Лабиринт» изображал лондонский аэропорт (зал прибытия, медпункт, иммиграция, таможня), а потом поездку в город на метро. «Волнистые линии» представляли вилянье и повороты такси, которое везло его от станции метро до гостиницы.

В Лондоне Джошуа осмотрел все привычные достопримечательности — Тауэр, смену караула и так далее, — однако конечным пунктом его путешествия был Амстердам.

Идиограмма, изображавшая Амстердам, оказалась еще более запутанной. Это был круг. А вокруг него располагались четыре круга поменьше; и от каждого из этих кругов отходили провода, тянувшиеся к прямоугольной коробке.

Наконец, очень медленно, до меня стало доходить, что эта нечто вроде конференции, «круглого стола», где Джошуа был одним из четырех участников. Остальными участниками — по часовой стрелке были «белый отец», «худой, красный» и «черный, толстый».

Я спросил, что это за «провода» — не микрофонные ли кабели? Джошуа энергично замотал головой. Про микрофоны он все знал. Микрофоны там тоже были — на столе.

— Нет! Нет! — прокричал он и показал пальцами на свои виски.

— Значит, электроды или что-то в этом роде?

— Ага! — прокудахтал он. — Дошло!

Картина, которую я составил себе из кусочков (не знаю даже, правдивая или ложная), представляла «научный» эксперимент, в ходе которого абориген пел о своем Сновидении, католический монах пел грегорианские хоралы, тибетский лама пел свои мантры, а африканец пел еще что-то свое. Все четверо пели до одурения, чтобы проверить, какое воздействие оказывают различные песенные стили на участки мозга, отвечающие за ритм.

Теперь, оглядываясь на этот эпизод своего прошлого, Джошуа так потешался над ним, что от смеха держался за живот.

Я тоже покатывался.

Так мы хохотали до одури, а потом еще долго валялись на песке, приходя в себя.

Я поднялся на ноги ослабевшим от смеха. Поблагодарил Джошуа и попрощался с ним.

Он усмехнулся.

— Не можешь купить мне выпивки? — пророкотал он с джон-уэйновским выговором.

— В Каллене — нет, — ответил я.

30

Аркадий вернулся под вечер, усталый и встревоженный. Он принял душ, записал что-то в блокнот и растянулся на койке. Визит к Титусу прошел неудачно. Вернее, не совсем так. Они с Титусом пообщались вполне по-дружески, но Титус рассказал ему удручающую историю.

Отец Титуса был пинтупи, мать — лоритья. Ему было сорок восемь или сорок семь лет. Родился он неподалеку от своей теперешней лачуги, но около 1942 года его родители, соблазнившись джемом, чаем и мукой белого человека, вышли из пустыни и нашли укрытие в лютеранской миссии на реке Хорн. Пасторы разглядели в Титусе ребенка с выдающимися умственными способностями и взялись за его обучение.